Но на этом балу ее не было. Провинциальный бал слишком уж незначительное событие для дочери герцога. Лайон же покинул Оксфорд навсегда, однако намеревался большую часть времени проводить в фамильном особняке в Лондоне. Ведь в столице развлечений было гораздо больше, чем в крохотном городке Пеннироял-Грин, где единственным местом развлечений был трактир «Свинья и чертополох» – там мистер Калпеппер и мистер Кук вели бесконечное шахматное сражение, и было совершенно ясно, что заведение это никак не тянуло на притон, прибежище порока. Впрочем, Лайон не собирался проводить время в притонах, поскольку очень дорожил своим положением наследника и точно знал, что от него требовалось, чтобы сохранить его.
– Смотрите сюда, болваны, – обратился он к братьям. – Это делается вот так…
Десятки молодых женщин кружили по залу; многие из них были в белом, некоторые – с громкими титулами, и все они сияли радостью и были прелестны, как всегда прелестна юность, окрыленная надеждой.
Позднее Майлз утверждал: мол, он мог бы поклясться, что услышал удар гонга, когда Лайон наткнулся взглядом на нее, — но он сам мог бы назвать охватившее его в тот момент чувство паническим страхом.
Да, он боялся, что она может оказаться видением, а не реальной женщиной. А если она действительно женщина, то он, возможно, никогда не сможет ее коснуться, и тогда его жизнь станет совершенно бессмысленной. Да и захочет ли она с ним говорить? А если все-таки захочет, то сумеет ли он найти нужные слова?
Эти его страхи и опасения рассмешили бы любого, кто когда-либо встречался с ним, потому что Лайон, как и его отец, имел природный дар всегда говорить именно то, что было необходимо в каждом конкретном случае, чтобы заставить людей делать то, чего он от них хотел.
На ней было белое муслиновое платье, простое и прекрасно скроенное. Но очень многие девушки были одеты так же. Что же касается ее чудесной миниатюрной фигурки – то и множество других девиц имели фигуру не хуже. Только вот каким-то образом именно она привлекла его внимание. Привлекла настолько, что у Лайона при одном лишь взгляде на нее в груди зародилась какая-то странная тупая боль.
Ее лицо напоминало сердечко на стройной белой шее, а пухлые губки тотчас же наводили на мысли о поцелуях – долгих, страстных, греховных…
Братья с удивлением смотрели на него.
– Лайон, черт возьми, в чем дело? – спросил наконец Джонатан. – Не слишком ли ты молод для человека, которого вот-вот хватит апоплексический удар? На что ты так уставил… – Он проследил за взглядом Лайона и осекся. Тот не мог отвести глаза от стройной черноволосой Оливии Эверси.
– Кто она? – произнес Лайон.
– Ты что, не узнаешь ее? – спросил Джонатан. – Да ведь это помешанная на благотворительности мисс Оливия Эверси. Она чересчур умна и слишком много мнит о себе. Одним словом – Эверси.
И в тот же миг Майлз с беспокойством в голосе проговорил:
– Нет, Лайон, нет, ты не можешь, не должен…
Он умолк и тяжело вздохнул, глядя вслед старшему брату, уже направлявшемуся к мисс Оливии Эверси.
Лайон же пробирался сквозь толпу, и все провожали его взглядами. Ему даже удавалось улыбаться и приветливо кивать знакомым, поскольку этого требовало воспитание. При встрече с ним многие дамы улыбались, сердца их наполнялись радостью, но, понимая, что он не собирался задерживаться, тут же погружались в уныние.
Когда он почти добрался до нее, она вдруг повернулась к нему, как будто тоже услышала этот гонг, и глаза ее вспыхнули. А затем она улыбнулась, улыбнулась ослепительно, но без всякого удивления – словно ждала именно его.
И эта ее улыбка… Казалось, она открыла ему дверь в неведомый мир, о существовании которого он даже не подозревал. Лайон внезапно постиг смысл слова «счастье», и это чудесное мгновение было для него как свет, неожиданно вспыхнувший в абсолютной темноте.
Он остановился примерно в трех футах от нее.
Почти минуту – а может, и целый год – они стояли, молча улыбаясь друг другу. И казалось, они уже сказали все, что когда-либо собирались сказать друг другу, возможно – в какой-то иной жизни. И было такое чувство, словно во всем мире остались только они двое – для них никто больше не существовал.
Однако в какой-то момент они вдруг обнаружили, что сотни глаз внимательно наблюдают за ними, одни – украдкой, другие – открыто, а некоторые – с откровенной враждебностью.
– Конечно, – тихо произнесла она наконец.
– Конечно? – переспросил он, сразу же нежно полюбив это слово – первое, сказанное ему. И казалось, что слово это было всеобъемлющим. «Конечно, ты тот, кого я ждала всю свою жизнь. Конечно, нам предначертано судьбой всегда быть вместе» – вот что услышал он в этом ее «конечно».
– Конечно, я потанцую с вами, мистер Редмонд. Ведь вы для этого подошли ко мне?
Лайон тут же кивнул.
– Да, разумеется. Помимо всего прочего.
Она склонила голову набок и взглянула на него из-под полуопущенных ресниц. Этот взгляд забавно напоминал его собственный – тот, особый…
– Полагаю, мы сможем обсудить «все прочее» во время вальса, – сказала Оливия с лукавой улыбкой.
«Отлично! Она не прочь пофлиртовать!» – мысленно воскликнул Лайон.
– Чтобы это обсудить, нам потребуется по меньшей мере три вальса. Возможно – вся оставшаяся жизнь.
Он прежде никогда не говорил дамам ничего подобного. И никогда ничего не произносил с такой страстью. Но все же он надеялся, что его слова не отпугнули ее. Он не понимал, что с ним происходило, и впервые в жизни не знал, что надо сказать, поэтому сказал то, что думал, то есть правду. А теперь, затаив дыхание, ждал ответа.
Она молчала какое-то время, потом проговорила:
– Почему бы нам не начать с вальса?
В ее ответе звучал вызов и вместе с тем – обещание. К тому же она произнесла эти слова хотя и беззаботно, но слегка задыхаясь. Следовательно, сердце у нее билось так же учащенно, как и у него.
А затем она вложила ладонь в его руку, и он повел ее танцевать.
Оливии никогда не доводилось находиться так близко от Лайона Редмонда, и это было так странно и необычно, что ей казалось, будто она танцевала с настоящим львом. Эверси и Редмонды никогда не танцевали друг с другом. И, по возможности, не разговаривали друг с другом и друг о друге. И никогда не имели никаких общих дел. Более того, произнести слово «Редмонд» в доме Эверси – это было все равно что пустить ветры на людях. А случайно натолкнуться на них – конечно же, ужасно неприятно, но порой неизбежно. И вот сейчас он появился перед ней… и случилось необъяснимое: бальный зал внезапно задрожал, подернулся туманной дымкой, и ей вдруг почудилось, что время исчезло и она заглянула в вечность…
Оливия с облегчением выдохнула; казалось, она внезапно обрела способность дышать, после того как всю жизнь сдерживала дыхание… ожидая его.
Она еще не выезжала в свет. Ей предстояло дебютировать в следующем году. Вообще-то предполагалось, что такое важное событие вызовет в свете много шуму и соберет вокруг нее толпу поклонников. И она с огромным удовольствием фантазировала на эту тему. Разумеется, ей было известно все, что говорили о Лайоне Редмонде, и она была склонна всему этому верить. Говорили, например, что по бальному залу пробегал шепоток, когда он входил. И якобы можно было узнать о его прибытии по легкому ветерку, поднятому взмахами вееров и женских ресниц. И, конечно же, все дамы смотрели в его сторону, надеясь поймать его взгляд. А молодые люди тотчас же приосанивались – но все равно в них не было того, что так привлекало в Лайоне: он отличался великолепным самообладанием, неповторимой элегантностью и дерзким высокомерием, вызывавшим благоговейный трепет. Кроме того, он был на редкость находчив – всегда знал, кому и что сказать.
Но теперь, когда одна его рука лежала на ее талии, а другая сжимала ладонь, они оба молчали, и что-то в его молчании порождало у Оливии довольно странные мысли… например о том, что его высокомерие всего лишь маскировка, прикрытие. Возможно, он таким образом скрывал свою неуверенность… И теперь им оставалось лишь одно – вальсировать по залу под изумленными взглядами окружающих. Ей очень хотелось надеяться, что среди них не было кого-то из ее братьев: обычно они сами повергали в шок всех окружающих. Но родителей сегодня здесь точно не было. Они, ясное дело, полагали, что нет ничего безобиднее рождественского бала в Пеннироял-Грин. И, конечно же, они были уверены, что их дочь Оливия никогда не сделает ничего предосудительного.
