Но мне не позволялось прятаться, ведь я была королевской невесткой. На государственных торжествах я должна была ехать рядом с Юдхиштхирой в его повозке. (На этих мероприятиях я поняла, что пользуюсь популярностью в народе. Что-то в моем замужестве забавляло публику. На мои появления бурно реагировали, и это заставляло Кунти колебаться между гордостью и раздражением.) В этой огромной семье было бесконечное множество званых обедов (Кауравы любили пировать), на которых я должна была появляться, хотя мне приходилось покидать гостей, как и другим женам, до того, как все начинали пить, играть, и начиналось самое веселье. Днем Кунти тащила меня с собой навещать других женщин во дворце. Во время этих визитов они демонстрировали свои украшения и наряды или скромно упоминали о подвигах своих мужей. Когда я не участвовала в этих собраниях, они злобно шептались о тех, кто считал себя лучше других, имея нескольких мужей. Это было бы даже забавно, если бы я не чувствовала себя так одиноко.

У меня была огромная потребность в ком-то, с кем я бы могла вести открытый и умный разговор. Дхри участвовал в наших походах в Хастинапур, но когда он встретил Дрону и уговорил его быть своим учителем, мой отец вызвал его к себе в Кампилью. Это было наше первое расставание, и я отчаянно скучала по нему — по его терпению, способности понимать меня без слов, его поддержке, даже когда он не одобрял моих действий. Я даже скучала по его раздражению. Мне не хватало Кришны, его смеха, который уменьшал груз моих проблем. Я мечтала, чтобы он навестил нас. Хотя из слов Кунти я заключила, что здесь в Хастинапуре жене позволялось встречаться с мужчиной только в присутствии мужа. Но я знала, что найду способ увидеться с ним наедине. Разговоры с Дхаи-ма могли бы помочь мне облегчить душу, но Кунти уверяла, что она была занята своими поручениями. Я не могла возражать ей, не вступая в войну, потому что пока я не была к этому готова. Я была в таком отчаянии, что была готова даже встретиться с Юдхиштхирой, у которого было столько интересных и необыкновенных идей о мире, но он был занят своими делами, и я видела его только в спальне.

* * *

Большинство людей, которых я встретила со времени переезда сюда, так и оставались для меня загадкой, хотя некоторых я все же узнала получше. Каждый раз, когда слепой царь встречался с нами, устраивал целый спектакль, обнимая моих мужей, громко взывая к богам с пожеланиями счастливой судьбы. Он также благословил меня, пожелав стать «матерью-сотни-сыновей» или «радоваться-каждому-моменту-замужества». (Мы знали, конечно, что больше всего на свете он желал гибели рода Пандавов.) Остальные мои мужья с трудом выносили его лицемерие (Арджуна ругался про себя, в то время, как лицо Бхимы заливалось краской), и только Юдхиштхира, касаясь ступней старика, с неподдельным интересом интересовался его здоровьем. Был ли он святой или у него просто не хватало мозгов? В любом случае это очень раздражало.

Во дворце была еще Гандхари с завязанными глазами, о достоинствах которой слагали песни. Вначале она показалась мне покорной и слишком традиционной. На женских собраниях она никогда не высказывала своего мнения; на званых обедах уделяла все свое внимание нуждам слепого короля. Но спустя несколько недель Дхаи-ма сказала мне: «Пусть тебя не обманывает ее спокойствие! Она опасна, в ней больше силы, чем можно себе представить, и однажды она может решить воспользоваться своей силой». Она продолжила рассказом о том, как один бог, довольный преданностью Гандхари своему мужу, наградил ее даром. Если она когда-нибудь снимет с глаз свою повязку и посмотрит на кого-нибудь, она может вылечить этого человека или сжечь его дотла.

Слова Дхаи-ма меня впечатлили. Я не могла даже представить себе такой дар. Это было гораздо полезнее, чем то, чем меня наделили, и гораздо удобнее.

— Следи и за ее братом, — предупредила меня Дхаи-ма.

— Кем? Этим Сакуни?

Я как-то видела его во дворе, сидящего среди закадычных друзей Дурьодханы — тощего, сутулого мужчину в возрасте с сильно прищуренными глазами. Он хитро ухмыльнулся мне. Из сплетен слуг я узнала, что он любил играть в кости и танцевать с девушками.

— Ты преувеличиваешь. Перестань все время беспокоиться, — сказала я Дхаи-ма.

— Кто-то же должен это делать, — ответила она резко. — И это точно не твой старший муж, который страдает от заблуждения, что его любит весь мир.

* * *

Единственный мужчина, которого я не видела со времени своего приезда в Хастинапур, был Карна. Я знала, что по просьбе Дурьодхана, который считал его своим самым близким другом, Карна проводил большую часть года в Хастинапуре, оставляя Ангу на попечении своих министров. Я знала также, что вскоре после моего сваямвара Дурьодхана женился и убеждал Карну сделать то же самое. Но только в этом единственном вопросе он не мог настаивать. Когда я услышала, как недоумевают мои мужья, мне стоило больших трудов сохранять спокойствие на лице, а дыхание ровным и беззаботным.

Признаюсь, что несмотря на клятвы, я каждый день старалась забыть о Карне, стараясь быть лучшей женой для Пандавов, но я страстно желала увидеть Карну снова. Каждый раз, когда я заходила в комнату, я заглядывала под свое покрывало — я просто не могла удержаться — надеялась, что он будет там. Конечно, я вела себя глупо. Если бы он был там, его тут же прогнали бы. К тому же мое оскорбление было еще слишком свежо в его памяти. Я бесстыдно подслушивала служанок, пытаясь узнать его местонахождение. Каждый раз, когда в разговоре с Дхаи-ма я уже было собиралась спросить, куда пропал Карна (так как у нее были свои способы узнавать секреты), я прикусывала язык сотни раз. Если бы она услышала его имя из моих уст, она бы поняла, что я чувствую. И даже ей, той, которая любила меня как никого другого, я не могла осмелиться открыть этот темный цветок, который я не хотела вырвать из своего сердца.

18

Река

Дедушка пригласил меня прогуляться с ним по берегам Ганга.

— Там красиво, — сказал он, улыбаясь своей обманчивой, очаровательной улыбкой, — и это даст нам возможность лучше узнать друг друга вдали от придворных распрей.

Я неохотно согласилась. Первые несколько недель после моего приезда в Хастинапур, когда одиночество, как железный обруч, стянуло мою грудь, я ждала, что он обратится ко мне (ведь он определенно знал, что правила запрещали мне подходить к нему). Но он не сделал этого. Даже когда мы встречались за столом, он едва удостаивал меня своим вниманием, не считая приветствия, хотя оно и было любезным. Это удивляло и обижало меня. Я поверила теплоте его приветствия, когда мы впервые встретились, и поверила, что нашла союзника в чужом доме. Но он лишь говорил со мной, следуя правилам приличия. Чувствуя себя одураченной, я решила больше не доверять ему. Поэтому, когда я получила от него приглашение, я уже не хотела, чтобы он знал меня лучше. Что же касается самого дедушки, то я была уверена, что он слишком хитер, чтобы открыться мне.

* * *

Даже если отвлечься от моего личного разочарования в нем, дедушка внушал мне беспокойство. Я хотела бы, чтобы рядом был кто-нибудь, кому я могла рассказать о своих чувствах, но мои мужья восхищались им. Даже невозмутимое лицо Кунти принимало блаженное выражение, когда она говорила о том, как много он для нее сделал.

— Он — отец, которого у нас никогда не было, — как-то сказал мне Юдхиштхира в таком редком для него порыве эмоций. — Он защищал нас в годы нашего детства. Мы смущали слепого короля, были занозой в его пятке, напоминая о том, что он всего лишь регент. Он бы с радостью спрятал нас в каком-нибудь провинциальном городке, чтобы вырастить как сыновей торговцев. Наша мать не смогла бы остановить его. Но Бхишма боролся за нас.