Эх, если бы знать, что в этот момент собралось большинство действующих лиц этой истории!

Плечистый, вальяжный, элегантный, как холодильник «Индезит», мужчина в клетчатом, с иголочки, стильном костюме, с неизменным мобильником в кармане, по идее, должен был принадлежать к неистовому племени «новорусаков». Но что-то мне подсказывало – нет, не из этой породы, хоть за его спиной и маячил крепкий, с каратистски набитыми кулаками субъект, подходящий на роль телохранителя при важной особе. На вид «каратисту» было лет тридцать, и его голубые глаза ничего не выражали. Судя по физиономии, вряд ли кто рискнул бы упрекнуть его в избытке интеллекта. Третьим в этой компании был чахоточный угрюмый тип с волосатой грудью. То, что грудь волосатая, было видно хорошо, поскольку на нем была розовая, в цветочках, майка, слегка прикрытая черным с синей полосой узким галстуком. Ниже шли отутюженные брюки, похоже, от фрака, и завязанные тапочки с помпончиками. Половина его головы была выбрита наголо, зато на другой половине взрос запущенный сад нечесаных лохм. Ему было за тридцать, в его возрасте так одеваются только чересчур экстравагантные люди.

Вальяжный мужчина в стильном костюме оказался хорошим знакомым шефа и прокурора, он представил своих спутников. Пошли рукопожатия, сдержанно вежливые улыбки – стандартная процедура знакомства. Я узнал, что «клетчатый костюм» – это профессор Дормидонт Тихонович Дульсинский. Голубоглазый зомби – его шофер Марсель Тихонов. А угрюмое огородное пугало – не кто иной, как надежа и опора россиянской культуры, главный режиссер «Завалинок» Вячеслав Грасский. Его рассеянный взор скользнул по нам и приобрел некоторую осмысленность, задержавшись на Кларе. Общаться с нами режиссеру не сильно хотелось, и своих чувств он не скрывал.

– Как вам спектакль моего молодого друга? – профессор лукаво улыбнулся.

– Не дотягивает, – поморщился Курляндский.

– До чего не дотягивает? – встрепенулся Грасский.

– До статьи уголовного кодекса о распространении порнографии.

– Вы что, знаток уголовного кодекса? – недобро усмехнулся Грасский.

– Я прокурор, – виновато произнес Курляндский.

– Понятно. – Грасский, наливаясь ледяным презрением, сложил руки на груди. – Взгляд на искусство через оторванную подметку. Сквозь голенище сапога.

– Красиво излагаете, – оценил фразу Курляндский.

– Притом сапога нечищеного. – Грасский на глазах менялся, наливался лихорадочной энергией, голос его крепчал. – Скажите, прокурор способен понять, что такое идея сублимации подсознательного экстаза в ритме тонких вибраций?

– Сложновато, – согласился Курляндский.

– А что такое трансформация космического «Я» в процессе совершенствования социума. Что такое виртуальные вселенские связи и закономерности. Это вам не какой-то кодекс, которым вы самонадеянно осмеливаетесь опутывать истинное искусство.

– Вообще-то сумасшедшинкой отдает.

Последние слова Курляндского возымели волшебное действие. Режиссер подобрался, как поджарый голодный помойный кот, изготовившийся к прыжку на канарейку, глаза его яростно сверкнули.

– Чепуха! Все это нормально, естественно. Как можно не понимать этого?! Сумасшествие… Сумасшедшие – плесень общества! Отбросы Вселенной! А отбросы надо сжигать! Сжигать!

– Вопрос спорный, – опасливо произнес я, глядя на неожиданно и не по делу вышедшего из себя Грасского.

– Для вас – может быть. Для меня все тут ясно. Честь имею, господа, – он щелкнул задниками тапочек и собрался удалиться.

Клара кинула на меня холодный взор – мол, неча наезжать на всемирную знаменитость, тебе, валенку, не понять тонкой души художника – и кинулась в прорыв.

– А мне кажется интересной мысль об интуитивном анализе фрейдовских постулатов на уровне искусства. Театр для этого подходит как нельзя лучше. Когда я была в абсурдистском театре в Париже…

Грасский тут же растаял, и Клара отчалила от нашей компании, заливая режиссеру что-то о своих парижских ощущениях. Она обожает общаться с богемой и говорить на малопонятные темы. Она умеет вызывать у них интерес, так как «преувеличивает» без всякого зазрения совести. Хотя не была она ни в каком абсурдистском парижском театре. Да и вообще в Париже не была. Но Грасскому до этого не докопаться – «преувеличивает» Клара профессионально, ее в тыл врага забрасывать – никакая контрразведка бы не расколола.

– Не обращайте внимания на эксцентричность моего знакомого, – извинился профессор. – Художники, мечущиеся души.

– Вам нравится его чудовищный спектакль? – брезгливо поморщился Курляндский.

– Ну что вы. Просто я иногда прихожу сюда повидать моего бывшего пациента – Славу Грасского. Я потратил на его лечение почти год.

– И вы считаете, что вылечили его? Он в норме? – удивился я.

– Что такое норма? – пожал плечами профессор. – Спору психиатров о грани между нормой и патологией не одно столетие. Слава же… Скажем так – сегодня он адаптирован к жизни вне стационара.

Профессор говорил мягким, хорошо поставленным, воистину профессорским голосом. При этом он смотрел в глаза именно мне…

У классных сыщиков есть свойство – от их ласкового взора хочется написать явку с повинной и признаться во всех преступлениях, начиная от разбитого в первом классе оконного стекла. Глаза профессора призывали исповедоваться в том, что твоя двоюродная тетка считала себя Марией Медичи, дед имел славу деревенского маньяка, а тебе самому ночами мерещатся пушистые шебуршинчики из подотряда рукокопытных… Фу, холера, не в чем мне исповедоваться!

– Почему же он так враждебно настроен к психически больным? – спросил шеф.

– Психбольные чаще отрицают у себя заболевание, и этот разлад с собой порой приводит к агрессии против своих товарищей по болезни.

– Он же опасен.

– На словах. При таком поведении пропасть между поступком и мыслью достаточно широка… Извините, вынужден вас оставить. Дела.

Он сердечно распрощался с нами. Пожимая мне руку, загадочно произнес:

– Приятно было с вами познакомиться. Думаю, мы еще встретимся.

– Только не в вашей вотчине.

– Как знать…

На второй акт профессор не остался. Вместе с голубоглазым зомби он удалился, оставив меня в некотором замешательстве и недоумении.

– Мировая величина, – с уважением произнес шеф. – Почетный член множества академий, профессор ряда западных университетов. Главврач новой Подмосковной клиники на базе недостроенного медцентра четвертого управления Минздрава.

– С телохранителем ходит.

– А как же, Гоша. Он же не то что мы. Имеет дело не с мирными рэкетирами, убийцами и насильниками. У него контингент – ого-го… Ценное знакомство ты сегодня приобрел. Еще спасибо скажешь.

– Ха, – оценил я шутку шефа.

– Кстати, слышал о новом Указе президента от двадцать девятого мая? – спросил шеф.

– Не припомню.

– «О психиатрической помощи населению». Там сказано, что милиции надлежит усилить работу среди общественно опасных психически больных. Наш главк первый откликнулся на указ. Начальник ГУВД издал приказ, по которому на МУР возлагается оперативное прикрытие этой преступной среды. И выделяется штатная единица.

– Сумасшедший дом! – воскликнул я.

– Эту единицу передали нам в отдел.

– Чего только не бывает.

– В приказе сказано – назначить наиболее опытного сотрудника, имеющего стаж оперработы не менее пяти лет.

– И с хорошими нервами, – добавил я. – Кто послабже, узнав о таком назначении, моментом застрелится.

– Кстати, у тебя пистолет с собой? – вдруг подозрительно заботливо осведомился шеф.

– Нет.

– Отлично… Тебя на эту линию и назначили…

В студии телевидения надутого бизнесмена обкомовско-комсомольского розлива допрашивает глубокомысленно-озабоченный обозреватель.

– Оно понятно – инвестиции, дебет-кредит. Слышали не раз. А вот что вы скажете на это. Цитата из газеты «Аргументированные слухи». «Деньги корпорации «Колумб» нажиты путем крупных финансовых махинаций с кредитами Международного валютного фонда».