В ДОМЕ С ВЫСОКИМИ ПОТОЛКАМИ

Роман

Стельмах Ирина

2010

ЧАСТЬ 1

Мне снился сон,

я в нем была

не то ослепшей от вина,

не то прозревшей от похмелья…

Глава 1

«А теперь уходите... – кажется, она сказала все... все, что могла и хотела сказать, все, что вмещали ее глаза и губы, а еще ее руки, которые немели от каменных взглядов и чужих лиц, все сказали и ее волосы, и высокий лоб. Больше слов не было, она и так сделала невозможное – она говорила, – уходите, прошу…»

Мужчина раскланялся и вышел, забыв закрыть за собою дверь. На кровати послышались слабые стоны, этот призыв о помощи за минувшие дни стал наваждением, «криком в ночи». Неудержимо тянуло сбежать из этой ненавистной комнаты, из этого мира тупиков и разочарований, бежать без оглядки, и сев в первый встречный экипаж, уехать в неизвестном направлении, только сейчас и сию минуту, и ни минутой позже. Но что-то держало ее у кровати, подле окна, которое вот уже несколько дней не открывалось и стула с шерстяной накидкой.

Минуты. Минуты. Минуты. И жалость к себе. Себя жалеть низко, но не жалеть невыносимо вовсе. Она беззвучно присела на стул. Сколько это еще продлится, ее жизнь увязла в темной и опостылевшей комнате, и снова эта «комната». Так ненавидеть это место, и так желать уснуть, закрыть веки и забыться, потеряв контроль над временем. Еще одна потеря…

Очнулась она от легкого прикосновения к руке. Сон покинул ее слабое тело, и хотя она не спала вторые сутки, взгляд, как и прежде, оставался живым.

- Воды, – едва услышала она. Голос прозвучал тихо, еле слышно, не долетев до блеклых стен комнаты. Голос старика, как и все здесь, она выносила с трудом. Она больше не любила себя - не было причин не любить, но и любить тоже… Ведь люди любят себя, с нежностью отдаются этому чувству и оберегают его. До недавнего времени так было и с ней, но отныне все переменилось. Она напоила больного водой, и снова вернулась на свое место. Стул, молча, принял ее ношу. В ней больше не осталось себя. Глубоко вздохнув, она поплыла по волнам безудержных мыслей. Смирение – вот тот оплот, что она воздвигнет в своей душе. Больной умирает, оставляя долги и осень, уже успевшую выморозить мостовую в центре города. Да, ему было за что мстить, прожигателю жизни, баловню фортуны, губителю судеб, и это еще далеко не весь список его многочисленных «побед». Но какая ирония умереть нищим, в глубоком одиночестве, с посмертным подарком - безликой племянницей. Кто знал ее в этом городе, кто был близок, и кто мог вспомнить, если бы ее не стало? Никто, лишь случайные знакомые и бродячие собаки. Она в городе уже больше полугода - незаметно мелькает на улицах Лондона, перебегает их, пугаясь лошадей, да что лошадей, людей, больших и маленьких, всех... Одни дети радовали ее взор, безобидные создания, наделенные светлой душой и чистыми помыслами.

Полночь приходила к ней всегда через окно. Вот и сегодня в нем повис неяркий, но уже почти налитой шар, а значит, до полнолуния оставалась ночь. Как медленно тянется время и как одиноко. Но разве об этом можно думать? Нельзя, равно, как и нельзя думать о будущем, о страхе, и о лечебнице в шотландской глуши, да и стоит ли думать вовсе... Мысли ее теперь такие же враги, как и кредиторы больного, только напоминали о себе значительно чаще. Если бы она могла вернуть время... Но сколько можно бичевать себя этим. Ей вдруг вспомнилось раннее утро в Полмонте – больничные койки не располагали к долгому сну, и уже в предрассветную пору она была на ногах. Вот и в то утро, вдыхая ароматы сочных трав, заслушиваясь пеньем неспокойных птиц, ее тянуло оставить этот мир; душой, полной отчаяния, хотелось взмыть вверх, к недосягаемым высотам и белым облакам пустоты. Избавить себя от страданий – вот что могло стать лучшим лекарством для ее больной души. Но так и не стало. Она не нашла в себе сил выпить его, набрать полные воздуха легкие, и закрыть свои глаза...

Утро было таким же тихим, как и ночь. В этой части города одна бедность была сильней тишины. Ее сил хватило на то, чтобы умыть свое уставшее лицо и шею, и поправить съехавшее за ночь одеяло больного. Еды не осталось. За два прошедших дня она не ела ничего, кроме хлеба, а больного поила теплым молоком. Деньги, лежавшие в ее кармане, были тщательным образом отсчитаны на похороны старика. Она грустно улыбнулась. Кто и выигрывал в этой комнате, так это он... Его лицо уже отмечено смертью, и он скоро избавится от земного бремени. Его похоронят, и он больше не будет скитаться по миру в поисках синей птицы. Она еще раз осмотрела больного. Тот мирно спал на узкой кровати, но что-то в высушенных чертах его лица выдавало его подлинные муки, с той лишь разницей, что его муки имели право на жизнь, а ее – нет. Она была в этом уверена так же твердо, как и в том, что ноябрь в этом году выдался холоднее, нежели в прошлом.

Тишину комнаты нарушил шум подъехавшей кареты – кто-то заблудился или случайно забрел в сей забытый Богом район. Людям здесь нечасто доводилось видеть такую немыслимую роскошь, как лошадей. Кроме собак и крыс местных детишек могли развеселить разве что черные вороны, снующие по крышам домов. Она подошла к окну. У дома стояла карета, и пара норовистых лошадок нетерпеливо перебирала передними. Она уже решилась на то, чтобы открыть окно, и впустить холодный воздух в комнату, только бы приблизить себя к этим по-настоящему сказочным животным, как раздался стук в дверь. Мари, хозяйка, сдающая комнаты, не получив ответа, с шумом распахнула дверь и поспешно вошла.

- Доброе утро, мисс. К вам посетитель.

Но как же так, чуть свет, и все повторяется сызнова?.. Какой в этом прок? Что можно забрать у человека, у которого боле ничего нет? Право, как же она боялась этих визитеров. Она не хотела больше никого слышать и видеть. Что могло еще произойти? В тот же час она вспомнила их всех, на первых порах поддельно вежливых, затем изысканно развязных, а после и вовсе равнодушных. Равнодушие – его она боялась сильнее прочего, с недавних пор оно жило в этой комнате, с ней и больным, росло и крепло, и грозило пережить их двоих.

- Джентльмен не назвал своего имени. И не представил визитки… - Мари смущенно пожала плечами. Об этом не могло быть и речи. Представляться… Кому? Может быть ей, или умирающему старцу? От всего этого хотелось смеяться в лицо взволнованной женщине.

- Он настаивает на визите.

Мари хотела что-то добавить, но в дверях уже показался незнакомый силуэт. Коридор не освещался, и рано утром, впрочем, как и в любое другое время дня, было трудно увидеть кого-либо, пока тот не входил в комнату. Силуэт не спешил принять человеческое обличие, но и не медлил, а лишь резко прервал свой путь у двери.

- Спасибо, Мари. Прошу, оставьте нас.

Мари беззвучно покинула комнату. И даже не зная участи своих жильцов, она все понимала, но, увы, не могла ничего изменить... В этом месте все то и делали, что перебирали свои горести и несчастья. Казалось, что все лишенные радости люди собрались в этом доме, на этой улице, и ждали своего часа. Силуэт на миг исчез, пропуская хозяйку, и снова появился в дверях. Это был не один из них. Даже не видя его лица, ей было ясно – перед ней кто-то другой, но от этого ее сердце с каждым ударом билось быстрее, а удары становились все сильней и сильней. Однако она по-прежнему оставалась на своем месте, возле стула, держась одной рукой за потертую спинку друга ее безотрадных ночей. Она не проронила ни слова, ей были безразличны существующие в чуждом мире условности, нормы приличия и правила этикета, оказавшиеся слишком некстати в ее теперешнем положении. Она позволила себе малое, и этого у нее никто не мог отнять. Мужчина молчал. Это был мужчина, в этом у нее не было сомнений. Он был высок, но только это и можно было увидеть в проеме двери. Он еще какое-то мгновение оставался невидимым, после чего сделал решительный шаг и вошел в "ее" комнату.