Платон. -- Прошу прощения, запамятовал! А про Азефа слышали?
Появляется Арефа.
Арефа. -- Господа приехали. Сейчас поднимутся.
Дина Валентиновна. -- Ну, слава богу! Сколько можно ждать!
Сцена II .
Там же в кабинете Анненского. Входят Анненский, Маковский и Беляев, продолжая начатый разговор.
Анненский. -- Это черт знает что! Это решительно никуда не годится.
Дина Валентиновна. -- Что такое? В чём дело?
Анненский. -- Здравствуйте, мои дорогие! Мы с моими гостями говорим о школе. Я недавно был на съезде учителей городских школ. Там был прелюбопытнейший доклад некоего Григорьева об алкоголизме в школе. Так вот, проверили восемь училищ и выяснилось, что из ста восьмидесяти мальчиков не употребляют только двадцать, а из ста пятидесяти девочек только десять. Если мне не изменяет память.
Дина Валентиновна. -- Какой ужас!
Анненский. -- Однако оставим это. Как вы заметили, я сегодня не один. Позвольте вам представить -- Беляев Юрий Дмитриевич писатель. Сергея Константиновича представлять не буду, его вы знаете, он бывал у нас вместе с Волошиным.
Дина Валентиновна. -- Как же, как же! Сергея Константиновича мы знаем!
Беляев. -- Иннокентий Федорович деликатно не упомянул, что я еще и репортер суворинского "Нового времени". Впрочем, это обстоятельство меня не стесняет.
Дина Валентиновна. -- У нас здесь нет либералов.
Валентин. -- Ну почему ж, мама? Я читаю "Русскую мысль".
Дина Валентиновна. -- Ах, оставь, Валя!
Анненский (начинает представлять). -- Юрий Дмитриевич, это моя жена Дина Валентиновна, сын Платон и его жена Ольга Петровна. Ещё один сын Валентин, его жена Наташа и Нина Петровна сестра Ольги Петровны.
Беляев кива е т всем.
Ну что, церемонию представления закончили? Прошу садиться.
Маковский и Беляев садятся на свободные стулья. Сам Анненский подходит к своему столу и в нерешительности останавливается.
Ольга. -- Позвольте Сергей Константинович, всё хотела спросить, а художник Константин Маковский, который выставляется у Третьяковых, ваш батюшка? Его картина "Дети, бегущие от грозы" мне очень нравится.
Маковский. -- Да, это он. Но мы давно не виделись, уже лет десять, а то и больше -- у него другая семья.
Дина Валентиновна. -- Извините Сергей Константинович! Кеня, мы уже ждём порядочно. Ты будешь читать сегодня? Ты чего молчишь? С сердцем плохо?
Анненский. -- Нет-нет, позови Арефу.
Дина Валентиновна звонит в колокольчик.
Беляев. -- Вы не провели электричество, Иннокентий Федорович? Во многих домах уже электрические звонки для слуг.
Анненский. -- Нет, Юрий Дмитриевич, мы как-то всё по старинке, всё руки не доходят. Однако уверяю, что мы не последователи графа Толстого с его простотой. Говорят, у него в московском доме даже водопровод не подведен.
Маковский. -- Да-да, цивилизация для Толстого сущее зло. Я знаком с верным последователем графа неким господином Чертковым и тот посвятил меня в тонкости толстовского учения.
Ольга. -- В чём же его суть?
Маковский. -- Если в двух словах, это простота и любовь.
Платон. -- Ого!
Беляев. -- Однако!
Дина Валентиновна. -- Под старость из ума выжил!
Маковский. -- Нет, господа, не ёрничайте! Именно так -- простота и любовь! Простота ведет к смирению и искоренению гордыни, а любовь...
Ольга (с усмешкой). -- Что же с любовью?
Маковский. -- Любовь служит источником нравственных поступков, лежит в их основе.
Беляев. -- Послушать Толстого, так и детей бы никогда не было. У самого-то их сколько?
Валентин. -- Как я читал -- ныне семь живущих.
Дина Валентиновна. -- Что ж ты, Валя? Мало того, что либерал, так еще и толстовец?
Валентин. -- Ты опять фантазируешь, мама! Толстой наш выдающийся писатель и каждый образованный человек должен знать о нем как можно больше.
Появляется Арефа.
Анненский. -- Арефа, голубчик, принеси кипарисовый ларец!
Дина Валентиновна. -- А мне другую чашку кофе, этот уже остыл! (закуривает новую сигарету).
Беляев. -- Жажду сделать вам комплимент, Иннокентий Федорович -- кабинет у вас просто замечательный.
Анненский. -- Да, это моё самое любимое место в доме. За исключением, пожалуй, кровати. Когда за окном непогода или мне нездоровится -- там моё место работы.
Дина Валентиновна. -- Еще у Кени, вы мне простите, господа, что я по-домашнему его зову, всегда на столе лилии. Мы ему покупаем. Раньше сами выращивали, а теперь покупаем.
Анненский. -- Да, Диночка моя незаменимая помощница! Чтобы я без неё делал?
Ольга (сидит, отвернувшись в сторону, затем обращается к Маковскому). -- Сергей Константинович, когда же выйдет первый номер вашего журнала. Мы все в нетерпении!
Маковский. -- Ольга Петровна, у нас небольшие трудности с финансами. Я думаю, мы с ними в скором времени управимся, а что касается материала для номера, то его достаточно. Так что полагаю, в сентябре-октябре наше детище предстанет перед строгим судом публики.
Платон. -- А позвольте спросить, а в чём всё-таки затруднения с финансовой стороны? Не хватает капитала?
Маковский. -- Извольте! Средств у нас сейчас достаточно для выпуска первых трех-четырех номеров. А потом... Потом надеемся на подписку. Наши читатели это взыскательная публика, любящая искусство, но и, кроме того, публика состоятельная.
Платон. -- Собственно, доход будет небольшим?
Маковский. -- Это так. Наша цель не прибыль, а распространение идей аполлонизма, то есть прекрасного.
Платон. -- Выходит, что гонорар для авторов будет ничтожно малым?
Маковский. -- Отчего же? Для этого мы средства найдем.
Анненский. -- Платон, ты так настойчиво интересуешься финансовым вопросом, что уже смутил нашего любезного Сергея Константиновича.
Ольга. -- Уж не хочешь ли ты сам что-то написать в журнал? А впрочем, о чём я говорю -- у тебя никогда не было склонности к литературе.
Дина Валентиновна. -- Тебе, всё бы пустить шпильку мужу!
Появляется Арефа с ларцом. Ставит его на стол перед Анненским, а потом подх о дит к Дине Валентиновне, ставит её кружку на серебряный поднос и удаляется.
Анненский. -- Ну, вот и ларец! Чтобы вы хотели послушать?
Нина. -- Иннокентий Федорович, скажите "Стансы" или "Старую шарманку".
Ольга. -- "Смычок и струны".
Анненский (внимательно посмотрев на неё). -- Пожалуй, прочту, если угодно.
Открывает ларец, перебирает бумагу, находит нужный лист. Начинает читать.
"Смычок и струны"
Какой тяжелый, темный бред!
Как эти выси мутно-лунны!
Касаться скрипки столько лет,
И не узнать при свете струны!
Кому ж нас надо? Кто зажег
Два желтых лика, два унылых...
И вдруг почувствовал смычок,
Что кто-то взял, и кто-то слил их.
