Бако-джан подался назад, в темноту, и скрылся в неосвещенном проходе пассажа.
А Хамрохон, увидев мужа живым и невредимым, просияла, обрадовалась, глаза ее заблестели, и, воскликнув невольно: «Слава богу, вы живы!» — она без сил опустилась на стул.
Насим-джан, увидев Хамрохон такой взволнованной, без паранджи, не только удивился, а даже испугался, не знал, что и сказать.
— Что случилось? Что с вами? В чем дело? — спрашивал он в изумлении, глядя то на Хамрохон, то на коменданта. Но Хамрохон не в силах была что-то объяснить, только крепко держала Насим-джана за руку и не отрывала глаз от него.
Тут комендант опомнился, встал с места, принес пиалу холодного чая и подал Хамрохон, чтобы она выпила и успокоилась. Хамрохон жадно выпила чай, вздохнула с облегчением и наконец вымолвила:
— Хорошо, что вы не вышли из учреждения, а то вас убили бы…
— Меня убили бы? Кто и почему? — рассмеялся Насим-джан. Хамрохон рассказала о ворвавшемся в дом незнакомце, о его угрозах и добавила:
— Он был в ярости, и намерения его не вызывают сомнения…
— Интересно, — сказал Насим-джан уже серьезно. — А какой он из себя? Вы запомнили его?
— Я никогда его раньше не видела. Он пожилой, борода с проседью, среднего роста, слегка хромает… По виду не бухарец, скорее похож на степняка… Одет в поношенный черный сатиновый халат, подпоясан платком, на голове бухарская шапка… глаза как у безумного… руки трясутся…
— Кто же это может быть? — сказал комендант. — Что-то я не помню такого человека…
— Если бы это был вор или подосланный убийца, он так прямо не пришел бы в дом… — сказал Насим-джан. — Мне кажется, он хотел мстить за что-то…
Так куда же он пошел? Что еще сказал?
— Не знаю. Он сказал, что я несчастная, обманутая, оскорбленная женщина, и обещал, что я сегодня же избавлюсь от своего развратного мужа, что он убьет вас…
— Об этом происшествии надо сообщить начальнику, — сказал комендант. — Председатель еще не ушел, он пока здесь. Быстро подымитесь к нему, а жена ваша подождет здесь.
— Хорошо, — сказал Насим-джан и вышел через другие двери во двор ЧК. Хамрохон осталась в комендатуре.
— Настали для нас тревожные дни! — сказала она коменданту. — Если этого человека не поймают и не выяснится, в чем дело, опасность будет подстерегать нас всюду.
— Найдем его, — сказал уверенно комендант, крепкий, могучий человек. — Никуда он от нас не скроется.
— Он может ночью спуститься с крыши и убить…
— Наверное, с сегодняшнего дня вокруг вашего дома будет охрана. Наш председатель — человек понимающий…
— А как же мы сейчас пойдем домой?
— Будьте спокойны, вам дадут провожатых, одни не пойдете.
В это время зазвонил телефон, и комендант стал разговаривать с кем-то, но Хамрохон не слышала ни одного слова, она была охвачена беспокойством.
…Ну, хорошо, сегодня их проводят, а завтра? А послезавтра? Разве могут каждый день его сопровождать, прикрепить к нему охрану? Когда поймают преследователя? И поймают ли вообще? Трудно будет его найти. Уж лучше бы Насим-джана на это время послали в какой-то другой город. Но если этот мужчина задумал отомстить, то он отправится вслед за ним. От него не уйдешь! Если решился, то непременно приведет в исполнение свой замысел.
«А вообще, — говорила она сама себе, — может, это я такая невезучая. Со мной постоянно что-то случается…»
Насим-джан вернулся веселый, улыбающийся. С ним был смуглый мужчина в кителе, шароварах и фуражке.
— Вот, знакомьтесь, — сказал Насим-джан, — моя жена — Хамрохон! Первая женщина, которая в Бухаре вышла на улицу без паранджи…
— О боже! — смутилась Хамрохон. — В самом деле я пришла без паранджи?
— Очень хорошо, поздравляю! — сказал мужчина, протягивая руку Хамрохон. — Моя фамилия Хабибуллин, товарищ вашего мужа по работе. Так, значит, вы испугались угроз какого-то глупца?
— Да, — сказала смущенная Хамрохон. — Но это был не простой глупец…
— Понятно, — сказал спокойно Хабибуллин. — Это, конечно, подстроено врагами. Хотят показать свою силу таким слабым женщинам, как вы. Не волнуйтесь.
— Успокойся, — подтвердил Насим-джан. — Председатель все понял и распорядился как надо. И вот сейчас товарищ Хабибуллин согласился проводить нас домой… Я отказывался, но он…
— Приказ председателя! — сказал Хабибуллин.
Увидев рядом с мужем этого уверенного в себе человека, Хамрохон немного оживилась, на губах ее появилась улыбка.
— Хорошо, — сказала она Насим-джану, — но пусть тогда ваш товарищ зайдет к нам в дом, выпьет с нами пиалу чая.
— Да, да, обязательно! — сказал Насим-джан. — Ты должна нас угостить как следует!
— Ничего не нужно, — отвечал с улыбкой Хабибуллин. — Главное, чтобы вам не пришлось волноваться.
Они попрощались с комендантом и вышли. На улице возле ЧК было безлюдно. Хабибуллин, остановившись около фонаря, достал из кармана пачку папирос, предложил Насим-джану, а когда он отказался, закурил сам, подержал в руке горящую спичку, подождал, пока она догорела до конца, бросил и сказал: «Пошли!» Они направились в сторону торговых рядов, где продавались фаянсовые изделия Шли рядом. Хабибуллин с правой стороны от Насим-джана, а Хамрохон — с левой. Они громко разговаривали и смеялись.
Торговые ряды, куда они направлялись, тянулись до Токи Тельпака, примерно на сто пятьдесят метров, и освещались только одним фонарем посредине. Как только они вошли в темный проход, страх вновь охватил Хамрохон, она задрожала и тесней прижалась к мужу. Едва они приблизились к освещенному фонарем пространству, внезапно сзади них раздался грозный голос:
— Стой, вероломный деспот! Получай свою долю!
Все трое одновременно оглянулись и увидели мужчину, о котором говорила Хамрохон: он целился из револьвера. Никто не успел Шевельнуться, как раздался выстрел и крик Хамрохон. Она упала на землю. Хабибуллин быстро выхватил из кармана револьвер и выстрелил в мужчину. Тот тоже упал.
Насим-джан закричал, как безумный, и склонился над Хамрохон, которая упала навзничь, держась за грудь. Опустившись на колени, он приподнял ее, положил ее голову себе на грудь.
Несчастная была еще жива. Почувствовав рядом с собой мужа, она приоткрыла глаза, слабо улыбнулась:
— Вы живы… милый, слава богу!
— Хамрохон, любимая моя! — кричал Насим-джан на всю улицу. — Из-за меня… Ради меня пожертвовала собой… Подожди… открой глаза!
Хамрохон хотела что-то сказать, но не смогла, закрыла глаза и утихла. Только в уголках ее губ показалась тонкая струйка крови.
— Хамрохон! Хамрохон! — повторял Насим-джан, осыпая поцелуями ее лицо. — Не уходи! Не уходи! Открой глаза! О люди! Помогите! Боже, какое несчастье!
Но Хамрохон уже ничего не слышала, жизнь покинула ее. Исполнилось ее желание: она увидела своего любимого живым, предупредила его, защитила от смерти… Улыбка, застывшая на помертвелых губах, говорила об этом.
Низамиддин вошел в свой дом и, сняв темные очки и каракулевую папаху, свободно вздохнул и сел на диван. В прихожей горела лампа, свет от которой немного освещал комнату. Только теперь Низамиддин понял, как неосторожно и глупо поступил, терзался, но было уже поздно. Тогда, на собрании своей группы, он взял на себя обязательство убрать Насим-джа-на и председателя ЧК, но не подумал, что надо согласовать с друзьями свои планы…
Правда, времени не было; Низамиддин не хотел упустить благоприятного случая. Но он не подумал о том, что не все может получиться, как он задумал. Он решил, что Бако-джан непременно убьет Насим-джана, а потом либо убежит, либо люди из ЧК бросятся в погоню и убьют его. Если же ему удастся скрыться, тайна будет сохранена. Но чекисты вовремя прибежали на место происшествия, а Бако-джан остался жив, пуля Хабибуллы только ранила его. Его подняли и унесли. Конечно, когда приведут его в чувство, начнутся допросы, Бако-джан сознается, расскажет все. Что же делать?..
Низамиддин встал, накинул на плечи тонкий халат из алачи и тихо вышел во двор. Во дворе никого не было видно. Старуха, которая охраняла дом и жила со своим внуком в каморке за суфой, кажется, уже спала, потушив свет. Не спал, наверное, только давний его слуга Камбар, живший на внешнем дворе.
