— Рад был тебя встретить, — сказал человек в камуфляже, разжимая объятие. — Будь здоров. Увидимся.
Файзали медленно растянул губы, изображая улыбку:
— Увидимся. Готовься...
Оба не тронулись с места.
— До свидания, — сказал человек в камуфляже.
Файзали не шелохнулся.
Человек в камуфляже резко развернулся и пробормотал негромко:
— Черт с тобой! Хочешь играть, играй в одиночку.
У меня от души отлегло. Однако человек в камуфляже оглядел приемную, остановил взгляд на Джахонгире и закричал зло и весело:
— Ну чего уставился? Давно не видел?!
— Давно, — ответил Джахонгир спокойно.
Человек решительно направился к нему, на ходу поправляя ремень с кобурой. Жест мне очень не понравился. Этот тип полагает, что дал слабину с Файзали, и выбрал жертву, чтоб отыграться. Он встал перед Джахонгиром, глядя ему в глаза. Смелый парень этот тележурналист — не дрогнул, взгляда не опустил. Человек в камуфляже сказал:
— Здорово, дружище.
И с размаху впечатал ладонь в пятерню Джахонгира, вылетевшую навстречу:
— Сто лет не виделись.
— Тысячу, — поправил Джахонгир. — Давно ты у Сангака? Я думал, по-прежнему в Краснознаменной небо коптишь.
— Не слышал, как меня подставили?
— Что стряслось-то?
— Проехали. Не слышал, значит, не слышал.
— А если без загадок?
Человек в камуфляже глянул на меня.
— А-а-а-а, — сказал Джахонгир. — Это Олег. Коллега, репортер.
Мы обменялись рукопожатиями. Человека в камуфляже звали Давроном.
— Так что случилось-то? — спросил Джахонгир.
— Игры начальства...
И тут некстати адъютант крикнул:
— Эй, журналист из Москвы! Заходите.
Я протянул руку Даврону:
— Надеюсь, увидимся.
Мне хотелось поближе узнать этого человека, раззадорившего мое любопытство.
— Увидитесь, увидитесь, — пообещал Джахонгир. — Даврон, приходи вечером в гостиницу. Посидим, поговорим, выпьем, по старой памяти.
— Как покатит. В зависимости от ситуации.
— Ну вот, опять зависимость. Зачем ждать ситуации? Так приходи.
Я направился к Сангакову святилищу. Открывая дверь, обтянутую кожей, я старался угадать, кого увижу. В Душанбе пришлось наслушаться разного. «Народный защитник, — говорили одни. — Мудрый, справедливый. Только на него вся надежда». Другие рассказывали страшные истории о кровожадном монстре: «Этот Сангак даже родного брата убил». Худой, изможденный школьный учитель убеждал меня страстным шепотом: «Мясник, изувер. Мясницким топориком разделывает взятых в плен исламистов...»
Кто он на самом деле?
Человек в просторном обкомовском кабинете не походил ни на бывшего буфетчика, ни на бывшего рецидивиста. Народный вождь словно высечен из каменного монолита. Плотное телосложение. Широкое смуглое лицо. Короткая полуседая бородка. Слегка глуховатый голос. Низкий тембр. Чистый и грамотный русский язык. Распознать в нем многолетнего сидельца смог бы, вероятно, только чрезвычайно зоркий и знающий наблюдатель. Да и в том я не уверен.
Сангак вышел из-за стола мне навстречу. В моем лице он приветствовал всю прессу России. Пожав руку, уселся в обкомовское кресло. Я расположился напротив — за столом, приставленным перпендикулярно к его полированному прилавку со стопками папок и бумаг, и включил диктофон. Сангак заговорил, не дожидаясь вопросов:
— Я никогда не скрывал и не собираюсь скрывать, что не раз был лишен свободы. Народ знает, за что я находился в заключе-нии, за что был репрессирован мой отец, и не только он, но и почти весь мой род. Я — простой смертный и никогда раньше не занимался политикой. Жизнь заставила меня встать во главе моего народа...
Развивал он тему довольно долго, прервал его телефонный звонок. Сангак поднял палец и указал на диктофон. Я выключил. Сангак взял трубку, послушал, рыкнул сердито:
— Найди его. Пусть ко мне зайдет.
Бросив трубку, проворчал:
— Таких людей давить надо. Как тараканов. Это настоящий враг
народа... — и продолжил монолог.
Минут через пять в дверь постучали. Думаю, вошедший был тем самым врагом народа, которого надо давить как таракана. Я с первого взгляда опознал в нем начальника — по кожным покровам особой выделки. Не грубый кирзач, который пускают на физиономии рядовых граждан, а высококачественный, «командирский» хром. Да и черный костюмец был не из дерюги.
Сангак пригнулся к столу, как лев перед прыжком. Однако враг народа шел с уверенностью человека, привыкшего к вызовам на ковер.
— Ты что задумал?! — грозно вопросил Сангак. — В городе хлеба не хватает. Люди голодают.
Враг народа сказал вкрадчиво:
— Дядя Саша... — так он подчеркнул, что обращается не к руководителю, а к человеку: — Дядя Саша, у меня на родине, в Дарвазе, люди не голодают. От голода умирают...
— Хочешь и городских уморить?!
Враг народа выразительно покосился в мою сторону. Сангак сказал:
— Нам поговорить надо.
Я взял диктофон и вышел. В приемной команда японских телевизионщиков готовилась к съемке, возилась с аппаратурой. Джахонгир уже ушел. Даврон беседовал с адъютантом. Я дождался паузы и отбуксировал его в уголок.
— Даврон, что за человек этот... враг народа? Тот, что сейчас у Сангака.
— Партиец какой-то. Был секретарем райкома, вторым или третьим. Где-то в Восе или Московском... Сейчас возле Народного фронта болтается...
— За что его Сангак распекает?
— Без понятия.
Хотелось расспросить о многом, но я решил не гнать коней, вечером будет поспособнее. Разговор перешел на общие темы: недавние зверства исламистов в окрестностях Курган-Тюбе, возвращение таджикских беженцев из Афганистана... Наконец дверь святилища открылась, враг народа вышел с листком в руке. Бумажку он бережно сложил, спрятал во внутренний карман пиджака и удалился с удовлетворенным видом.
Японцы обрадованно заcуетились, но адъютант крикнул:
— Даврон, зайди к Сангаку.
Японцы обиженно загалдели. Еще сильнее, думаю, они оскорбились, когда после Даврона вновь позвали меня. Я спросил Сангака:
— Человек, который к вам заходил, кто он? — имея в виду: «Что он натворил?»
Сангак ответил недовольно:
— Дела. Мы теперь власть. Приходится решать много вопросов.
Понимать следовало так: «Впустили тебя с парадного входа? Знай место и на кухню не лезь». Без перехода он продолжил:
— Во всем, что случилось с нами, я об-виняю Горбачева и всех этих прогнивших карьеристов, генералов-адмиралов. Это они довели нас до нынешнего состояния. Из России зараза потихоньку проникла и сюда, в Среднюю Азию...
Трибун и оратор, говорил он долго, и его, видимо, мало волновало, что в приемной томятся японцы. Важнее было через московскую газету высказаться перед российской аудиторией. У меня создалось впечатление, что он говорит то, что думает…
Вечером я взял бутылку водки, припасенную для такого случая, и пошел к телевизионщикам. Водка пришлась ко двору. Ребята установили тумбочку меж двух незастеленных кроватей, выложили полбуханки хлеба, пучок редиски и зелень. С провизией в Курган-Тюбе не густо... Долговязый телеоператор Би-би-си сразу же взялся опекать меня.
— Олег, садитесь, пожалуйста... Нет-нет, не на койку! В кресло садитесь. Вы гость.
Разлили.
— Не чокаясь, — скомандовал Джахонгир. — За Мирзо.
— Да, за покойного Мирзо, — откликнулся Би-би-си, а мне пояснил: — Тоже с нашей студии... Два дня назад на съемке погиб.
— Двадцать наших ребят погибли.
— Э, война кончилась, — сказал Би-би-си, ставя стакан. — Мы в каких местах побывали — не убили. Теперь, наверное, уже не убьют...
— Меня, кстати, однажды Даврон от смерти спас, — сказал Джахонгир. — Тот парень, с которым я тебя днем знакомил. Ты бы его в Афгане видел, о нем легенды ходили.
— А как он с Файзали лихо управился, — сказал я.
— Вы правильно поняли, — откликнулся Би-би-си. — С Файзали надо как с ядовитой змеей обращаться.
