Сэру Джеймсу нравилось, что преемник Боруха Никаноровича с одной стороны дает такие же продуманные и безжалостные советы, моралью которых является лишь целесообразность, а с другой стороны – не «заражает» его привычкой говорить по русски всякие неприличные словечки. Он был доволен.

Чудо

Отец Уильям сидел на веранде с Валерием. Тот спросил его, возможны ли подлинные христианские чудеса в наше время, в эпоху с одной стороны развития науки и техники, а с другой – расцвета оккультизма и мракобесия. Подумав, тот ответил:

— Недавно я встречался с одним священником из России. Из неверующей семьи, он пришел к вере осознанно. Мы с ним говорили о чуде. И вот, что он мне сказал: «Помню, когда я был маленьким, мой дед, убежденный коммунист, внушал мне: «Верить в Бога – значит верить в чудо. А чудес не бывает. Значит, и Бога нет». Такой примитивный атеизм не мог меня удовлетворить. И уже в детстве меня очень интересовало все, что связано с религией. Чтение большого количества атеистических брошюр и даже более серьезных книг привели меня к тому, что в 14 лет я сравнительно осознанно крестился.

И вот из этих книжек вспоминается одна – маленькая, зеленая, в тонкой обложке, на которой был изображен задумавшийся священник. Называлась она «Чудо». В книге рассказывалось о молодом аббате, который был искренне верующим, но еще духовно не сформированным человеком. И вот к нему обратилась одна мать, которая искренне верила, что если он возложит руки на ее сына, то он исцелится от паралича ног. Уступив ее просьбам, священник сделал то, что просила женщина. И юноша исцелился. Но аббат не понял той очевидной (для меня сейчас) вещи, что это произошло не из‑за него, а из‑за веры матери в исцеление сына. И он начал потом возлагать руки на массу больных, никто из которых естественно не исцелился. И чудо обратилось кощунством и в итоге потерей веры, еще недостаточно глубокой, у самого священника.

В послесловии этой книги приводилось разъяснение феномена, которое (меня сегодняшнего) еще более убеждает в том, что любое чудо тесно связано с верой. Там говорилось об одной слепой еврейке, которая верила, что если ей принесут воды, освященной в конкретном месте, то она, умывшись ею, исцелится. Слепая послала за водой свою служанку. А той лень было идти куда‑то; она набрала воды просто в луже неподалеку от дома, принесла хозяйке, а та, умывшись этой грязной водой, прозрела…»

И он рассказал мне свои мысли по этому поводу, очень интересные: «В Евангелие говорится о том, что если мы будем иметь веру с горчичное зерно, то сможем переставлять горы. Декаденты считали, что реальность – это то, что мы о ней думаем. Вера – нечто неуловимое, то, что нельзя «потрогать», «взвесить», «оценить». Наука, европейская и российская, в двадцатом веке находилась под сильным влиянием философии позитивизма, в которой не было места для чуда. Позитивизм — философское направление, исходящее из тезиса о том, что всё подлинное, «положительное» (позитивное) знание может быть получено лишь как результат отдельных специальных наук или их синтетического объединения и что философия как особая наука, претендующая на самостоятельное исследование реальности, не имеет права на существование. Но в то же время сам создатель позитивизма О. Конт в результате стал и создателем одной из примитивных религий…

Помню, раньше меня очень интересовало, насколько достоверны некоторые из чудес, описываемых в житиях святых. Ведь там описывается и то, что в биологии называется регенерация (когда у святых вновь появлялись отрубленные части тела), и то, что сейчас принято называть телепортацией (в житии Гурия, Самона и Авивы девушка, помолившись, чудесным образом в одно мгновение перенеслась в другую страну и, таким образом, была избавлена от незаслуженной мучительной смерти). Можно объяснить это с точки зрения позитивизма тем, что жития святых писались изначально в языческой среде, в которой миф был настолько же реален, как и то, что можно «потрогать»; и авторы житий не отличали того, что происходит в конкретное время в конкретном месте от того, что происходит в их воображении. И по–своему это будет, наверное, правильным объяснением. Но, с другой стороны, этот путь может завести очень далеко; он может всю нашу веру свести к мифу. Например, один очень уважаемый православный проповедник двадцатого века, возможно, один из лучших, писал, что и Введение во храм Пресвятой Богородицы – красивое символическое предание, которое не могло быть в действительности, но и неважно было оно или нет, важен духовный смысл этого праздника.

И путь такой рационализации в итоге ведет в пропасть. Сколько сейчас христиан, которые даже Евхаристию – таинство, которое соединяет нас с Богом, делает нас Церковью, считают лишь символом?

Наверное, не нужно бояться по детски верить, не нужно бояться быть «наивными», обращаясь к Богу. Один видный европейский ученый говорил о себе: «Я много знаю, и поэтому я верю, как простой бретонский крестьянин. Если бы я знал еще больше, то я верил бы, как простая бретонская крестьянка». А крестьяне в Бретони в то время были в основном неграмотными. В Церкви нам дана вся полнота Священного Предания, которое «апробировано» уже в течение двух тысячелетий. И не нужно бояться принять на веру, то, что пока некоторым из нас, возможно, представляется немыслимым. Ведь не пытаемся же мы каждый отдельно от других открыть законы, по которым работает электричество, для того, чтобы зажечь лампочку в своей квартире, а пользуемся опытом других. Нужно просто довериться Богу, попытаться начать жить по Его заповедям, и постепенно жизнь станет совсем иной, сама наша жизнь станет чудом.

Так вот, если применить все это к тому, что близко нам: сама жизнь в этом городке Моуди и есть самое, что ни на есть настоящее христианское чудо. В Апокалипсисе говорится о том, что в последние времена Церковь бежит в пустыню, где будет укрыта от Антихриста. Поскольку у Бога времени нет, и каждый христианин живет в последние времена, то меня все чаще посещает эта аналогия…

История

Мэр Фред Бэрримор сидел за столом с новым жителем Моуди – профессором истории Генри Мортоном.

— Мистер Мортон, вы не первый ученый, который ищет пристанища в нашем городке. Более того: из тех, кто возрождал здесь жизнь, исключительно важную роль играли два университетских профессора. Но все же я должен задать вам вопрос: почему вы сделали такой выбор?

— Я кое‑что слышал о Моуди, мне показалось, что здесь я обрету покой после нескольких лет травли в университете.

— Чем же вы так не угодили своим коллегам?

— Не столько коллегам, сколько лорду Моро…

— Вот как! Самому сэру Джеймсу! Что же вы сделали?

— Я излагал концепцию философии истории не так, как это было принято до меня…

— Вы сможете объяснить, в чем суть так, чтобы мне было понятно?

— Думаю, что да. Современное образование все больше стремится рассматривать историю, как эволюционное поступательное развитие от простого к сложному, от плохого к лучшему. Между тем, история – сложный процесс, в чем‑то цикличный, в котором очень многие вещи повторяются не буквально, но с большой степенью сходства. Это очень идеологизированная наука: большинство ученых сегодня считают, что «настоящая» история появилась лишь в Новое и Новейшее время, вместе с характерными для них восприятиями действительности, а до этого были лишь «попытки» создания истории… Соответственно, все нематериалистические попытки сформулировать внятную философию истории, объявляются мифологическими. Между тем, история, основанная на историческом материализме, более мифологична, чем теологическая концепция истории. Мы по имеющимся у нас реальным данным можем проследить историю на шесть–семь тысяч лет назад, а дальше… дальше начинаются мифы и фальсификации.