– Мистер Кассар…

– Не заговаривай. Мне. Зубы.

Черные волосы, черные глаза и сжатые в полоску губы. Дьявол. Такой точно что-нибудь вспорет и глазом не моргнет.

– У меня ее нет.

Сохло горло, сохли губы. Болела разбитая скула, хотелось пить. Дик постоянно мерз – черт бы подрал ту отраву, которую он согласился выкурить накануне с приятелем в баре. Если бы ни она, он бы не попался так глупо, не сидел бы сейчас в подвале на стуле, не молился о том, чтобы как можно скорее вновь увидеть солнечный свет тем глазом, который еще не заплыл. Чемпион по бегу, называется. Горе-чемпион. Просрал ампулу, просрал легкие, как казалось еще вчера, деньги.

– Где она?

Соврать, что вылил? Потерял? Мо точно знает, что Хартман перехватил ее, – кто-то донес. Случайно выронил? Кассар будет пытать его – Создатель свидетель, одного взгляда на зловещее выражение его лица достаточно, чтобы перестать в этом сомневаться. А Дик боялся переломов: ноги – это его все. Его деньги, его работа, его еда.

– Я в последний раз спрашиваю – где ампула?

Да что в ней было такого ценного? Почему Адам Грегори согласился выложить за нее четверть сотни долларов, а Мо – он же Марио (но не дай Господь назвать его этим именем) был готов за нее убить?

Хозяин дома злился так, что в подвале трещал от напряжения воздух. Пленник, не отрываясь, смотрел ему на руки – на вздутые бугры бицепсов и часть татуировки, виднеющуюся из-под рукава футболки. Железные бицепсы. Стальные. И, если на шее сожмутся пальцы, то уже не разожмутся – Мо слишком зол. Двадцать пять кусков – это, конечно, здорово – вот бы порадовалась Дженна, – но жизни они не стоят.

Хартман пошевелил затекшими от тугих веревок запястьями.

– Я ее… вылил.

– Она же была закрыта?!

– Отломил горлышко. И вылил.

– На землю?! – взревели так, что он вздрогнул и вжал шею в плечи.

Его закопают тут же. В подвале. Присыплют земелькой, кинут сверху доски, и забудут, как звали.

– Девке. Какой-то девке.

– Девке?

– Да, в стакан с соком.

– Что?

Кажется, от ответа опешил даже Кассар. Вот только проступили и заходили на его щеках желваки, вздулись на шее вены, и сжались в кулаки пальцы. Нет, не к добру. Изобьет. Или не сдержится – убьет…

И хриплый вопрос следом:

– Зачем?

Зачем? Создатель свидетель, Хартман и сам не знал – зачем. Запаниковал. Захотел избавиться от «груза», ступил, побоялся выплеснуть содержимое на землю – вдруг то как-то можно было использовать, если оно… в человеке? А в девке, лучше, чем в мужике. Девки сговорчивее, на них проще давить, если придется… Глупые объяснения, нелогичные – лучше бы просто отдал, ей Богу. Но на логику после вчерашней обкурки уповать не приходилось. А ведь Нэт убеждал: «Не наркота. Это просто трава для настроения. Без побочки…» Да, без побочки. Если не считать последствием тот факт, что температура тела Дика почему-то упала до тридцати двух с половиной градусов, отчего последнего постоянно трясло – не спасала ни жара, ни одежда, ни принятые после лекарства. Говеное стечение обстоятельств. А теперь еще и Марио… Хартман решил, что уйти из дома Кассара живым, будет его главным и самым лучшим достижением на сегодня, а, может, и на всю оставшуюся жизнь.

– Я вылил его девке, которая сидела на лавке, – забормотал он быстро и невнятно. – Она меня не видела. В сок. Я не запомнил ее лицо, но, если будут записи с видеокамер, я покажу. С белыми волосами такая… молодая.

– Девке… – обреченно повторил Кассар, опустил лицо, а после молчал так долго, что привязанный к стулу человек начал молиться. Что-то зависело от этой ампулы для Мо, что-то очень важное. Как и для Грегори. Как будто сама жизнь. И Хартман все испортил, потому что девка – нет, девка не вариант. Все. Конец. Наверное, это конец… Ведь так бывает?

Я не попрощался с Дженни…

Тоскливая мысль, одинокая. Спустя минуту Дик почувствовал, что еще немного, и он заплачет – не выдержат нервы. Мужик, и расклеится. Потому что, когда рядом смерть, не важно, кто ты – мужик, собака или баран, – умирать не охота никому. И, когда в подвале вновь зазвучала речь, Хартман ощутил, как в его теле как будто развязался проходящий сквозь внутренности стальной канат:

– Я найду записи с видеокамер, и ты покажешь мне ее. Понял? И не дай Господь ты ошибешься…

– Я не ошибусь, – сиплый выдох облегчения. – Не ошибусь!

За Формулу он отдал Химику сумму с шестью нулями – солидные деньги. Но дело не в них, а в том, что после этого Химик – гениальный человек, способный изобрести неизобретаемое, – исчез. Поговаривали, что его завербовала для работы в своей лаборатории Комиссия. А, может, они просто нагрянули за ним для того, чтобы способная останавливать время Формула, не досталась простым смертным.

Одна ампула. Одна попытка, один шанс.

И гонялись за ней наверняка не только они с Грегори, но и другие «розеточники». А все потому, что Химик однажды неосторожно поделился в своем блоге фразой: «Не замедляет время, как таковое, но ускоряет его восприятие разумом. Позволяет человеку видеть энергетический фон объектов, в том числе излучаемые ими короткие и длинные волны…» И все – этой фразой он подписал себе путевку не то на пьедестал в число избранных индивидуумов, которых нанимали люди в серебристой форме[1], не то в иной мир. Так или иначе, Марио оказался первым и единственным человеком, успевшим связаться с гениальным изобретателем до того, как тот пропал.

Успел заказать ампулу, успел купить себе надежду.

И успел ее потерять.

Черт, как изменчив мир.

Ночь вышла для него бессонной.

Записи с видеокамер пришли лишь к десяти вечера – пока подключил связи, пока связи задействовали свои связи, – после почти час ушел на их просмотр и поиск объекта. Когда Хартман, наконец, постучал трясущимся пальцем по экрану и уверенно заявил: «Это она, видите? Я у нее за спиной из кустов сейчас покажусь», – Кассар в ответ на вопрос «теперь вы меня отпустите?» покачал головой. И поставил горе-бегуну укол – ввел раствора «Гертракс» ровно столько, чтобы хватило на две – две с половиной недели. Самолично погрузил пленника в машину, доставил до ближайшей больницы, соврал дежурной бригаде, что нашел бедолагу под кустом в парке. Ему поверили.

Домой ехал в тишине.

«Гертракс» превращал людей в «овощей», вводил их в кому. К счастью, в обратимую. И пока человек лежал без сознания, его память не смог бы прочитать ни один самый могучий сенсор – та намертво блокировалась. И хорошо, как раз то, что нужно пока для Хартмана. Иначе запытают. Один за другим будут присылать к нему мучителей, чтобы выведать то, что сегодня узнал Марио, и тогда сломанные колени покажутся Дику наименьшей из бед. А после начнется охота на девку – вот уж чего нельзя допустить.

Сколько в Ла-файе «розеточников»? Двое? Трое? Может, с десяток? А на всем Уровне? Достаточно для того, чтобы окончательно испортить ей жизнь, а у него отобрать шанс попытаться выжить спустя две недели.

Домой Кассар вернулся усталый, но спокойный. Долго сидел перед компьютером, ждал, пока один из друзей выяснит по фотографии фамилию и имя «счастливицы», выпившей сегодня предназначенную не для нее жидкость, гадал, как подкатить, что сказать. Напугать? Подкупить? Рассказать правду? Как заставить ее захотеть сотрудничать с ним? Потому что ей теперь придется, так как выбора нет у него, а, значит, и у нее.

Другой бы на его месте покачал головой – жаль ее. Третий бы ныл – жаль себя.

Кассару, который стоял в ванной перед зеркалом в четыре утра, не было жаль никого – разучился. Он все еще чувствовал – и многое, – но проклятый камень день за днем высасывал из него жизнь.

Оникс. В прошлый раз ему попался именно он, задав срок жизни на сорок четыре дня. И, если в этот раз снова попадется какая-нибудь хрень типа аметиста, рубина или топаза, то лучше сразу в петлю, потому что жить, не живя, Мо больше не хотел. Устал.