В коридоре Лёник набирает из кулера. Делаю ему ручкой. Чао.
Хочу побыть одна, одна с ветром, с озером.
Купающихся – ноль. Вообще никого. Ветер, сосны шумят. Господи, какой кайф!
Бегом к пляжу. Волны. Подпрыгиваю. Еще. Еще.
Меня никто не видит. Никто!
Останавливаюсь, резко поворачиваюсь.
Может, показалось?..
* * *
Гена возится с ключами. Я стою позади, уставившись, как дура, в его спину.
Заходим. Сразу лезет.
– Подожди, – притормаживаю.
Да, та самая радиорубка. Та самая.
Сажусь на топчан. Солнце, пыль. Солнечный круг.
Нас с Лёником один раз пустили сюда в то лето.
Музыкой тогда заведовал дядечка по фамилии Ленин. «Левин», – поправляла мама. «Нет, Ленин!» Даже ругались. Лёпсер, как всегда, лез нас мирить. Папочке, как всегда, было до лампочки. На танцплощадку пришел один раз, потанцевал с мамой и дезертировал.
Магнитофон с бобинами. Выцветший плакат «Бони М», зеленоватые лица.
Генка застыл, майку наполовину стянул. Ну и долго ты так стоять будешь, чудо мое?
Купание в крови.
У бассейна снесло крышу.
Поплавали!
Кровавое воскресенье.
Бассейн-на-крови.
Кто ответит за наших детей?!
– А вчера… показалось… что за мной следят…
Генка открывает глаза и снова закрывает:
– У тебя красивые волосы.
– Наушники сними, тетеря! Следили за мной вчера. У озера.
Вытаскивает наушники, кладет рядом на подушку.
Сажусь на топчане. Смотрю на свои руки.
А если в колонию, будет возможность хотя бы ногти? (Не думать… Не думать…)
Хотя бы ногти в порядке держать, господи!
Танцплощадка все еще жива.
Тетки в кофтах пляшут под Леонтьева. «Куда уехал цирк, он был еще вчера».
Одна подпрыгивает, и все на меня. Узнала, наверное. Ну да, сколько всего про меня.
Музыка кончилась. Тетки расходятся.
Выходит баба-культорганизатор в берете. Королевский жест рукой:
– Ва-анечка, прошу вас.
Хромой Ванечка тащит стенд. На нем портрет. Лицо с глазами и ртом, но без носа.
– Приглашаются мужчины!
С завязанными глазами прилепить нос в нужное место. Нос на магните.
Что-то месячные задерживаются. В последнее время часто опаздывать стали, из-за стресса.
– А где наши мужчины? Не вижу активности!
* * *
В то воскресенье я проснулась до будильника.
Размяла пальчики для улучшения утренней мозговой деятельности. Раз, два. Встала, отключила мобилу. Ванная. Лицо, зубы, душ. Опять Лешкины носки на стиралке! Говорила ж придурку, суй в машину. Присела, полистала журнальчик, смыла. Причесалась, сняла со щетки волосы. Два седых. Позвонить Мане в салон. Еще одни носки! Устала уже с его носками воевать.
Надо еще одну женщину взять, на постоянно. Жалко, Раиса не может. У меня не двадцать рук.
Спустилась в тренажерку. Раз-два, раз-два. Как Лешку загнать сюда? Соплей растет.
А я – каждое утро. Чтоб к сорока в тумбочку не превратиться, как мама, давно, кстати, ей не звонила.
Ходьба на месте. Бег на месте. Снова ходьба на месте. Уф! Попа устала.
Снова душ. Контрастный. У! А!
Ха-ла-тик. Вот так.
И наверх.
Когда уже этот ремонт кончится? Сапожник без сапог. Для других дворцы, а себе два месяца одну спальню не могу.
Кофе! Кофе!
Какой будем сегодня? Нет, капучино у нас был вчера.
Лешка выползает на кухню. Лохматый, опухший.
Доброго утра от их величества не услышишь.
«Ты еще долго тут? Мне плита нужна!»
«Иди пока умойся, плита!»
«А можно отвечать на вопросы нормально?»
Уходит. Плита ему, блин. Сейчас еще бум-бум врубит.
Нет, тихо. Умывается? Как же! В зомби свои засел.
Сегодня мы будем варить в турке.
Когда это происходит? Наверное, когда ставлю турку на самый маленький красный кружок. Плита новая, чистенькая, поцеловать хочется.
В бассейне полно народу. «Группа здоровья». Утренний абонемент со скидкой. Плюс жара. Купальные шапочки. Розовые, синенькие, белые. Без шапочек не пускают. «Мама, посмотри, как я ныряю!»
Звук взрыва.
Кто-то говорил, что слышал взрыв. Следаки вначале будут это копать.
Звук. Сильный. Глыба потолка отделяется и… как в замедленной съемке.
Кофе закипает.
Бросаем гвоздику. Вот так. Немного соли. Немного сахарку. Слышала еще рецепт – обмазать перед варкой турку зубцом чеснока. Надо попробовать. Правда, пальцы будут вонять. Ай-ай-ай! Чуть не выбежало. Ставлю рядом, пусть слегка осядет. Потом снова ставлю на плиту. Так вкуснее.
Мобильник был отключен.
Узнала днем, когда примчался зеленый Саныч: «Сидишь? Телик включай!»
Фрагмент купола. Моего купола. Купола, который я строила.
Стояли перед телевизором.
На экране бегают люди. Камера лезла к самому бассейну. Красная вода, ошметки конструкций. «Идут спасательные работы».
Сюжет кончился, пошли другие новости. Мы все еще стоим.
Отыскала на кресле пульт. Нажала.
Все исчезло.
«Шестьсот восемьдесят девять», – сказала женщина.
«Не квакай», – сказал мужчина.
«Я не квакаю. Я говорю. Шестьсот восемьдесят девять».
«Нет, ты квакаешь».
Они прошли.
Мы с Лешкой снова стоим у нашего прежнего подъезда.
Коттедж продала, надо же на что-то жить. «Аркадию» тоже пришлось. И заказов полгода никаких. Одна мелочь. Хоть фирму закрывай. Не дождутся.
«Как ты стоишь? Не сутулься!» – говорю Лешке.
С мамой на скамейке-качелях. Туда-сюда. Туда. Сюда.
Вечер, солнце за озером. Мамочка какую-то очередную хрень вяжет.
Из главного корпуса доносится свадьба. Бум-бум. Где зимний сад. Бум-бум. Бум.
Днем приехала черная кишка, выполз жених. Куча теток с ногами из фильма ужасов, все в мини.
Качели. Туда-сюда. Солнце почти село.
Из зала голос ведущей:
– А вот и наша невеста! Плечики творожные – ручки пирожные!
Туда-сюда.
– Что смеешься? – Мама достает пакет.
– Паука вспомнила.
– Какого?
– В то лето. Что в нос паук заползет во сне.
Мама не слушает. Думает о чем-то.
Складывает свое барахло в пакет:
– Ну что, наигрались там в шахматы?
Идем за папой с Лёником.
Шахматы те же, что и тогда. Кажутся сейчас меньше. И пешки одной нет, вместо нее бутыль от шампуня.
– А вот и наш жених! Семье – добытчик, жене – не обидчик! Похлопаем жениху!
Бум-бум. Бум.
Саныча нашли в ванной.
Жена с дачи, а дверь взломана. Через неделю после моей двери. Пролежал в ванне дня два. Коваленок сказал, сперва тяжелым, потом утопили. Недавно ванну новую поставил, фильдеперсовую, гордый ходил.
«У вас с ним ничего не было?»
Коваленок подвозит меня с кладбища. Я тогда неделю не могла за руль сесть.
«А почему у нас должно было что-то быть? У него своя Света, моложе меня».
Поглядываю в зеркальце. Ну и рожа у тебя, Шарапов. Все, надо выходить из штопора, подкраситься.
«У меня принцип, – говорю. – Женатых не трогать».
Коваленок щурится на солнце. Надевает черные очки.
* * *
Мамочка о чем-то разговаривает на берегу с папой.
«Мама, я ныряю, смотри!»
И ныряю.
Я под водой!
Рядом опускается Лёник.
Ловит мою ладонь. Всплываем вместе.
Недалеко на надувном матрасе тетка плавает, с соседнего столика.
«Лёня, Лена, вылезайте на берег, – кричит мама. – Вон губы уже синие!»
Как она оттуда видит наши губы?
Смотрю на губы Лёника. Начинаю его брызгать. Брызгать!.. А!.. Вот тебе! А! Нет! Нет…
То, что он мне не совсем родной, я узнаю только через пять лет.
Свидетельство об усыновлении.
Старые метрики Лёника.
