Димка торопливо кивнул, схватил с комода две фотографии – мамы и бабушки – и бросился к двери вслед за Тларом и Нико. Сенька, кстати, тоже явно почувствовал что-то. Он спрыгнул со стола, забился под куртку Тлара и, судя по тому, что куртка ходила ходуном, дрожал мелкой дрожью.

Димка вышел из дома, торопливо запер дверь и сунул ключ на прежнее место, а потом схватил Нико и Тлара за руки и закрыл глаза. Резкий рывок, и вот они трое снова стоят перед катером.

«Всё ещё опасно?» – спросил Димка.

«Степень опасности уменьшилась, – уже более спокойно отозвался браслет. – Но вам стоит вернуться на корабль и уйти с орбиты».

«Да что ты такое почувствовал?» – поразился Димка.

«Не знаю, – отозвался браслет. – Но ЭТО – очень серьёзная угроза. И ЕМУ нужны именно вы, жители этой планеты его не интересуют. Так что возвращайтесь на корабль и улетайте поскорее».

«А как же мама? Бабушка?» – возмутился Димка.

«Прочти письмо. Думаю, что большинство ответов ты найдёшь там. Я чувствую, что они живы».

«Хорошо», – ответил Димка и обратился к Нико:

- Борька говорит, что нам нужно возвращаться на корабль и уходить с орбиты. И что он почувствовал, что кто-то охотится именно за нами.

- Значит, надо уходить. Браслет должен хранить своего носителя любой ценой. Забирайтесь в катер, – твёрдо сказал Нико.

Уже на корабле, который взял курс на Найири, немного отошедший от потрясения Димка открыл письмо и прочёл первые строки:

«Дорогой мой, хороший мой внучек Димочка! Не расстраивайся, если ты нашёл наш дом пустым. С нами всё в порядке, просто нам пришлось уйти. Хотя твоя мама говорит, что у нас всё будет, но я беру деньги и документы – как же без документов-то? Не расстраивайся, Ирочка говорит, что мы обязательно найдём друг друга и что теперь она догадывается, что с тобой приключилось. И ещё она говорит, что ты непременно вернёшься и прочитаешь это письмо. Я верю твоей маме, с тех пор, как она изменилась, она знает многое, о чём знать вроде бы не должна. И я, хоть и не всё у меня в голове укладывается, теперь понимаю, с чем это связано.

У тебя, наверное, много вопросов ко мне и к Ирочке, и я в этом письме постараюсь ответить хотя бы на некоторые. Но сначала… ты только не расстраивайся… я скажу тебе самую неприятную правду. Ирочка мне не родная дочь, а приёмная. Но я люблю вас обоих, как родных, ты только не сомневайся, Димочка, надо будет – жизнь за вас положу.

Ты сейчас думаешь, как же так получилось? Знаешь, Димочка, моё детство не было счастливым. Отец мой, Василий Степанович, царство ему Небесное, был человек суровый и всегда держал меня в строгости. А уж когда я стала подрастать и заневестилась… Красивая я была, что говорить… Парни-то наши все окошки глазами обмозолили, да только у отца разговор был короткий – ежели что, так ремнём отхлещет, что неделю сесть не сможешь.

Да не о том речь. Полюбила я парня одного… Из самой Москвы, приехали они к нам на практику, тогда ещё у нас в городе машиностроительный завод был. Ну, вот с ним я любовь и закрутила. Изворачивалась, врала маме, врала отцу, а на свиданки бегала.

Да что говорить о нём… Прежде, чем практика его закончилась, добился он от меня всего, чего хотел, а потом и умотал в свою Москву, только его и видели. А я… Ребёночек у нас получился.

Отец как прознал – словно взбесился. Меня избил, потом нашёл бабку какую-то и отвёз меня к ней. Я тогда как во сне была, только и помню, как плохо было и больно. А потом уж, когда вернулись, мне всё хуже и хуже становилось. Жар поднялся. Боль была такая, что я сначала криком кричала, а потом уж кричать не могла.

Очнулась я в больнице, рядом мама сидит в чёрном платке. Оказалось, что она тайком от отца фельдшерицу вызвала, та – «Скорую», свезли меня в центральную больницу, а там постановили, что началось у меня внутреннее заражение и сепсис. Врачи меня спасли, тогда как раз лекарство новое появилось. Пенициллин. Вот и спасли. Только, чтобы зараза дальше не пошла, удалили мне там всё. Так что больше деток у меня и быть не могло.

Отца это известие так подкосило, что случился у него сердечный приступ. Мама говорила, что он меня пожалел, всё прощенья просил… перед смертью-то… Она, бедная, между нами разрывалась – я в одной больнице, отец – в другой.

Пока я без сознания была, с отцом ещё один приступ случился, и он умер. Мама отца похоронила, и, что греха таить – вздохнула с облегчением. Ей-то с ним тоже жизнь не сахар была.

Стали мы с мамой жить вдвоём. Только теперь меня замуж никто не звал – кому нужна жена бесплодная? Все хотели только время провести – а мне и того не надо было. Так прошло несколько лет, и вот однажды пошла я в лес за черникой. И заблудилась.

Там, в лесу, я Ирочку и нашла».

Димка вздохнул, отложил письмо и обнял напряжённо смотрящего на него Тлара. Хотелось читать дальше, но буквы стали расплываться в глазах – то ли от усталости, то ли от потрясения.

- Сейчас, – прошептал он Тлару, – сейчас отдохну немного и буду дальше читать.

А потом пристроил голову Тлару на плечо и неожиданно для самого себя задремал.

Тлар осторожно положил Димку на кровать, на которой они оба сидели, укрыл одеялом и прилёг рядом.

- Вот и хорошо… действует… – прошептал он. – Поспи, тебе нужно отдохнуть…

====== Глава 29. Письмо. Часть вторая ======

Димка открыл глаза, чувствуя себя на удивление свежим и отдохнувшим. Рядом уютно сопел Тлар, уткнувшись носом ему в плечо. Димка осторожно провёл рукой по волосам краснокожего, волосы-змейки потянулись за его рукой, ласкаясь. Димка улыбнулся. Рядом с Тларом было… уютно. Но… что-то его беспокоило. Что?

Юноша бросил взгляд на столик и увидел лежащее на нём недочитанное письмо. Димка удивился – вроде бы он собирался вчера прочесть всё, до конца… И неожиданно заснул? Странно…

Осторожно, чтобы не потревожить Тлара, Димка взял письмо и начал читать дальше. В ушах его словно зазвучал голос бабушки – неторопливый, неспешный рассказ…

«Там, в лесу, я Ирочку и нашла. Заплутала я тогда здорово, вышла аж к Рататуевской гати, той, что через Павшино болото ведёт. Гиблое место, раньше туда народ вообще не совался, да и сейчас никого калачом не заманишь.

Пока я плутала – дело к вечеру, стало темнеть, вот я и решила заночевать в лесу, ночи летом тёплые, а с утра дорогу поискать. Спички при мне были, соль с хлебушком – тоже, картох пара варёных… В общем, наломала я лапника, набрала хвороста, развела костерок, хлеба с картохой поела и улеглась спать.

Заснула я быстро, только раздался ночью странный какой-то треск, зарево занялось на полнеба, я испугалась уже, что лес от грозы загорелся… только спустя малое время стихло всё, и зарево пригасать начало, такими, знаешь, пазорями пошло, только не голубыми да зелёными, а красными и фиолетовыми, такими яркими… Словно столбы над лесом ходили. А потом раз – и нет их.

Стихло всё, да только сошёл с меня весь сон. Сижу, гадаю, что за явление, а в лесу тихо так, ровно всё вымерло. И тут причудился мне детский плач. Я думала, что кажется мне, да только плач становился всё громче и громче. Словно звал меня. И доносился он откуда-то со стороны гати.

Страшно мне было ночью на гать идти – всякие ужасы про неё рассказывали, про болотниц, которые человека заманивают, а потом топят, про отряд мёртвых немцев, которых партизаны в войну в болото загнали и перетопили всех, ровно котят, про… Да ладно, не о том речь.

Ребёночек всё плачет, всё громче, всё пронзительнее. Вот у меня сердце и не выдержало. Выломала себе слегу**, да и пошла прямо на детский плач. И, что характерно, шла я словно по ровной тропинке – ни споткнулась ни разу, ни воды в сапоги не начерпала. Словно кто-то меня вёл.

Шла я по гати где-то с полчаса, а потом увидела над одной из кочек слабенькое такое свечение, ровно болотный огонёк, только не белый и не зелёный, а красно-фиолетовый. Подошла я совсем близко и вижу, что лежит на кочке что-то наподобие большой люльки, только железной, в люльке этой лежит ребёночек. Маленький совсем, закутан в белые пелёнки. А рядом с ним что-то светится, как фонарик.