— С сорок третьего по пятьдесят пятое. Чье сорок третье? Твое? — спросил он у плюгавого паренька.
— Мое.
— Ложись… Сорок восьмое?
— Мое.
— Ложись.
Он-то думал, этот мужичок, что все гладко и пойдет, все морщины на его лице говорили об этом. А у актрисы, а у поэта, а у этой девушки, которая ложилась, — нет, она уже легла рядом с полкой актрисы, — номера-то совпадают, они такие же, как у команды этого мужичка. А четыре украинки, лежащие и высунувшие с полок толстые ноги, обтянутые голубыми трикотажными штанами! Их места, оказывается, тоже совпадают с местами сосунков из команды этого мужичка!
— Ничего не знаю, наши места, мы билеты покупали неделю назад! Что это за порядок!
— Да на моем месте уже разлегся, — говорит этот плюгавый паренек; на его месте и впрямь лежит дряхлый старик.
— Ничего не знаю, это наши места, скидывай с полки и ложись. Ложись, ложись! — кричал вождек спортсменов, а его морщинистый лоб все же подсчитывал что-то, прикидывал, зря время не терял. — Нет, давайте сделаем так: сперва занимают места те, у кого свободные. Потом посмотрим.
Да чего тут смотреть — все равно целый выводок надежд спорта остался в узком проходе, глядя на четырех пышнотелых украинок, демонстративно протянувших свои толстые, обтянутые голубым ноги к поэту, который, положив руку на верхнюю полку, глядел на всю эту суматоху, да на актрису, стоящую посредине купе.
— Я это так не оставлю! Мои люди должны отдохнуть, не будем стоять до Гомеля! Где проводница? — И вождек, задевая за ноги лежащих и сидящих, выпучив глаза, понесся в другой конец вагона, где, по его расчетам, должна была находиться проводница. Какой-то значок, может даже медаль, блеснул в свете лампы.
Есть и проводница! Какой-нибудь десяток надежд спорта и то не стронется с места без провожатых, а чтоб такой вагон остался без сопровождения! Подходит она, впереди бежит морщинистолобый мужичок, подходит высокая, прямая и старая эстонка, так прекрасно постаревшая, не позволившая без толку появиться на своем лице ни единой морщинке.
— Вот мои люди. Чем они виноваты, билеты покупали неделю назад, надо же отдохнуть!..
Проводнице тоже, чего доброго, надо бы отдохнуть. Глотая окончания слов, она спросила:
— Ваши эти места?
Украинка лежала зажмурившись, однако следила за всем происходящим со своей полки. Она была до того толстая, что почти половина ее свисала, не умещалась на полке с матрацем.
— А то как же? Конечно, наши. Четыре места. Из Риги едем.
— Арбузы так и не распродали? — улыбнулась пожилая проводница.
И впрямь — на третьей полке, где днем лежат матрацы, громоздились в авоськах огромные арбузы.
— Нет. Не успели.
— Видите. Одни несчастья. И еще отсюда хотят выковырять…
Когда она подошла к поэту, тот уступил свое место, актриса сказала, что тоже не желает участвовать в этой неразберихе и поручает себя провидению.
— Все пудет, все пудет, — мягким добрым голосом говорила проводница, показывая места, где может устроиться актриса и где поэт, — на верхних боковых полках. Несколько спортсменов из команды морщинистого человечка тоже взяли боковые полки, только этот плюгавец, стоявший перед лежащим стариком, не желал ничего знать — его место, ему и причитается.
— Ляжешь, где тебе скажу! — вдруг стал горячиться вождек спортсменов.
— Не лягу!
— Откуда ты такой и взялся? — морщины человечка так и плясали.
— Откуда взялся, оттуда!..
— Все пудет, все пудет… — улыбалась проводница.
— Да иди ты, куда говорят! — даже рукой дернул его вождек.
— Не пойду!
Вождек вдруг обмяк, его губа отвисла. Словно в поисках спасения воззрился он на пожилую проводницу, а та спокойно молчала, улыбаясь хорошенькой актрисе, которая теперь, облокотись на верхнюю полку, уткнулась в маленькую книжицу.
— Эх ты, дуралей на всю Россию! — вскричал морщинистый вождек. — Доходяга, завтрака и ужина не лопал, за талоны деньги брал!
— Как хотел, так и делал… — под фырканье всех пареньков ответил дуралей. — Главное — результаты у меня во! — буркнул, опуская голову.
И впрямь паренек был совсем плюгавый — худенький, веснушчатый, с глубоко запавшими глазами. Опустив голову, он громко шмыгал носом.
— Эх ты, дуралей!.. — еще раз повторил вождек и махнул рукой. — Бери мой билет, пошел на мое место! — сердито насупив лоб, сказал плюгавцу.
— Как знаете… А какое ваше место? — хлюпая носом, спросил тот.
— Пятьдесят пятое, — ответил вождек.
— Так я туда и пошел, — сказал плюгавец и, волоча по полу свой рюкзак, пошел искать место. Вслед за ним, пожелав всем спокойной ночи, ушла и проводница.
Поэт принес актрисе постель, та поблагодарила, повесила свой пиджачок.
— Спасибо большое, — постелив, сказала она, улеглась и снова раскрыла крохотную книжицу.
Поэт сходил за постелью для себя. Однако забираться на верхотуру ему пока не хотелось, он пристроился внизу, где сидела молоденькая девушка.
— Я вам не помешаю? — спросил поэт.
— Нет. Я тоже еще капельку посижу, дорога дальняя, выспимся.
— Да, — ответил поэт. Сидя в углу, он бросил взгляд на толстую украинку, лежащую на боковой полке; как уже говорилось, она наполовину свесилась с полки, а теперь даже повернула голову в сторону поэта и этой девушки. Поэту почудилось, что она усмехнулась и что в этой усмешке был какой-то тайный смысл.
— Холодно? — спросил поэт, когда его соседка поправила сползающую с плеч одежонку, — кажется, она была сшита из шкурок.
— Чуточку… Видите, что может один человек… Что значит.
— Кто?
— Эстонка эта. Что бы тут началось, будь на ее месте такой же, как этот морщун…
— И вы заметили?
— Что?
— Его морщины. Что они такие…
— Кто мог не заметить!
— И… что?
— Что? Счастливый человек — и все тут. Так бы я сказала. Или — несчастный. — Она как-то по-домашнему улыбнулась.
— И я так подумал. Просто странно, что так совпали наши мысли.
— Это очень приятно, — ответила девушка.
С улыбкой посмотрела на поэта актриса. Молоденькая девушка тоже улыбнулась.
— Ваша подруга? — спросила она.
— Спутница.
— Ага… Вот как.
Какое-то время они молчали. Поэт успел подумать, что все очень быстро меняется: только что здесь царило такое противное настроение, просто дым коромыслом, а теперь все успокоились, откусил каждый по кусочку от сыра познания, и ладно.
Девушка снова дернула сползающую меховую одежонку.
— Может, вы уже спать хотите? — спросил поэт.
— Давайте будем спать, — по-детски простодушно сказала она.
— Раз вам уже хочется.
— Да, пожалуй. — Она зевнула. — Извините.
Поэт вскарабкался на полку, растянулся, все время чувствуя, как матрац сползает к краю, когда вагон подскакивает на стыках. Лег на бок, левой рукой уцепившись за ремень, прикрепленный к стене. Вот тут он и увидел то, о чем не догадывался, пока сидел рядом с девушкой: сейчас она дернула сползающее одеяло, так сильно дернула, что оно, отлетев в другую сторону, обнажило ее. Тут поэт увидел, что девушка самым ужасным образом беременна, как будто огромная белая корзина у нее на животе. Девушка лежала с закрытыми глазами. Подремывала. Взгляда поэта она не заметила. В полудреме она натянула одеяло до подбородка, но даже одеяло не могло скрыть эту гору. Перекосившись, высунув из-за края полки один глаз, поэт боязливо глядел на спящую женщину и на эту гору, вздымающуюся под одеялом. Лежащая напротив толстая украинка снова свесилась с полки, проверила, на месте ли арбузы, потом заметила бодрствующего поэта и глуповато ухмыльнулась.
Поэт перевернулся на спину, все еще держась левой рукой за ремень. Уставясь прищуренными глазами в потолок, он все время чувствовал, как внизу вздымается закрытая одеялом гора. Повернулся на левый бок, но теперь ему показалось, что он немедленно свалится на пол. А если не на пол? Не полетит ведь как по наклонной плоскости, а шмякнется прямо!.. Поскрипывая полкой, перевернулся на спину, но так было еще страшнее: даже через толстую доску его спине передавалось снизу это колыханье под одеялом, и он струхнул, почувствовав, что сам уже начинает приподниматься, дико изгибаться, животом и грудью касаясь потолка. По-видимому, он все-таки задремал, поскольку одна волна снизу подбросила его так высоко, что он едва не вскрикнул, а может, и пискнул тихонько, так как спохватился, что дело худо: он далеко сполз в сторону. Уцепившись за ремень, напрягая мышцы, он опять изо всех сил старался загнать на место матрац со всей постелью. Когда это наконец удалось, повернулся на бок и бросил взгляд вниз. Женщине теперь, видно, было уже не холодно, она лежала, сбросив одеяло, гора была открыта взорам и вздымалась еще тревожнее. Поворачиваясь на бок, она приоткрыла глаза, сонно посмотрела наверх, так же сонно вздохнула и затихла. Однако так пролежала недолго, поскрипывая полкой, снова перевернулась.
