Хотя в ирландском эпосе переход героя из одного лагеря в другой – нормальное явление, не чисто ирландской, а общеэпической чертой является предложение Медб Кухулину перейти на сторону Коннахта, причем юному герою это предлагают дважды (С. 183, 187) – ср. Илью в плену Калина. Важно отметить, что Муромцу это предлагают в то время, когда он пленен, и примеры подобного нам еще встретятся в миром эпосе; Кухулин же в плен не попадает, и предложение измены в данном случае – едва ли ни уникальный сюжетный ход.
Еще одна общая деталь у ирландской саги с былиной – загадочные “храпы”, которые налагают на Ермака, дабы унять его ярость. В случае с Кухулином эта деталь выглядит существенно конкретнее: “скинул с себя Кухулин двадцать семь рубах, навощенных и твердых, что ремнями и веревками привязывал он к телу, дабы не помутиться в уме от приступов ярости” (С. 185); в другом месте говорится о том, что израненный Кухулин “стянут деревянными обручами, ремнями и путами” (С. 313).
Впоследствии, когда в бой против Улада вступает Фергус, Кухулин, будучи единственным, кто способен остановить его, разрывает эти обручи и путы, голыми руками убивает двух женщин, ложно горюющих о нем, и, взяв вместо оружия колесницу, начинает сражаться ею как палицей (С. 321). Мы опять видим почти текстуальное совпадение с описанием Ильи в плену Калина – собственно, отличие только в том, что Кухулин не находится во вражеском плену. В таком случае, путы, или “храпы”, можно интерпретироваться следующим образом: их назначение – сдерживать безумную ярость “младшего героя”, причем безразлично, кто это делает – свои или враги (Ермак связан своими, Илья – врагами). Если герой пленен, связывание мотивируется рационалистически; если герой не способен разорвать путы, он гибнет (Ермак), если способен – остается в живых (Илья, Гильом, Кухулин), после чего следует (во всех трех случаях!) убийство врага голыми руками и бой функциональным аналогом дубины.
Итак, общий сюжет “Похищения Быка из Куальнге” находит прямые соответствия в былинах о “младшем герое” и даже позволяет прояснить некоторые детали русских сказаний. Кухулин имеет ряд общих черт и с Ермаком, и с Ильей, но, поскольку Кухулин – центральный герой эпоса, то по отношению к другим ирландским героям он будет выступать как главный. Рассмотрим образ Кухулина как главного героя.
В этом случае у него обнаруживается ряд общих черт с Ахиллом. Во-первых, происхождение – он сын верховного ирландского бога Луга. Во-вторых, их характеристики во многом сходны. Вот что говорит Фергус о Кухулине: “Средь волков не найти там более кровожадного... ни среди героев дерзейшего, ни средь его одногодков того, кто хоть на треть или на четверть сравнялся б с Кухулином в ратных деяниях... Никого не сыскать, кто бы померился с ним... обликом грозным... ратным искусством и храбростью, стойкостью, даром набега и приступа... быстротой и жестокостью...” (С. 149). В-третьих, Кухулин прославлен своим “гневным преображением” (см. выше элементы “гневного преображения” у Ахилла); мы не будем приводить описание того, как искажалось его тело, процитируем только то, что касается пламени, охватывающего голову героя: “Факелы богинь войны, ядовитые тучи и огненные искры виднелись в воздухе и в облаках над его головой, да кипение грозного гнева, поднимавшееся над Кухулином”, “Геройское сияние исходило со лба Кухулина, длинное и широкое, будто точильный камень воина. Будто мачта огромного корабля был высокий, прямой... поток темной крови, что вздымался над его макушкой и расходился магическим темным туманом, словно над домом струящийся дым, когда зимним вечером останавливается там король” (С. 220-221). Буквальное понимание пламенной ярости находим и в другом месте “Похищения”: “Велик был воинский пыл Кухулина и такой жар шел от его тела, что растаял снег на тридцать шагов вокруг, и невмоготу стало вознице сидеть близ него, ибо велики были ярость и пыл воина, и страшный жар испускало его тело” (С. 185). В-четвертых, оба героя способны поражать врага криком, причем с Кухулином это связывается трижды (С. 214, 243, 313), в первых двух случаях вместе с ним кричат боги войны и духи, от этого крика умирает сотня врагов. Напрашивается сравнение этого запредельного крика с призывным звуком Олифанта, но трудно сказать, насколько оно правомочно, поскольку звук Роландова рога не убивает врагов. Более близко другое сравнение – с эпизодом из царьградской версии былины “Илья Муромец и Идолище”, где Илья, переодевшись нищим, просит милостыню таким громким голосом, что палаты шатаются (Гильф. № 232, 149-155; Кир. IV. С. 22) – здесь крик устрашает врага, но не поражает его. В-пятых, Кухулина с Ахиллом роднит ненасытность до женщин: завязкой греческой поэмы служит история, как у Ахилла отобрали наложницу, Кухулин впервые появляется в тексте “Похищения” спешащим на свидание, которое для него важнее обороны рубежей (С. 137), в дальнейшем он согласен прекратить бой с Коннахтом, если ему отдадут в наложницы всех (!) женщин (С. 183).
Таков образ главного героя. Как видим, он достаточно архаичен. Конфликт мира людей с этим героем неудивителен – вспомним попытку Катбада погубить Кухулина. Хотя этот сюжетный ход не развернут, мы узнаем уже встречавшуюся нам схему: бой главного героя с войском, гибель “младших героев” (о них см. ниже), ссора эпического государя с главным героем–победителем. Такова в общем виде былина Логинова (Сок.– Чич. № 38) и “Песнь о Гильоме”.
Бой Кухулина с войском Коннахта предстает двояко: как сражение с армией (каждую ночь Кухулин убивает сто человек (С. 184)) и как бесчисленные поединки с героями. Сверхъестественно не только количество павших от руки Кухулина, но и срок этой битвы “с понедельника перед Самайном (Первое ноября) до пятницы после весеннего равноденствия” (С. 215). Дважды за это время Кухулин вынужден прервать бой, будучи крайне израненным. Сходная версия первого мотива нам встречалась в былине о Ермаке: Илья и другие богатыри жалуются, что устали от сражений. Сцена освобождена для выхода совершенно иных “младших героев”.
“Похищение Быка из Куальнге” являет собою многоступенчатый вариант сказания о “младшем герое”: сам Кухулин является “младшим героем” по отношению к Конхобару, но когда он лежит израненный, в бой выходит несколько весьма интересных персонажей, которые относятся либо к слабому типу “младшего героя”, либо имеют черты сверхъестественных помощников. Напомним, что сходная ступенчатая иерархия героев встречалась нам в “Песни о Роланде”.
* * *
Переходим к “Старшей Эдде”. Самым ярким из имеющихся примеров является эпизод из “Речей Хамдира”: сыновья Гудрун и Йонакра, отправляясь по воле матери мстить Ёрмунрёкку, по пути встречают своего сводного брата Эрпа, сына Йонакра от наложницы, он заявляет о своем намерении помочь им в осуществлении мести – и они, оскорбленные его дерзостью (он посягает на присоединение к подвигу, к героической гибели, к посмертной славе), убивают Эрпа (“Речи Хамдира”, стф. 12-15). Последствием этого убийства было то, что братья не смогли убить Ёрмунрёкка и сами погибли в бою с его воинами. В рамках скандинавской традиции этот сюжет трактуется как саморазрушение, сознательное стремление не столько к победе, сколько к смерти со славой.
С точки зрения триады мотивов мы видим очень яркую реализацию третьего: гибель сильного “младшего героя” по вине главных. Здесь как нельзя более четко выражена внутренняя причина этой гибели: жадность главного героя до славы, нежелание делиться ею с кем бы то ни было. Относительно второго мотива в этой песни отметим, что мы видим редкое для главного героя сознательное стремление навстречу смерти, а не победе (впрочем, здесь это чисто скандинавская черта) – и, как следствие, его гибель в финале.
Другой эддический сюжет, где присутствуют те же мотивы, – это гибель Гуннара и Хёгни от рук воинов Атли. Именно этот эпизод послужил А.Я. Гуревичу основой для его формулировки идеи “смерть–становление” как ядра эддической поэтики [Гуревич 1979. С. 41]. Поступки героев суть не что иное, как саморазрушение [Гуревич 1979. С. 49], цель которого – неслыханная смерть, слава о которой будет жить веками. В этом смысле гибель Хёгни по воле Гуннара (он сам требует казни брата, и тому заживо вырывают сердце (“Гренландская песнь об Атли”, стф. 21-25)) выглядит совершенно иначе, чем убийство Эрпа братьями, – Гуннар не предает его, а, напротив, обеспечивает ему ту смерть, к которой они оба стремились [Гуревич 1979, с. 26, 33 и др.]. Иными словами, в пределах “Эдды” мотивация убийства Эрпа и Хёгни противоположна: первого убивают, чтобы лишить его славы, второго обрекают на смерть, дабы он обрел славу.
