В. Р.: Быстро, да. Но за те же пятнадцать лет можно и убрать, очистить. Надо только, чтобы государство поставило перед собой такую задачу: спасение России, самое главное - спасение народа. Благополучие народа в первую очередь от духовного, нравственного состояния зависит. Все на этом держится. Будет духовное, нравственное -будет и материальное, физическое, какое угодно другое благополучие.
Управа, конечно, есть. Вот такой пример привел мне вчера один мой товарищ, доктор филологических наук. Поскольку зарплата не ахти какая даже у докторов, он преподает в одной из московских школ. Класс неплохой, девочек много.
Рассказывает он им о Пушкине, а рассказывает он прекрасно. Потом от классической литературы как-то естественно перешел на то, что не дело девушке в 16, 17, 18 лет пить пиво, материться, ходить на всякие «голодранные» представления. Из класса тут же вопрос: «А если пиво нравится, как его не пить?» Он начинает объяснять, что это их приучили, а вообще женщина должна быть целомудренной, женственной, чистой, готовить себя к роли матери. Слушают, смеются. Товарищ мой только и сказал: «Не смейтесь, вспомните еще меня». Урок окончен, собирает он свои тетрадки. Тут подходят две девочки, и одна со слезами на глазах говорит: «Как хорошо, что вы нам это сказали». - «Как же было не говорить?» - «Никто нам не говорит». Наверняка они - изгои в классе, их презирают за скромность и стыдливость, считают за отрыжку прежних понятий. И, видимо, они сами уже стали о себе так думать. Вот ведь до чего дошло. По телевидению не говорят, в классе не говорят. Родители тоже считают, что толку от подобных разговоров мало. Но ведь сказал взрослый, учитель, и это слово достигло той самой струны, которая должна быть задета. Не все потеряно, если среди пятнадцати, двадцати есть хотя бы две девчонки, которые со слезами на глазах благодарят за слова, очищающие душу.
С. Я.: Трудно им. Я езжу по провинции и вижу то, чего раньше просто быть не могло. На улице пить пиво из бутылки даже мужчины стеснялись. А тут иду по Ярославлю - красивые девочки лет по семнадцать сидят с пивом, курят. Я не выдержал, остановился. «Вы, - говорю, - на дедушку не обижайтесь и послушайте меня. Вы такие чудесные. Вам же надо познакомиться с хорошими парнями, полюбить, семью создать. У всех нас так было. Но если бы я был молодым парнем и увидел таких, как вы - пьющих пиво и курящих, я бы к вам не подошел. Даже к таким красивым». Удивились: «А почему, дяденька?» - «Да потому, что пить пиво на улице, курить - это прежде всего антисанитария. Раз пьете на улице, я должен опасаться и всяких других санитарных последствий».
К счастью, таких, как те две девочки из московской школы, все-таки немало. Вижу их и среди нового поколения своих коллег-музейщиков. Осенью мы открывали в Ярославле выставку, а на днях читаю статью молодой сотрудницы музея в петербургском журнале «Новый мир искусства». Даже удивительно, как ее напечатало это издание, где вообще-то предпочитают кубики и всякие кривляния. Так талантливо, таким прекрасным русским языком написано о Ярославле, о его старых мастерах, о музейных работниках, реставраторах! И это дает надежду, хотя очень трудно сейчас говорить об оптимизме. Книга Бородина тоже ведь кончается вопросом относительно будущего. Он человек суровый, но надежда все равно проскальзывает. А раз уж наши столпы, через такое горнило пройдя, выстояли, не все потеряно. Молодежь еще будет учиться у таких людей. Я в это верю.
В. Р.: Я думаю, что даже те, которые нам кажутся не совсем приятными людьми, наверняка какую-то добрую часть в себе оставили. Может быть, притушили, приглушили, поскольку это не пользуется успехом и спросом, но оставили - припрятали подальше в кубышку. Хотя надо бы эту лучшую часть заставлять работать, а не держать взаперти. Но это потаенное все равно понадобится...
2004
VII.ЭТИ ДВАДЦАТЬ УБИЙСТВЕННЫХ ЛЕТ
Беседы с публицистом Виктором Кожемяко
К читателю
Почти двадцать лет, с небольшими перерывами, вели мы эти беседы, итожа годы и происходившие в них события. За это двадцатилетие Россия пережила много что - и расстрел парламента, и смены президентской власти, и царство Березовского с Гусинским, и дефолт, и чехарду правительства, и принятие закона о продаже земли, и гибель «Курска», и парад олигархов на подиуме самых богатых людей планеты, и выборы, выборы, выборы... Выборы превратились в альфу и омегу нашего времени, в «единственное, что нам не изменит». В это двадцатилетие на земле и под землей пылали пожары, большие реки и малые ручьи с небывалым бешенством выбрасывались из берегов и шли на приступ человеческих поселений на севере и юге, на западе и востоке, урожаи сменялись недородом, каленые зимы вползали в неотапливаемые квартиры, падали самолеты... И продолжалась Чечня. А в мире, в мире идол российских демократов - Америка бомбила Югославию и покоряла Ирак, окружала Россию по былым ее окраинам военными базами, превращала дипломатию в грубые окрики и на-скребла себе на хребет 11 сентября...
Словом, это двадцатилетие по насыщенности и трагичности событий вместило в себя столько, что хватило бы на целый век. Поэтому нам было о чем поговорить, куда ни взгляни, к чему ни прислушайся... Но теперь, когда мы со-брали свои беседы вместе, под одну книжную обложку и в одну нить разговора, ступенчато поднимающуюся вместе с нами вверх от года к году, еще заметней становится, что это попытки обсудить и объяснить не столько сами события, сколько сопутствующую им нравственную сторону. От взрывчатки погибли тысячи и тысячи ни в чем не повинных людей, но от порядка, презревшего честь и совесть, извратившего все нравственные законы народа, погибли миллионы и миллионы, имевшие несчастье оказаться в России в самое неподходящее для жизни время. Да и взрывчатка - результат того же порядка.
Вспомним, что передача власти от первого российского президента из рук в руки второму российскому президенту состоялась при условии неприкосновенности первого. Парламент эту неприкосновенность вместе с царскими льготами утвердил специальным законом. Стало быть, никто - ни сам первый, ни сам второй, ни парламент, ни общество - не сомневался в праве на «прикосновенность» и возмездие по заслугам. Если по закону как совести, так и буквы. А произошло по закону сделки. Он и сделался основным в нашем государстве и не намерен пока быть иным.
Читатель наверняка обратит внимание, что ни одна беседа не обошлась у нас без особого внимания к телевидению. А куда деваться: у кого что болит, отчего болит... Если выборы - альфа и омега, как было сказано, всякой непрочной власти, то телевидение - это не иначе как чума и холера на бедную Россию вот уже на протяжении свыше двадцати лет. Более грязного и преступного TV в мире не существует и не может существовать, ибо не находится больше желающих за государственный счет содержать огромную, хорошо вооруженную армию легальной организованной преступности, денно и нощно занятую нравственной и культурной стерилизацией народа. Результаты наяву: все меньше, к несказанной радости исполнителей, пахнет русским духом, духом культурного человека, все меньше Россия похожа на себя.
Есть ли польза от наших бесед, не мимо ли они ушей и душ, не впустую ли? Мы не обольщаемся большими результатами, вероятно, они меньше, чем хотелось бы, но и они будут кстати в той сумме, из которой должно складываться усиление России.
ПОСЛЕ РАССТРЕЛА НА КРАСНОПРЕСНЕНСКОЙ
Нет, не кончено с Россией...
Виктор Кожемяко: Валентин Григорьевич, начну даже не с выборов в Думу. Начну с того, что до сих пор жгуче болит во мне, как, думаю, и в вас, во многих других наших соотечественниках. Имею в виду расстрел российского парламента. И самое поразительное: 4 октября при этом кровавом действе было, как известно, много зевак, а были даже и такие, которые после каждого выстрела аплодировали. Что это? Как, по-вашему, объяснить такую бездну нравственного падения? Ведь это все равно как если бы фашисты заталкивали в газовую камеру евреев, а «посторонние» антисемиты аплодировали или русофобы аплодировали бы при отправке в газовую камеру русских, «посторонние» антикоммунисты - коммунистов? Между тем даже такой, казалось бы, гуманист, как Булат Окуджава, в интервью «Подмосковным известиям» заявил об этом жутком, кошмарном зрелище, демонстрировавшемся по телевидению, буквально следующее: «Для меня это был финал детектива. Я наслаждался этим. Я терпеть не мог этих людей, и даже в таком положении никакой жалости у меня к ним совершенно не было. И, может быть, когда первый выстрел прозвучал, я увидел, что это - заключительный акт. Поэтому на меня слишком удручающего впечатления это не произвело».
