Гроб с телом Маркова, а также ещё несколько гробов офицеров убитых под Шаблиевкой выставили в Войсковом Соборе, а потом перенесли в церковь при Епархиальном училище. Там выставили почётный караул от Офицерского полка. Церковь была полна. Множество людей приходило попрощаться с генералом и командиром. На крышке гроба было вделано стекло и всем было видно лицо погибшего Сергея Леонидовича Маркова. Аженову было жалко своего командира до слёз. Была жена, дети. Приходил прощаться генерал Алексеев, все военноначальники Добровольческой армии, все чины Офицерского полка и частей, квартировавших в Новочеркасске. Люди шли сутки. На следующий день тело для окончательного отпевания перенесли в Войсковой Собор. В карауле стояла седьмая рота, весь постамент был уставлен венками. На чёрных подушечках лежали ордена генерала. Офицерский полк выстроился перед Собором на площади.

После отпевания процессия начала покидать храм. Гроб выносили высшие чины и установили на лафет. Впереди несли венок от Командующего генерала Деникина и его начальника штаба генерала Романовского с надписью: "И жизнь и смерть за счастье Родины". Полк взял "на караул", оркестр заиграл "Коль славен", вышибая слезу. Когда процессия вытянулась, двинулись по Платовскому проспекту в сторону кладбища.

Священник пропел литию, помахал кадилом, многократно перекрестил и гроб опустили. Полк дал три залпа, провожая в последний путь своего командира.

Пётр не любил такие сцены. Жена и дети плачут, ещё какие-то родственники рыдают, тяжело это — видеть чужое горе. Тем сильнее чувствовалась утрата — ушёл один из Вождей! Генерал-лейтенант Генерального штаба Сергей Леонидович Марков.

На следующий день приводили себя в порядок. Принесли трафарет и белой краской нанесли на погоны вензель "М". Для первой роты сообщили, что вензеля "Г. М." заказали из металла. Когда будут готовы — выдадут. Пётр нанёс себе, как и все остальные букву "М", решив, что так будет правильно. Сделают металлические — пришьют, пришить не долго! Рота теперь значилась как 1-я генерала Маркова рота. Звание самое почётное.

С фронта приходили хорошие вести. Первая и третья дивизия выбила красных из Великокняжеской, изрядно потрепав их группировку, отошедшую значительно севернее, захватив станцию и изрядные боевые запасы. Затем армия, сосредоточившись у Торговой, двинулась на Тихорецкую, собираясь атаковать крупную группировку большевиков.

Чтобы исключить удар Батайской группировки Сорокина в тыл армии из Новочеркасска навстречу красным отрядам выдвинулся 1-й Офицерский полк и Офицерский конный полк.

Полк построился и побатальонно вышел из города. Слабая экипировка бросалась в глаза. Некоторые были в гражданской одежде, у многих не было ремней на винтовках и штыков. Патронов централизованно тоже не дали. Хорошо, хоть покормили с утра. Полевые кухни отсутствовали, да и для пулемётов не хватало двуколок. Единственное, что считал Аженов было положительное — назначили много санитаров. Самым большим был третий батальон — в ротах по 250 человек, в остальных — по 150. Сила шла не малая — полторы тысячи штыков. Двигались к станице Манычской к переправе через Дон. Переправлялись на пароходе. Дали отдых три часа и 1й батальон двинулся на Кагальницкую, с задачей захватить станицу до подхода красных. Места в общем знакомые, уже там бывали. Да и в Манычской Аженов уже не мог точно припомнить сколько раз катался на местном пароходике и всё галопом. Но ночевать он точно там не ночевал, а вот в Кагальницкой — ночевал. Помнил, правда смутно. Знал, что станица лежит около железной дороги и недалеко от Ростова. При отсутствии карты, все эти названия особо не запоминались. Вот Лежанку, где форсировали речку, он помнил, Ново-Дмитриевку и ледяные фигуры друзей тоже. Медведовскую, где выходили из окружения и атаковали бронепоезд и эшелоны, он тоже помнил. И Сосыку помнил, где их с Вадимом ранили и убило взводного. Красные тогда провели хорошую встречную контратаку, на рассвете, в потёмках, зажав роту в клещи.

От Манычской ехали на подводах всю ночь. До Кагальницкой было сорок вёрст. Перед станицей наткнулись на гражданское население, сбежавшее из станицы. Прикрывать родные хаты остался отряд казаков. Детей, женщин от расправы сорокинцев казачки наладили в степь, от греха подальше. Подвод много — целый табор. Люди обрадовались, что идёт помощь, а то и станицу сожгут и отцов с сынами побьют. Сорокинцы с казаками не церемонились, захваченных в плен рубили шашками прямо на площадях.

Батальон сменил казаков на западной окраине станицы, заняв нарытые ими ямы. Выдали два цинка патронов, предупредив, что больше не будет.

Молодёжь, получив по две обоймы на винтовку, пригорюнилась. Хорошо хоть уходившие казаки поделились своими патронными запасами. Но всё равно больше чем по двадцать выстрелов на винтовку не было, не считая "старичков", имевших в мешках запас. Даже у Аженова для его австриячки было две с половиной сотни патронов. И делиться было ни с кем не надо — калибр не подходил.

С рассветом красные ударили артиллерией. Стреляли довольно метко. Одна снаряд, скользнув по откосу, шлепнулся в воронку, где сидел Пётр и Озереев. Оба успели только ойкнуть, выматериться и закрыть глаза. А губы уже шептали молитву. Бог видно решил дать им шанс. Взрыватель не сработал. Вадим встал с корточек, взял осторожно снаряд и вынес его из ямы, положив в десяти шагах позади их укрытия. Когда он спрыгнул назад, Пётр заметил, как тряслись у него правая рука, пытавшаяся подхватить оставленную на земле винтовку.

— Со мной чуть от неожиданности грех не случился, — сообщил Пётр.

— Со мной тоже, — сказал Озереев, щупая второй рукой штаны. — Но видно ангелы-хранители у нас хорошие.

— Спасибо, Господи! — сказал Аженов, перекрестившись. Озереев достал из-под гимнастёрки серебряный крестик, поцеловал, и губы его зашевелились в горячей беззвучной молитве. По-глупому погибать никому не хотелось.

Позиции красных были видны хорошо. В версте по взгоркам у них были отрыты окопы, наверняка имелись и пулемёты. Четыре орудия ухали из разных мест. Били не торопясь, размеренно. На дороге, ведущей к станции, мелькнул броневик. С севера, за полем ячменя виднелись конный разъезды. Там был Батайск, где начиналась зона немецкой оккупации.

С красными перестреливались целый день, атаковать они не торопились. К обеду подошёл третий батальон, разместился в станице. Красные наступать не думали, то ли боялись, не зная сил белых, то ли ждали, пока офицеры сами попрут на пулемёты. Ночью пыталась подойти их разведка, но обстрелянная, отошла. Спали по очереди на земле или в отрытых мелких окопчиках. Пётр с Озереевым не поленились, нашли лопату и два окопа рядышком себе отрыли — всё укрытие от осколков, да и стрелять сподручнее. Раскатали скатки шинелей и неплохо выспались.

Роту перед рассветом сместили влево, поскольку на позицию выдвинулся третий батальон. Новая позиция практически оказалась такой же. Зелёный выгон, затем ячменной поле, за ним пустошь и холмы с окопами красных. Хорошая, надёжная позиция на господствующих высотах. Орудий у них прибавилось, примерно вдвое.

— Если не ударим в потёмках, то умоемся кровью, — сказал Аженов Вадиму. Тот согласился.

Рассвет наступал стремительно. Стало светло. Третий батальон развернулся почти на версту, готовясь наступать вдоль дороги, упираясь правым флангом в речку Кагальник. 1-й батальон наступал левее. Первой роте выпало двигаться вместе с третьим батальоном на холмы, две другие охватывали основные позиции красных с фланга.

Наступление начал третий батальон, развернув свои роты в почти ровную цепь. Цепь густую, отлично видную противнику.

— Господа офицеры! — прокричал ротный. — С богом! Вперёд!

Рота поднялась и пошла, быстро догнав цепь третьего батальона. Остальные роты шли уступом правее сзади. Петр спокойно вертел головой, времени осмотреться хватало. Красные пока не стреляли, суетясь на своих буграх. Солнце светило им в лицо и их было хорошо видно.