Лекарь спросил меня, откуда я. Уже опасаюсь говорить, что из Галилеи, и повторяю, что родом из дальних стран, с севера. Приехал поклониться Святым местам и научиться здесь врачебному искусству.

– Тогда понятно, почему ты так плохо говоришь на языке евреев. С севера – это из Болгарии или из Киева?

– Нет, из Москвы, это маленький городок, почти на Крайнем Севере. Это очень далеко.

– К нам приезжают с севера. Много рассказывают. Про Киев я слышал, про Прагу, про Краков. Про Москву не слышал. И чему ты научился во врачебном деле?

– Могу сделать повязку, могу отмочить ее, если она пристала к ране. Могу поправить вывих. Пытался лечить спину. Но настоящему врачебному искусству меня еще не учили.

Даже если это все во сне или в сумасшедшем доме, нужно играть по правилам обитателей. Старику явно нравятся мои слова, может быть, это мне поможет.

Несколько слов обо мне. Приехал в Израиль шесть лет назад. По существу, еще оле хадаш[14]. На иврите говорю не очень хорошо. Приехал сразу же после окончания медицинского института в Твери. Теперь он называется Медицинской академией. Но как был провинциальным вузом, так им и остался, хотя когда-то был организован на базе одного из факультетов ленинградского института. В школе учился не очень усердно. Ехать куда-то поступать в вуз не хотелось. Баллов на вступительном экзамене набрал мало и смог поступить только на специальность «сестринское дело». Там ребят брали всех подряд, не обращая внимания на оценки. Обучение проходило в медицинском колледже. Изучать профилактику заболеваний, предоставление психосоциальной помощи и ухода лицам, имеющим физические и психические заболевания, было не очень интересно. Хорошо хоть, что учили и приемам первичной обработки ран: в порядке мобилизационной подготовки. Прослушал еще и заинтересовавший меня курс мануальной терапии. В программе нашей специальности соответствующего курса не было, но меня это очень интересовало, и я регулярно ходил на лекции. Жаль только, что совсем не было практики. Чисто теоретический курс с подробной критикой приемов знахарства. Естественно, что основной учебе уделял мало времени: только бы не лишили стипендии. Жил и питался дома, так что стипендия оставалась у меня полностью. Мама работала продавцом в продовольственном магазине, а отчим слесарем в ремонтном цехе завода. За низкие оценки они ругали меня мало, так как рады были и даже гордились, что я получу высшее образование.

Все свободное время отдавал спорту. В школе ходил на занятия фехтовального кружка в Доме пионеров. В старших классах занимался вольной борьбой. В институте тоже увлекался спортом. На первом курсе продолжал заниматься вольной борьбой и занял второе место в своем весе на соревнованиях институтских команд города. Потом увлекся парусным спортом и проводил все время, кроме зимы, на Волге. Зимой было скучно, поэтому вспомнил свое детское увлечение, стал ходить в группу саблистов. В группу, занимающуюся фехтованием на рапирах, меня не приняли, так как там было слишком много желающих, а я подрастерял свои детские навыки.

В общем, институт окончил и получил полагающийся мне диплом. Обязательное распределение в России отменили давно, и мне самому нужно было устраиваться на работу. Но идти работать в больницу или в какое-то заведение для стариков совершенно не хотелось. И тут мама вспомнила, что она еврейка. Обычно мы на эту тему не разговаривали. Я на еврея похож совсем мало, так как отец – он работал токарем на том же заводе, что и отчим, – был русским. После работы он частенько поддавал (разгружался, как он заявлял) и однажды, будучи весьма пьяным, попал под машину. Мне тогда было всего пять лет, я его почти не помню. Мама через год вышла замуж за его дружка, который пил значительно меньше. Только по праздникам и в субботу вечером. Жили они в общем дружно, отчим не пытался стать главным в семье, полагаясь в большинстве случаев на маму. Отчим зарабатывал больше, чем мама, но у нее были связи во многих магазинах, и у нас не было недостатка в чем-то существенном. Я не помню больших скандалов в нашей семье.

И вот мама говорит:

– Мне очень жалко расставаться с тобой, но ради твоего счастья и будущего твоих детей тебе нужно уехать в Израиль.

– Мама, каких детей? Ты о чем? И сдался мне этот Израиль. Что я там буду один делать?

– Дети у тебя все равно будут. Куда ты денешься. А в Израиле будешь жить. Специальность у тебя есть, найдешь работу, купишь квартиру, женишься, заведешь детей. Может быть, и я к тебе приеду повидать внуков. А здесь что тебе светит? Всю жизнь жить с нами? Квартиру ты никогда не сможешь купить. Жену некуда будет привести.

Вот так, она все разговоры сводит к жене, детям. Зачем они мне? Что, девушек мало на свете?

Отчим тихо проворчал:

– Здесь тоже можно жить. Можно устроиться в охранную фирму. Роман вон какой здоровенный. Там больше платят, чем на заводе. И женщину можно подыскать с квартирой. Рома у нас симпатичный. На него девки заглядываются.

– Далась вам эта квартира. Мне и в нашей хорошо.

Но если маме что-то пришло в голову, она уже не оставит это просто так. Через неделю принесла мне кучу бумаг, сказала, что все узнала в консульстве Израиля в Москве. Нужно заполнить эти бумаги и ехать в ОВИР за разрешением на выезд. Попробовал еще сопротивляться, но она была неумолима. Так я и оказался в Израиле.

В аэропорту, после того как были выполнены все формальности и я получил документы, деньги и чеки, женщина-волонтер, беседующая с новыми израильтянами, посоветовала ехать на крайний север Израиля, так как мне, по ее мнению, будет тяжело выдержать жаркий и влажный климат юга. А в центре дорого стоит жилье. Поэтому я поехал аж в городишко Шломи. Это в полутора километрах от границы с Ливаном. Там мне удалось дешево снять комнату у пожилой женщины, которой, вероятно, скучно было одной жить в большом одноэтажном доме. Пять месяцев учебы в ульпане[15], потом работа в мошаве, где я помогал хозяину ухаживать за несколькими вольерами с курами: рассыпать по кормушкам зерно и убирать куриное дерьмо. Вонь там потрясающая. А гигантские летающие тараканы – это что-то с чем-то. И наконец, служба в армии. Новых израильтян из России призывают в армию только через год после приезда и только на один год. Учитывая мои документы об образовании в России, меня определили после тиранута[16] в санитарную часть. Мои абстрактные знания, полученные в колледже, не пригодились здесь. Ну если только приемы первичной обработки ран. И то все пришлось осваивать заново. Не те лекарства, не те перевязочные средства. Разве что раны сходные, но в колледже нам настоящих ран не показывали. Чему-то меня здесь все-таки научили, хотя во время моей непродолжительной действительной службы не было инцидентов ни на северной границе, ни в Газе. Я служил рядом с Хайфой. В субботу, когда почти всех отпускали домой, ходил по Хайфе, рассматривал магазины. Именно рассматривал, так как денег, которые давали солдатам, едва хватало на оплату моей комнаты в Шломи. Хорошо хоть, что хозяйка сжалилась над одиноким солдатом и понизила плату еще в два раза. В книжных магазинах очень много литературы на русском языке. И продается она буквально за гроши. Я нашел две книжки по мануальной терапии и одно старое «Пособие костоправу», выпущенное еще до революции. Эти книги штудировал много раз, благо на службе делать было почти нечего. Парни здоровые, а если заболевали, то сразу же смывались домой, лечиться у своих врачей.

После демобилизации вернулся в Шломи, нашел работу в большом госпитале в Нагарии[17]. Несмотря на мои документы об образовании и армейский опыт, меня не взяли работать медбратом. Пришлось идти подсобным рабочим: таскать кровати с больными по кабинетам. Два раза призывали в милуим[18]. Я сразу же пошел учиться на медбрата. Во время учебы удалось прослушать курс, связанный с мануальной терапией. Была даже небольшая практика, если так можно назвать наблюдение за действиями врача над реальным пациентом. Было тяжело из-за незнания языка, но как-то я выкрутился и через два года получил свой диплом.