Победа московского войска под Добрыничами 21 января 1605 г. была одержана с участием отрядов наемников. Потери Лжедмитрия составили свыше 10 тысяч человек, остатки его войска бежали.
«Главный военачальник Бориса, князь Мстиславский, получил в этой битве 15 ран, и если бы в дело не вмешались 700 немецких конников, которые тоже пришли в стан из своих поместий, и не бросились на помощь и выручку московитам, то московитам пришлось бы плохо. Эти 700 немцев отогнали Димитрия так далеко, что он был вынужден снова покинуть Северские земли и прекратить попытки взять крепость, где был Басманов».[61]
Однако своевременное преследование и захват самозванца организованы не были. Одержавшие победу воеводы почему-то решили, что «царевич» погиб в сражении. На настойчивые требования командиров иноземных отрядов развить успех до полной победы, взять в плен Лжедмитрия или организовать поиски его тела на поле битвы последовал самодовольный отказ. Иноземным спасителям, которые воевали даже не за свое государство и честно выполняли свой долг, «великие московские воеводы» спесиво указали – знайте, мол, свое место. Единственное, что удалось сделать, – организовать должное охранение, препятствовавшее возможным контратакам неприятеля.
В столице праздновали победу, и тогда же, в январе 1605 г., была выдвинута версия, что в роли самозванца выступил Григорий Отрепьев, сын галичского дворянина Богдана Отрепьева, расстриженный дьякон Чудова монастыря, одно время служивший у Романовых и Черкасских. В дипломатическом послании польскому двору по поводу Отрепьева говорилось, что он был непослушным сыном, много раз «бегал» от отца, «заворовался», а после принятия пострига впал в ересь и в «чернокнижье», за что был расстрижен. Представив самозванца изобличенным преступником, Посольский приказ потребовал от властей Речи Посполитой выдачи «вора». Примечательно, что это требование последовало только через три месяца после того, как армия самозванца пересекла границы России.
Это еще раз подтверждает, что тогдашние государевы службы оказались не готовы своевременно и адекватно реагировать на быстрое изменение ситуации. Не исключено также, что информация до Годунова в должное время и в должной форме не доводилась в связи с явным или скрытым саботажем со стороны его ближайших «сподвижников». Более того, запоздалые и бессистемные действия московских властей ожидаемой поддержки в народе и – что еще важнее – в дворянской (военной) среде не получили.
Единственно правильным шагом Годунова стало предоставление Швеции в начале 1605 г. финансовой помощи. На эти деньги шведы смогли нанять большое количество наемников и военных инженеров в Европе. Но финансовая помощь не была подкреплена военно-политическим (антикатолическим) союзом.
Гришку Отрепьева предали анафеме, но реакция простого московского люда на церковное решение была своеобразной: говорили, что «прокляли какого-то татя», а царевич – настоящий. Это не удивительно: идея «высшей государевой справедливости» есть постоянная составляющая менталитета русского народа, не утратила она актуальности и в настоящее время. Российское общество начала XVII в. реагировало на самозванца как на «доброго» царя-освободителя, способного защитить простой народ от притеснений бояр. Но если в сознании народа закрепляется убеждение, что государь правит неправедно, то любовь к нему сменяется ненавистью.
Поскольку многие отечественные историки относятся к версии о тождественности Лжедмитрия I и Григория Отрепьева с большой осторожностью, приведем мнение С. Ф. Платонова, одного из наиболее крупных знатоков Смутного времени:
«Неизвестно, кто он был на самом деле, хотя о его личности делалось много разысканий и высказано много догадок. <…> Бесспорно однако то, что Отрепьев участвовал в этом замысле: легко может быть, что роль его ограничивалась пропагандой в пользу самозванца. (Есть известия, что Отрепьев приехал в Москву вместе с Лжедмитрием, а потом был сослан им за пьянство.) За наиболее верное можно также принять и то, что Лжедмитрий – затея московская, что это подставное лицо верило в свое царственное происхождение и свое восшествие на престол считало делом вполне справедливым и честным».[62]
После разгрома под Добрыничами Лжедмитрий, потерявший всякую надежду на успех, бежал в Севск, а затем в Рыльск и Путивль. Согласно историческим исследованиям, он хотел уйти обратно в Речь Посполитую, но этому воспротивились местные жители, понимавшие, что ждать милости от царских войск им не придется. За преданность «Дмитрию» мужчин, женщин и детей сажали на кол, вешали на деревьях за ноги, расстреливали для забавы из луков и пищалей. Проходившие через Северщину войска «царевича» ничего подобного себе не позволяли, и это еще больше утвердило народ во мнении, что «Дмитрий» и есть «настоящий и справедливый царь».
Жестокость, проявленная в отношении населения поддержавших самозванца территорий, приводила к деморализации и разложению самой армии Годунова. В правительственном войске началось массовое дезертирство, а желание присягнуть Лжедмитрию быстро распространялось среди личного состава.
Вспомним еще одного важного персонажа того времени.
«В 1605 году, когда борьба Бориса с самозванцем была во всем разгаре, Филарет вдруг изменился и смело отгонял от себя палкою монахов, которые приходили следить за ним. Воейков доносил на него в таких словах: „Живет старец Филарет не по монастырскому чину, неведомо чему смеется, все говорит про птиц ловчих, да про собак, как он в мире живал. Старцев бранит и бить хочет и говорит им: „Увидите, каков я вперед буду“».[63]
Можно предположить, что опальный Федор Никитич располагал информацией о происходящих в государстве событиях, поддерживая тайную связь с Иваном – единственным из братьев, жившим тогда в Москве.
Никаких мер по выяснению, что имел в виду Филарет, когда говорил об изменениях в его положении, предпринято не было. Возможно, слова опального боярина восприняли как бахвальство, но не исключен и другой вариант. К 1604 г. популярность Годунова снизилась, а влияние его противников возросло, и скрытые сторонники Романовых, находившиеся в окружении Годунова, вполне могли воспрепятствовать проведению расследования в отношении Филарета или провести его в интересах последнего.
С приходом весны боевые действия были приостановлены. Лжедмитрий I воспользовался этим. Находясь в Путивле, он вел активную и успешную агитацию, обращался к населению и царским воеводам с многочисленными воззваниями. В отправленном Годунову письме он предлагал ему добровольно покинуть престол, обещая взамен свою «царскую милость». Растерянность в правительственных войсках, лишенных нравственной опоры, да и в московском обществе в целом, нарастала. Многие представители московской знати радовались успехам самозванца, а ненависть к Годуновым становилась доминирующей в боярской среде.
Тринадцатого апреля 1605 г. у Бориса Годунова после обеда в Кремле началась внезапная кровавая рвота, открылось также кровотечение из носа и ушей, и вскоре он скончался. По поводу неожиданной смерти государя ходили разные слухи: одни утверждали, что он отравлен, другие – что Борис сам принял яд в порыве раскаяния. Примечательно, что у Годунова имелся присланный австрийскими Габсбургами лекарь по имени Эразм. Умирающего царя успели постричь в монахи под именем Боголеп, а на следующий день москвичи принесли присягу царевичу Федору, единственному сыну покойного государя.
Первое, что сделал Федор Борисович, – отозвал из армии князя Мстиславского и братьев Шуйских, а им на смену послал князя М. П. Катырева-Ростовского и любимца отца – воеводу П. Ф. Басманова. Как оказалось впоследствии, это решение оказалось для него и его семьи роковым: 7 мая 1605 г. в московской армии, стоявшей под Кромами, произошел мятеж во главе с князьями И. В. и В. В. Голицыными и боярами П. Ф. Басмановым и М. Г. Салтыковым. Часть войска во главе с князьями И. М. Катыревым-Ростовским и А. А. Телятевским отказалась присягать Лжедмитрию и ушла к Москве.
