С громом полетел он к тому самому замку, в котором я служил все последние годы моей жизни, и ни разу не сбился с пути, словно сказал по этой дороге всю жизнь. Из-под копыт его ввысь летели плевки камней, а седло, узда и сама шкура его блистали и пылали в лучах солнца.

Когда мы подъезжали к замку, король стоял у ворот, а советники сгрудились вокруг. Все смотрели, как Дым-Угрюм и я несемся к ним шаром жидкого пламени.

Подъехали, и король молвил:

— Никогда в жизни я не видал ничего подобного.

И тут Дым-Угрюм изогнул свою длинную шею, глянул на меня одним неукротимым глазом — и я вновь почувствовал, как утекаю из себя прочь. Не успел и сообразить ничего, как говорил уже королю, что вернулся к нему на службу и теперь желаю для моего скакуна лучшей конюшни и сладкого сена и овса. Король, вероятно, зачарованный вторым глазом Дым-Угрюма, лишь склонил пред ним голову и согласился.

Я вернулся к службе. В назначенный час зажигал королевскую свечу и нес ее за ним следом. В назначенный час я ее гасил. Все шло ровно так же, как всегда, однако — и как-то иначе. Ибо если прежде король, похоже, смотрел сквозь меня, как на кинжал или, допустим, кресло, теперь он меня замечал и даже как-то задумчиво разглядывал.

— Скажи-ка мне, — однажды обратился он, — где ты раздобыл себе такого скакуна?

— Достался мне в наследство, сир, — отвечал я.

— И больше ничего? — спросил он.

— Теперь уже — да, — неохотно признал я. — Больше ничего.

— И на что, по-твоему, такой конь способен? — спросил король.

И впрямь — на что? Не ведая, что ответить, с упавшим сердцем я лишь покачал головой.

— Не знаю, — сказал я.

— Советники мне советуют, — произнес король, — что именно такой скакун, как твой, и такой на нем всадник, как ты, потребны для того, чтобы спасти мою дочь.

Я что-то промямлил в ответ. Принцесса-то пропала еще до того, как я пришел в замок, и, честно сказать, я о ней почти совсем забыл.

— Даю тебе на это отпуск, и если тебе будет сопутствовать успех, ты на ней женишься, — сказал король, уже отворачиваясь от меня. — Но если через три дня ты не вернешься с моей дочерью, тебя казнят.

«Дым-Угрюм! — думал я. — Дым-Угрюм!» Ибо знал я, что не королевские советники тут виной, а мой же проклятущий конь, наследие мое, — это он крепчал, оставляя за собой тела без счета. И еще оставит, я был уверен, трупов стократ, а среди них, быть может, — и мой.

Я обнажил меч и отправился на конюшню, рассчитывая убить зверя. Но едва я вошел, он вздернул голову и вперился в меня своими глазами с искорками крови в них, и стал я кроток, как новорожденный ягненок. Вложил меч в ножны, взял скребницу и вычистил ему зеркальную шкуру до лоска, прежде не бывалого. И пока я чесал его так, он снова проник ко мне в рассудок, и от копыт его по всему разуму у меня остались кровавые отпечатки. Закончив его расчесывать, я уже был спокоен, исполнен решимости и точно знал, что надо делать.

И вот так мы с Дым-Угрюмом выехали из королевского дворца, и за нами темнела туча пыли. Я отпустил поводья, чтобы зверь шел сам, куда ему нужно, и конь быстро перенес меня через холм и дол, обогнул по опушке густой лес — ходко он шел, шагу не сбавлял.

Вдали, меж тем, за кисеею дымки, образовался очерк чего-то громадного и приземистого, оказалось — странной крутой горы. К ней мы и скакали — и вот наконец до нее добрались.

Дым-Угрюм оглядел ее снизу доверху, а затем, фыркнув и взрыв копытом землю, ринулся вверх по склону.

Однако скала была крута, как стена дома, и гладка, словно лист стекла. Дым-Угрюм как мог карабкался и взобрался довольно высоко, но затем передние ноги его соскользнули, и он покатился вниз, а с ним — и я. Как ни ему, ни мне удалось не убиться, могу приписать лишь той же темной силе, что превратила коня в эдакое чудовище, которым он стал.

«И вот, — подумал я, — Дым-Угрюму не удалось, и я теперь из-за него лишусь головы».

Но не успел я дух перевести, как конь фыркнул, взрыл копытом землю и снова кинулся на приступ.

На сей раз поднялся он выше — и наверняка бы выскочил на вершину, да подвернулась передняя нога, и мы вновь кубарем покатились с горы. «Опять неудача», — подумал я, однако Дым-Угрюм так легко не сдавался. Миг спустя он был уже на ногах, рыл землю и фыркал, после чего ринулся вперед сызнова, и от копыт его ввысь летели плевки камней. И вот теперь он не поскользнулся и не оступился, а выскочил на самую вершину. А там ударил в голову тролля копытами, я же перекинул принцессу через луку золотого седла, и мы поскакали вниз.

Здесь бы моей истории и завершиться. Я сделал все, как велено. Спас королевскую дочку, и мне по праву вроде как причиталась ее рука. Как говорится, жить бы да жить долго и счастливо. По праву, все должно было случиться так, будь господа так же честны и справедливы, как ожидается от их слуг. Но к исходу третьего дня, когда Дым-Угрюм и я вернулись с королевской дочерью, и конь предпочел внести нас прямо в тронный зал, король успел хорошенько подумать. Ему хватило времени пересмотреть слово, поспешно данное простому свеченосцу, и не без помощи советчиков своих он принялся выкручиваться.

Ибо, вернувшись, я напомнил ему про обещание, им данное — руку его дочери, — и убедился, что король хитер стал и коварен.

— Ты меня понял неправильно, — заявил он. — Как же могу я выдать свою единственную дочь за прислужника? Если он, то есть, не докажет, что он не простой слуга?

«Что же это? — задумался я. — С какой это стати того, что мы с Дым-Угрюмом только что совершили, спасли ее, — вдруг мало, хотя другим не удавалось и это?»

Но король не обратил внимания на то, как я на него смотрел: он был занят — слушал, что шепчут ему советчики, запоминал и твердил мне.

Нужно, говорил он, выполнить три задания. Сначала мне следует в его темном дворце заставить сиять солнце, чьи лучи не пропускает гора. Мало того: я должен найти для его дочери такого же скакуна, как мой Дым-Угрюм, — это станет свадебным ей подарком. В-третьих же… но тут я уже перестал слушать его, и повторил бы, в чем состоит третье задание, с немалым затруднением.

А договорив, король откинулся на спинку трона и поднял на меня взгляд; по лицу его размазалось довольство.

Я кивнул и поблагодарил его за терпение, после чего повернулся к выходу. И тут взгляд мой перехватил Дым-Угрюм, и меня заворожило снова.

Оглядываясь, я вовсе не удивлен тем, как все вышло. Суди сам, все до единой наши ежегодные встречи на склоне холма могли бы подготовить меня к тому, как оно все будет. Ибо через весь мой рассудок с топотом скакал Дым-Угрюм, а взор мне застила странная красная пелена. Не успел я ничего сообразить, как выхватил меч и снес королю моему голову. А следом — и головы двенадцати его советников, как ни разбегались придворные с мольбами и воплями.

И наконец для ровного счета — голову его возлюбленной дочери.

Вскоре после я и взошел на трон — народ боялся перечить. Я всеми силами служил честно и льщу себя тем, что чаще так оно и было. А если нет, виноват не я, а этот серый конь в яблоках, это громадное чудовище: уставившись на меня, он зовет к крови и боли, и я понимаю, что все так же покорен ему.

Так зачем же я рассказываю это все тебе, кто будет мне служить? Почему безумный король, к чьим ногам ты припадаешь и просишь тебя принять ко двору, станет так изливать перед тобой душу? Тебя тревожит, должно быть, что он может ничего и не дать?

Нет, место будет твоим, если, выслушав меня, ты его все равно пожелаешь. Но знай, что служить ты будешь не мне. Как и я, ты будешь служить Дым-Угрюму. А он — хозяин непростой.

В детстве я все время читал иллюстрированный многотомник сказок и мифов в твердом синем переплете — названия уже не помню, хотя многие сказки и картинки к ним до сих пор ношу в чемодане, который всегда со мной: в моем черепе. От него я перешел к сборникам Эндрю Лэнга, а потом о сказках на какое-то время забыл. И лишь когда я начал читать братьев Гримм своим детям, мне стало ясно, до чего сказки вылепили все мое сознание — как человека и как писателя.