– Что тебе привезти? – снова спрашиваю я.

Ничего умнее в голову не лезет, а просто сидеть в тишине – страшно. Молчание давит. Как-то не так все сложилось у нас с Ло, раз не о чем помолчать вместе.

С утра ей было лучше. Ло насмешничала, на мой немудреный вопрос каждый раз отвечая по-другому, но всегда цитатой из старого. То «Мне рябиновые бусы из-за моря привези», то «…Цветочек аленькой!».

А я, смеясь, отгадывал, откуда эта строчка.

– Бредит девка, – горевала сиделка тетя Даша.

Видела бы она Ло в лучшие времена – голова б закружилась! Ло всегда была чокнутой. Ни за что не ответит на вопрос прямо, если есть возможность скаламбурить. Представляю, как мучились с ней в школе. Хотя, я ведь ничего не знаю про ее детство. Я вообще почти ничего о ней не знаю. Мы встретились случайно – год назад, в дождь. Ло шла босиком по лужам и хохотала. Она часто смеялась – дай только повод. Но сейчас Ло плохо, и она молчит.

Не нужно бы мне никуда уезжать. Но я малодушно рад возможности сбежать, эгоист несчастный. Не повезло Ло со мной, не того парня выбрала. А разлюбить – не сумела. Врачи никак не могут определиться с диагнозом – что же такое творится с девушкой третью неделю. В этом я им не помощник, конечно. Но знаю другое, не менее важное: любовь – все, чего она хотела. Единственное, чего я не мог ей дать.

– Знаешь… – Ло с трудом размыкает обескровленные губы. Заболев, она вся как будто полиняла. За три недели яркая птичка колибри превратилась в воробышка.

– Лежи, лежи, не двигайся, – кидается к ней тетя Даша.

Но Ло не слушает, протягивает мне побрякушку на длинной цепочке.

– Привези… красную грязь Тхукана.

И тут же голова падает назад на подушку, глаза закрыты. Трогаю лоб – горячий.

– Не жилица она, – всхлипывает тетя Даша.

Смотрю на часы: пора. Не оборачиваясь, выхожу из комнаты, а вслед мне летит вороньим карканьем: «Тху-кан». То ли чудится, то ли Ло опять заговорила.

Но я все равно не оборачиваюсь.

В этот раз нас забросили с грузом на Асцигус. Застряли мы тут крепко, но никто особо не жаловался. Наслаждаться жизнью мешали только мысли о Ло. Как она там? Может, я все же люблю ее, раз не могу выкинуть из головы? Да нет, не буду врать себе. В самом начале – да, был ослеплен. Не женщина – радуга, тропическая бабочка. Но страсть прошла быстро, сейчас мне Ло просто жаль. И все, что я могу для нее сделать – ежевечерне связываться с сиделкой:

– Очнулась?

Я так привык к ответу: «Нет», что, однажды услышав «Да», вздрагиваю.

– Просила что-нибудь?

– Да. Красную грязь какую-то… Тхакана, что ли? – неуверенно произносит тетя Даша.

«Тху-кан, Тху-кан», – звучит как перестук поезда. Снова она о том же. Может, в прощальной просьбе Ло есть смысл?

Терзаю интернет-поисковики и знакомых, но нет, о Тхукане не слышал никто.

В день, когда на Асцигусе зацвели сливнянки, тетя Даша долго не подходила к экрану связи.

– Умерла твоя Ло, не уберегли. А я снова без работы. Прилетай.

Вот и все.

Первое, что я услышал, вернувшись на базу:

– Сороковой, снимаемся. Надо забросить груз в одно местечко.

– Третий, мне домой нужно. У меня близкий человек умер.

Я не хотел видеть Ло мертвой. Но и бросить ее сейчас я не мог. Раньше надо было.

– Не обсуждается. Вылет через час.

– Куда? – спросил я, решив, что все равно вернусь домой. Плевал я на приказы.

И не верю услышанному:

– На Тхукан.

Краски тут совсем как на Земле, только ярче, словно создатель планеты поработал акрилом. Но рассматривать некогда: остановка – всего ничего, свободного времени – полчаса.

– Что за срочность? Разгрузиться хоть успеем?

Координатор пожал плечами.

– Успеем. На Тхукане всегда так.

Всегда?

…Времени нет, и я без предисловий спрашиваю у таможенницы:

– Где я могу найти красную грязь? Просили привезти.

– Соболезную, – девушка проводит пальцем мне поперек лба. От неожиданности слегка отшатываюсь.

Однако.

– Так что с грязью?

– Красной грязи не существует. Это такой оборот речи. Как земное «отойти в мир иной».

Черт. Так Ло со мной просто прощалась? Достаю из кармана кулон на цепочке, глажу пальцем. Какой же я идиот…

На что убить сразу ставшие ненужными полчаса? Решить не дает субчик с бегающими глазками – кажется, я уже видел его у таможни.

– Ты красную грязь спрашивал? Выходи во двор, за контейнер.

Бред. Но что мне терять? Иду.

– Много не дам. – предупреждает «бегающий». – Добыча-то запрещена, так что учти, грязь ворованная. Ты, часом, не из чистоплюев?

– Нет, – отвечаю я, не понимая ровным счетом ничего. – Что вы за нее хотите? За… за грязь. Земные деньги тут, конечно, не в ходу…

– Деньги не в ходу, шарики в ходу. За кулон отдам, – тычет он пальцем мне в грудь. – Хороший шарик, на такой год жить можно. Если знать, кому отдать.

Абориген, спохватываясь, дает понять, что я-то точно не знаю. И он – мой единственный шанс на выгодную сделку.

– Времени у тебя нет, а в космопорту один я по грязи работаю. А второй раз к нам могут и не послать.

– Нет. Это память о… жене.

– Умерла? – понимающе кивает мужичок. – Конечно, как бы она жила без шарика? Это как без души. Без него ты уже не человек, а так, оболочка. Их просто так не отдают – и про грязь не треплются. Жена-то с Тхукана была? А ты с Земли? Вот занесло девку!.. Потому и померла – наши у вас не приживаются. Тускло там у вас. Всей радости, что дождь идет.

Кусаю губу. Я даже не знаю, откуда Ло была родом.

– Ты, парень, как хошь. Грязь всем нужна. – Видно, что мужик не блефует. – Когда б не шарик, я бы с тобой и трындеть не стал. Короче, меняемся?

– Хорошо, – сам не знаю, что говорю.

Мужичок сует мне большой тяжелый сверток. Килограмм восемь… Разворачиваю:

– Она… белая?

– А какая же? – удивляется в ответ мужик.

Даже если меня надули, времени спорить нет. Пора на корабль.

В кабину я вбежал прямо перед стартом.

– Где шляешься? – заорал командир. – Оста-аться захотел?

Он у нас вспыльчивый старикашка.

Открыл рот, чтобы продолжить, но уперся взглядом в сверток. Притих, задышал часто.

– Достал-таки грязь? Упорный. Из наших никому не удавалось. Ты того… не светись с ней, если хочешь до Земли дожить. Только не думаю, что у тебя что-то выйдет: попугай-то сдох.

Судовой талисман – огромный ара Фран действительно вчера откинул когти. Что за день – все умирают!

– …А людей я тебе убивать не дам. Учти: я в курсе, и глаз с тебя не спущу.

Командир посмотрел в мои осоловелые глаза и прервался:

– Сороковой, ты что, не в курсе дела?

– Нет. Я ничего не понимаю. Почему о Тхукане никто не знает? Что за грязь тут особая? Почему она зовется красной, когда белая?

– Так. От смены я тебя на сегодня освобождаю. Иди к себе, сиди тихо. Как смогу, зайду. Запрись покрепче, никому ни слова.

В каюте я вывалил грязь на стол. Белая, с нежными серебристыми прожилками, теплая на ощупь. Отщипнув кусочек, скатал шарик. Пластичная какая! Пара движений – и на моей ладошке красовалась смешная улитка. Никогда раньше не пробовал лепить, но итог меня удивил. Улитка вышла на удивление хорошо – как живая.

Потом я смастерил лягушку. Жирафа. Кродофила с шипастым хвостом.

Когда командир стукнул в дверь моей каюты, на столе стоял целый зоопарк.

– Развлекаешься, сороковой? – кэп осмотрел мини-зверинец.