И они понеслись по полю к видневшимся уже невдалеке деревьям. Там оба остановились и сели прямо в конце стерни, по которой бежал пес. На этот раз он рванулся в погоню по-настоящему, и кролики едва успели шмыгнуть в кусты, когда между ними и псом оставалось всего ярдов десять. Друзья услышали, как затрещали кусты бузины, и кинулись вверх по склону. Пес залаял и помчался за ними.

Кровь сочилась из раны на шее и текла по передней лапе. Шишак внимательно следил за каждым движением Дурмана, который сидел на куче земли, готовый прыгнуть каждую секунду. Шишак услышал, как сзади кто-то подполз, но тоннель был таким узким, что ему было бы не развернуться и не посмотреть назад даже ради спасения собственной жизни.

— Как там вы? — спросил он.

— Нормально, — ответил Падуб. — Давай, Шишак, пропусти меня. Тебе пора отдохнуть.

— Не могу, — выдохнул Шишак. — Ты мимо меня не пролезешь — места нет, а если я двинусь, этот мерзавец сунется следом и мы приведем его в нору. Оставь меня. Я знаю, что делаю.

Он подумал, что в этом тесном тоннеле, даже мертвый, он будет мешать Дурману. Им придется либо его вытаскивать, либо обходить, а это значит рыть новый ход и дать осажденным приличную отсрочку. Он слышал, как у него за спиной, в норе Колокольчик рассказывает крольчихам какую-то сказку. «Молодец, — подумал Шишак. — Пусть слушают. А мне остается лежать здесь».

«… И тогда Эль-Ахрайрах говорит лисе: „Лисой ты пахнешь, лисой ты и останешься, но я могу предсказать по воде твое будущее…“

Вдруг Дурман сказал:

— Тлайли, тебе что, жизнь не дорога? Если я захочу, то пошлю в этот тоннель нового офицера. Одного, потом другого. Ты слишком хороший парень, чтобы так зря погибать. Идем с нами в Эфрафу. Обещаю отдать под твою команду любое подразделение. А я умею держать слово.

— Силфли храка, эмблер-рах, — ответил Шишак.

„… Ха-ха, — говорит лиса, — предсказать судьбу, а? Что ты там увидишь в воде, дружок? Толстенького кролика, который бегает по зеленой травке?..“

— Вольному воля, — сказал Дурман. — Но помни, Тлайли, ты вправе в любой момент это прекратить.

„… Нет, — отвечает Эль-Ахрайрах, — не толстеньких кроликов вижу я в воде, а быстроногих легавых, от которых кто-то удирает сломя голову…“

Шишак понял, что Дурман тоже сообразил, что он, живой или мертвый, будет им в этом проходе почти неодолимой преградой. „Он пытается выманить меня отсюда, — решил Шишак. — Но я, если и уйду отсюда, так только к Инле, а ни в какую не в Эфрафу“.

Тут Дурман неожиданно прыгнул и рухнул прямо перед Шишаком, как сломанный ветром сук. Но он не стал царапаться. Он уперся в Шишака, лоб в лоб, и принялся теснить его всем своим весом и вцепился зубами в его плечо. Шишак упирался и тоже достал плечо генерала. Потом он почувствовал, как постепенно сползает назад. Он не мог больше сдерживать этот натиск. От когтей в земляном полу оставались глубокие борозды. Еще минута — и Дурман вытеснит его в нору. Шишак собрал последние силы и даже отпустил плечо генерала. Он прижал голову к груди, как лошадь, запряженная в тяжелую телегу, которая никак не может стронуть ее с места. Сколько так продолжалось, Шишак не знал, но вдруг почувствовал, что генерал слабеет. Он еще крепче впился когтями в пол. А Дурман, так и не отпуская его плеча, сопел и задыхался. Шишак не знал, что в недавней схватке оцарапал генералу нос. От запекшейся крови тот задыхался, шерсть Шишака мешала ему дышать. В конце концов он все же разжал зубы. Шишак, окончательно выбившийся из сил, лег на пол. Он хотел встать, но в глазах потемнело, и Шишаку показалось, будто начался листопад и ветер уносит его в канаву вместе с листвой. Шишак закрыл глаза. Наступила тишина, и в тишине он ясно услышал голос Пятика: „Ты ближе к смерти, чем я. Ты ближе к смерти, чем я“.

— Проволока! — вскрикнул Шишак.

Он вскочил и открыл глаза. Тоннель был пуст.

Генерал Дурман куда-то подевался.

Дурман выполз в „Улей“, куда сквозь пролом в кровле проникали солнечные лучи. Никогда он не чувствовал себя таким обессиленным. Он увидел озадаченные взгляды, какими смотрели на него Вереск и Гром. Генерал сел и попытался очистить морду от крови.

— Тлайли больше никому не доставит неприятностей, — сказал он. — Иди добей его, Вереск, он уже не выйдет оттуда.

— Вы хотите, чтобы это сделал я, сэр? — спросил Вереск.

— Просто насядь на него, и все, — велел Дурман. — А я займусь стенкой, ее нужно обвалить в нескольких местах. Потом вернусь.

Вереск понял, что случилось невероятное. Их генерал потерпел поражение. Его приказ означал на самом деле: „Прикрой меня. Пусть никто ничего не узнает“.

„Во имя Фрита небесного, что же там произошло? — подумал Вереск. — Сколько я знаю Тлайли, он всегда берет верх. Чем скорее мы вернемся домой, тем лучше“.

Он встретился взглядом с бесцветными глазами Дурмана, помолчал и полез на груду свежей земли. А Дурман похромал к восточной стене, в которой Крестовник должен был уже открыть два тоннеля. Солдаты расчистили входы и копали в глубине коридоров. Заслышав шаги Дурмана, Крестовник выполз из дальнего проема и принялся чистить когти о торчащий из земли корень.

— Как дела? — спросил Дурман.

— Этот проход открыт, сэр, — доложил Крестовник, — но на другой, боюсь, времени уйдет побольше. Очень уж хорошо он завален.

— Одного достаточно, — сказал Дурман. — Спустятся по нему. Зови, пусть займутся этой стенкой.

Он собрался и сам подняться наверх, как вдруг увидел рядом с собой Вереска. Сначала генерал решил, что тот явился сообщить, что приказ выполнен. Но, посмотрев повнимательней, понял, что это не так.

— Я… У меня соринка попала в глаз, сэр, — промямлил Вереск. — Сейчас я сделаю второй заход.

Жестом Дурман велел ему идти в дальний конец „Улья“. Вереск поплелся следом.

— Трус, — прошептал он Вереску на ухо. — Если моя власть рухнет, где ты окажешься в тот же день? Ты, кого ненавидят в Эфрафе даже офицеры? Тлайли должен умереть.

И генерал сам полез на груду земли. Но вдруг замер. Вереск и Чертополох подняли голову и увидели, в чем дело. Перед ними на верху вырытой кучи в проеме сидел Тлайли. Сбоку на морде расплывалось кровавое пятно, надорванное ухо свисало на глаза. Дышал он медленно и тяжело.

— Оказалось не так-то просто вышвырнуть меня отсюда, а, генерал? — поинтересовался он.

Дурман с каким-то вялым недоумением понял вдруг, что боится. Ему вовсе не улыбалось еще раз сцепиться с Тлайли. И он отчетливо понял, что второй схватки не выдержит. „А кто же выдержит? — подумал он. — Кто у нас может схватиться с ним? Нет, придется придумывать что-то другое, хотя тогда все всё узнают“.

— Тлайли, — сказал он, — мы открыли один вход. Я приведу столько солдат, что они обрушат стену в четырех местах. Почему бы тебе не выйти самому?

И Тлайли ответил тихим, задыхающимся, но очень твердым голосом:

— Я выполняю приказ моего старшины, и пока он меня не отзовет, я буду защищать этот вход.

— Твоего старшины? — поразившись, переспросил Вереск.

Ни Дурману, ни кому-то из офицеров и в голову не приходило, что у Тлайли есть старшина. Но когда он произнес это, они сразу ему поверили. Тлайли сказал правду. Но если Тлайли не старшина, то, значит, где-то поблизости есть еще один, еще более сильный кролик. Который сильнее Тлайли. Где же он? Что он им готовит?

Дурман заметил, что Чертополох куда-то исчез.

— Куда делся этот юнец? — спросил он у Вереска.

— По-моему, удрал, сэр, — ответил тот.

— Остановить, — приказал Дурман. — Вернуть!

Но прошло несколько минут, и вместо Чертополоха перед генералом появился Крестовник.

— Прошу прощения, сэр, — сказал он — Чертополох сбежал через открытый ход. Я решил, что вы зачем-то послали его наверх, иначе я спросил бы, куда он собрался. И по-моему, за ним следом ушел еще кто-то, я только не разобрал кто.

— Вот я им задам! — рявкнул Дурман — За мной!