И то: что бы зек ни читал, у него не убудет, не прибудет.
Оперчасти тоже хорошо. При случае можно поинтересоваться, что читает каждый из их контингента.
Но все же спасибо Екатерине Второй. По ее высочайшему повелению зекам уже который век приносят из библиотеки карточки с перечнем, примерно, двух десятков книг и каждый мог выбрать себе чтение, обменяться с кем-то книгами по их прочтении и обсудить прочитанное. Люди получили университетское образование, а я что - я конотопский ликбез.
- Как вы думаете, Николай, что толкнуло Анну Каренину под поезд? Не простая ли бабья дурь? А, может быть, с этим ей нужно было обратиться к дедушке Фрейду, а не к дедушке Толстому?
Многие из пожилых и высокообразованных людей снисходили до разговоров со мной, юным мошенником, только потому, что судьба сводила нас надолго в крохотном замкнутом пространстве тюремных камер. Бутырка - тюрьма аристократическая в своем роде, если вы понимаете, о чем речь
Может быть, какие-то из тех книг перелистывал Солженицын, который сидел в бутырской камере № 7-5...
И вот однажды меня из камеры № 2-9-2 бросают в камеру № 2-9-0. Оперчасть работает. Она меня "раскручивает".
9
Кстати, тогда в Бутырке в 1965 г. работал полковник Подрез, имевший орден дедушки Ленина за высокую раскрываемость дел именно в камерах.
Казалось бы, пришел в тюрьму, котомку бросил и отдыхай - камера большая. Ан нет, ты не имеешь права днем вздремнуть, прилечь, облокотиться о свернутый матрас. Тогда я понял, почему говорят: сидел. Именно так. Перемещаться негде и некуда. Вот и сидишь на деревянных решетчатых нарах. Это был шестьдесят пятый год, а сейчас, говорят, нары-то металлические! Высиди-ка, браток, на железяке худой задницей! Каждые пять минут надзиратель смотрит в "волчок": не прилег ли ты, которому положено сидеть. Прошу простить этот невольный каламбур, но иначе не скажешь.
Камеры там маленькие. Есть на две и есть на четыре заключенных персоны. Нары, на которых произвольно располагаются четыре этих самых персоны "нон грата". Среди четверых один - обязательно "наседка". Я попал в камеру два девять два, называемую в дальнейшем "хатой". В этой "хате" спецкорпуса четвертый год сидели под следствием два раскрученных босса с Черкизовского мясокомбината, по которому в ту пору шло громкое дело. То есть, все санкции Генерального прокурора на расследование уже прошли. Максимальный их срок - девять месяцев. А следствию конца не видать!
Столь объемным и запутанным было это их дело со всеми бухгалтерскими маневрами, что Президиум Верховного Совета СССР продлил эти санкции на сроки, свыше установленных законом. Это были советские подпольные миллионеры, одной своей сопричастностью к большим делам открывшие для меня новые грани криминального бытия. Таких воротил и акул я еще в жизни не встречал. "Вот кого надо было бы пощипать-то!" - думал я тогда, не понимая, что их, мясопромовцев, щипали, прикрывали и сдавали, когда надо, сами же кремлевцы, ведущие голодную страну в теперь уже известное нам всем светлое будущее.
Их стойкое поведение в заключении привносило оптимизм в мою ситуацию. Они казались мне глубокими стариками. За их плечами - жизнь, а они спокойно рассуждают о ее положительных сторонах, о том, как выдали замуж дочерей или куда пойти учиться внукам. И ведь сидеть им огромные срока. У них были дворцы и особняки, личные шоферы на государственных автомобилях, покорные их воле и силе женщины и властный росчерк пера - они всего лишились враз. И при всем этом спокойно рассуждают о капризах погоды на воле. А мне двадцать три года! Что мой срок? Какое вымогательство взятки или, как говорили в старину, лихоимство?
В православном нравственном богословии сказано, что "...не составляют взяток подарки за доброе лишь усердие к службе..." Ничего особо опасного для общества я не совершил. Мой взяткодатель был богат - я нищ. Я ему услужил - он в состоянии был заплатить мне. Но в итоге я - лихоимец, я в тюрьме, а он, иуда, на воле. Примерно так думал я, волчонок, глядя на них, матерых: "У меня все еще впереди, и я полон жизненных соков, полон сил! Жизнь идет. Можно жить и в тюрьме".
Проходили через камеру магаданские золотодобытчики, к чьим ладоням прилип золотой песок, невидимый постороннему оку. У одного из них рос огромный жировик подмышкой. И менты всерьез хотели вскрыть эту опухоль, полагая, что именно там укрывает он самородки и алмазы.
По-прежнему люди приходили и уходили.
Стало быть, в камере двое старожилов с мясокомбината плюс я, новичок. Дело мое простое, проходят по нему двое: я и тот молодой бригадир. Казалось бы, передайте дело в суд - и с концами. Нет. Прокурор России продлил санкцию следствия до полугода.
Проходит полгода - сижу.
...А на Украине - бедный, разваливающийся дом. Больная младшая сестренка и мама, которая никому из соседей не признается, что ее умница-сын, которым гордилась вся улица, сидит теперь на нарах, как король на именинах. Она говорила соседям, что ее сын Коля скоро получит квартиру в Москве.
Получил. Целый дом да еще казенный...
Эх, грехи вы мои тяжкие!
Глава шестая. Юдкин и др..
1
Однажды и появился в новой камере мой будущий подельник - Юдкин Юрий Грейманович. Этимология его фамилии говорит сама за себя. Он был выкрестом из жидяр, а крестили его волей папаши Греймана Юдкина - генерал- директора Московского пароходства, который к этому времени получил восемь лет за то же, что и я, - за лихоимство, то есть за взяточничество. Только никто из судейских не стал бы учитывать разницу в материальном положении мелкого служащего и генерал-директора , никто бы не принял всерьез различие мотиваций. Но потом папаше Юдкину скостили срок до пяти "пасок" и сидел он в той колонии, куда я потом попаду. И это я узнал уже потом, в колонии.
Сынок его - философ, художник, музыкант, песенник, психолог высших мастей. Все эти его ипостаси вместе сделали его не лауреатом государственных премий, но выдающимся жуликом и аферистом. Ходили слухи, что в одной церкви он, выкрест, украл паникадило, в другой - продал. Очевидно, он сам и выдумал эту легенду, а в самом деле я не знаю, за что он сидел в спецкорпусе. Но сидел якобы на доследовании по этому антиклерикальному делу уже полтора года.
Будучи старше меня на десять лет, он был уже дважды судим к этому времени. В лагерях не был, а в тюрьмах отсиживал свои срока. И работал, как очень нескоро выяснилось для меня, на все разведки мира: на КГБ, на ОБХСС, на Петровку, 38 - уголовный розыск. К этому времени он уже свои три года получил, и шла раскрутка по другому делу. К нему вроде бы свободно ходили все его четыре жены, многочисленные дети и дальние родственники. Носили любого ассортимента передачи. Он меня "по-семейному" подкармливает: у меня же в Москве - никого. Живем. Где-то ходят наши жалобы. Они не дошли еще до высоких, вплоть до Руденко29 инстанций, а мы еще не дошли до лагерей.
Проходит два месяца. И что интересно: меня вызывают к следователю. Какие-то вопросы глупые задают, словно у них фантазии нет. Возвращаюсь в камеру, говорю: какую-то чушь несли. Через полчаса-час вызывают Юдкина. Часа два его нет, возвращается, приносит батоны колбасы, иной раз и коньячку. Ну, какой подследственный может себе позволить такое - подумайте сами, дамы и господа? Почему в голодное время не оскудевает его рука дающего и так щедро, но по-воровски щедро рассыпает по камере дары? Все это из раскуроченных оперативной частью посылок других зеков. А эти посылки собирают жены и матери, отказывая себе и детям во всем. Но об этом я узнал позже.
А пока я со свойственной мне глупой провинциальной прямотой говорю ему:
- Юра, где ты все это берешь? Как к тебе пускают? Ко мне вот никто не приходит...
- Ну, так что? - отвечает. Паразит был еще тот. - У меня четыре жены, четыре сына и всех я обеспечиваю. Они все меня любят. Вот Галка пришла и договорилась со следователем, чтоб передали. Берите да ешьте!
