Причиной развода Миллера с Мэрилин была, конечно, не связь ее с Монтаном. Просто наступил момент, когда он больше уже не мог вызволять жену из бесчисленных бед, куда она себя ввергала. Настала пора подумать о собственном спасении.

На съемках «Неприкаянных» в компании с Генри Картье-Брессоном работала замечательная женщина-фотограф Инга Морат. Она станет для Миллера третьей женой, с которой он будет жить в счастливом согласии. Последние сцены из драматической совместной жизни с Мэрилин разворачивались во время работы над «Неприкаянными».

Шла третья неделя июля. Джим Хаспил приехал в аэропорт, чтобы проводить Мэрилин, улетавшую на Западное побережье. Ему сразу бросилось в глаза, что выглядит она ужасно — диковата и неопрятна, с «мешками под глазами и пятнами менструальной крови на юбке. Я не хотел видеть ее такой и отвернулся».

Когда через три дня Мэрилин прилетела в Рино, штат Невада, она снова, как всегда, заставила всех ждать, так как переодевалась в туалете самолета. Среди встречавших была жена губернатора Невады, которую муж послал с букетом цветов приветствовать кинозвезду.

На другой день, когда жара в пустыне перевалила за 100 градусов по Фаренгейту, Мэрилин приступила к съемкам. На площадке она еще могла выглядеть замечательно, фотограф Картье-Брессон заметил, что такое сочетание красоты и природного ума способно создать «некий мифический образ, который во Франции мы называем la femme eternelle1».

Элис Мак-Интайер из «Эсквайра» считала, что «в ней нет ничего земного, что подобных людей вы никогда не видели. Она на удивление белокожа и настолько светлая, что в ее присутствии вы можете смотреть на других с такой же легкостью, с какой взираете на тьму, окружающую луну. Действительно, создается впечатление, что многообразная в проявлениях своей личности M.М., может быть, является воплощением самой Белой Богини: презирающая нижнее белье, одетая в облегающий белый шелк, украшенный бесчисленными красными вишнями, она тотчас становится символом беспристрастной и вечной популярности, символом, который тем не менее всегда сохраняет свою чистоту, — и остается потенциально опасной, способной нести смерть богиней, чья улыбка, обращенная непосредственно к вам, невыразимо, до боли в сердце, прелестна».

Белая Богиня торжествовала: ей предстояло работать в паре с Королем. Кларк Гейбл был для нее кумиром, напоминавшим человека на фотографии, того самого, про которого ей когда-то мать сказала, что это ее отец. Он был человеком, которого в своих мечтах она иногда представляла родным отцом.

«Все эти годы думала о нем, — говорила она журналисту, — и вот теперь Ретт Батлер! Разве он не чудный? Мы репетировали одну очень длинную сцену, как вдруг он начал подрагивать, так, чуть-чуть. Я даже не могу вам передать, как много это для меня значило. Узнать, что некто — мой кумир — просто человек».

Кларк Гейбл, профессионал в высшем смысле этого слова, понимал ценность Мэрилин как актрисы. Он еще успеет сказать своему агенту Джорджу Чейзину, что работа с Мэрилин в «Неприкаянных» сделала этот фильм одним из самых лучших среди его семидесяти картин. Тем не менее он спрашивал: «В чем, черт возьми, проблема с этой девчонкой? Проклятье, она мне нравится, хотя дьявольски непрофессиональна. Я, черт побери, едва не чокнулся в этом Рино, ожидая, когда она появится».

На площадке, где снимали «Неприкаянных», по утрам опять начали задавать один и тот же вопрос: «Мэрилин сегодня работает?» Снова, оказавшись без врачебного контроля Гринсона, она стала тонуть в алкоголе и злоупотреблять таблетками. По свидетельству Джона Хьюстона, однажды актриса за день приняла двадцать таблеток нембутала, которые запивала водкой или шампанским. Часто, когда по утрам от снотворного она еще пребывала в забытьи и лежала в постели, ее старый друг Уайти Снайдер гримировал актрису.

«Мэрилин появлялась на площадке, — вспоминает Хьюстон, — и запиралась в гримерной, порой нам приходилось ждать ее все утро. Иногда она просто была не в себе. Помнится, я говорил Миллеру: «Если она будет продолжать в том же духе, то через два-три года окажется в лечебнице или умрет. Того, кто позволяет употреблять ей наркотики, следовало бы пристрелить». В каком-то смысле для Миллера это прозвучало как обвинение, но вскоре я убедился, что на нее он не оказывал никакого влияния».

В день рождения Джона Хьюстона, 5 августа, Мэрилин и Миллер на глазах у всей съемочной группы страшно поссорились. Об этом писали даже в газетах.

Скандал, безусловно, разгорелся не без причины. В конце недели, чтобы увидеть — или попытаться увидеть — Ива Монтана, приехавшего из Европы, Мэрилин понеслась в Лос-Анджелес. На съемочной же площадке она распространила слух, что Миллер состоит в любовной связи с ассистенткой Джона Хьюстона по сценарной части, Анжелой Аллен. Цель вымысла в том, по предположению Ал-лен, чтобы «избавиться от чувства своей вины из-за Монтана. Она не могла позволить себе испытывать угрызения совести, поэтому нападение для нее стало средством защиты».

«Я был на стороне Миллера, — вспоминает Джон Хьюстон, — этот человек делал все возможное, чтобы сохранить семью. Во время съемок Мэрилин много раз ставила его в неудобное положение на глазах у всех людей. Однажды она бросила его на площадке, то есть я хочу сказать, посередине этой чертовой пустыни. Мы все уезжали, и я увидел, что Миллер остался один. Других машин не было, а в свою она его не пустила. Это была злобная, мстительная выходка. Это был позор».

Две недели спустя огромная туча черного дыма затмила солнце над Рино. В сьерре бушевали лесные пожары. Напряжение в электрических сетях упало. В ту ночь светились окна только крупных казино, больницы и одно окно на девятом этаже в отеле «Мейпс», где Артур Миллер трудился над сценарием. Свет для его лампы на письменном столе давал генератор кинокомпании, снимавшей «Неприкаянных».

Пока Миллер работал, Мэрилин стояла в темноте рядом с Руппертом Алланом, ее пресс-агентом, и смотрела на реку Траки. Аллан рассказывал ей о жизненном цикле рыб, о том, как лосось поднимается в верховья реки, чтобы отнереститься, и сколько тысяч особей гибнет при этом. Аллан выразился по-другому: «...просто прекращают борьбу и становятся добычей других рыб или енотов».

«Ужасно, — обронила Мэрилин. — Я могу понять лососей. Я чувствую так же, как и они».

Мэрилин рассказала Аллану о случае, когда намеревалась совершить самоубийство. Однажды в Нью-Йорке она решила спрыгнуть с тринадцатого этажа своей квартиры и в ночной рубашке вышла на выступ стены. «Внизу я увидела женщину в коричневом твидовом костюме, — сказала Мэрилин, — и подумала, что если я спрыгну, то прибью и ее. Я ждала там пять или десять минут, но она не уходила. Я так замерзла, что вернулась назад в комнату. Но я могла бы сделать это».

Аллан почувствовал, что Мэрилин не шутила. Он сказал, что тоже иногда подумывал о самоубийстве, и, подобно Норману Ростену, он предложил ей заключить договор. «Если кто-то из нас, ты или я, когда-нибудь снова подумает о самоубийстве, — сказал он, — то позвонит другому». Они договорились, что, если придется сделать такой звонок или оставить записку, их кодом будут слова «река Траки».

Заключать подобные соглашения уже вошло у Мэрилин в привычку. После договоров с Норманом Ростеном и Алланом Руппертом будет еще один — с Ли Страсбергом, ее преподавателем по актерскому мастерству. Страсберг вспомнит, что, примерно в это время, «я добился от нее обещания, что, если у нее возникнет настроение такого рода, она сначала непременно позвонит мне...».