— То-то сейчас не рвусь.
Он собрал её расплетённые косы в громадную охапку и зарылся в неё лицом — погрузился в тот особенный аромат, который можно разложить на запах духов, волос, тела, свежей подушки, но вместе всё это непередаваемо пахло Лидой. Он никогда не думал, что дороже — следствие или Лида, как не задумывался, какая рука важней. Лида была его первой и, он надеялся, последней любовью. Да и неважно, что будет, если любовь вдруг пройдёт, как неважно, что будет с землёю ещё через четыре миллиарда лет. Потом можно сойтись с дурой и уйти от неё к дряни, полюбить за шиньон или за брючный костюм, жить ради автомобиля или богатого папы — потом можно любить кого угодно. Но первую любовь выбирают так, словно это твой первый и последний выбор, потому что первая любовь, как родинка, — на всю жизнь.
Лида поцеловала его:
— Расследуй… Только я беспокоюсь за твоё здоровье.
— Тут уж ничего не поделаешь: или будешь жить долго и нудно, или кратко и интересно.
— А нельзя жить интересно и долго?
— Можно, — согласился Рябинин, — если кушать по утрам кефир. Лидок, давай завтракать, а?
Они пошли на кухню, и она подогрела тот завтрак, который он не успел съесть; тот обед, на который он не пришёл; тот ужин, к которому он не вернулся. Рябинин с удовольствием ел среди ночи салат, котлеты, желе, просил ещё, будто на него напал жор. Она грустно смотрела на эту нервную еду.
— Мой начальник, доктор наук, ходит на работу к одиннадцати часам утра, спит по ночам и получает пятьсот рублей.
— Бог с ним, — быстро ответил Рябинин, принимаясь за третью котлету. — Самый верный способ спрятаться от жизни — это уйти в науку.
— А где же она, эта жизнь? В следствии?
— На заводах, в полях, в производстве, в политике, в воспитании, в медицине… И в следствии. Но сейчас у меня голова занята не наукой.
— Как ты догадался? — спросила она о том, чем была занята его голова.
— Я уверен на все сто, — он сразу отодвинул тарелку. — Но завтра проверю. Вот что бы ты сделала в аэропорту, прилетев в чужой город?
— Поехала в гостиницу, или к знакомым, или к родственникам.
— А если бы у тебя были с собой пирожки?
— А в пирожках радиопередатчик? — предположила Лида, которая из-за него прочла немало детективов.
— Да нет, — поморщился Рябинин. — С капустой, яблоками и разной там ерундой.
— И не отравлены?
— Что бы ты сделала, если бы тебя провожала мама и дала с собой эти самые пирожки?
Потерпевшие сидели рядом — впервые встретились у него в кабинете. Совершенно разные: по возрасту, по опыту, по уму и даже по росту. Они выжидательно смотрели на следователя. Петельников сидел против них, будто вызванный на очную ставку. Он тоже поглядывал на следователя короткими злыми взглядами, зыркал сбоку чёрными глазами, потому что Рябинин пока ему ничего не сообщил. Но догадки лучше не сообщать. Рябинин тянул, бессмысленно листая дело. Если не подтвердится, то опять…
— Товарищ Гущина, — наконец спросил Рябинин у обстоятельной женщины лет тридцати, — какая у вас семья?
— Муж, ребёнок, мать…
— Прекрасно, — обрадовался Рябинин.
Гущина и Кузнецова с интересом глядели на следователя.
— Вы родственников наверняка любите? — поинтересовался он.
— Странный вопрос — конечно. Неужели вы их подозреваете? — вдруг обеспокоилась она.
Кузнецова даже фыркнула — что-то среднее между смехом и возмущением. Рябинин неприязненно глянул на неё и сказал Гущиной:
— Нет, разумеется. Просто я интересуюсь, любят ли они вас?
— Странно… Конечно любят, — растерянно посмотрела Гущина на Петельникова, как бы ища поддержки.
Рябинин тоже повернул к нему голову и увидел два испытующих чёрных глаза, которые упорно смотрели на него. Рябинин не понял — сам ли он подмигнул Петельникову или его глаз самостоятельно сработал тиком, но смысл этого подмаргивания он знал: мол, не беспокойся, я не свихнулся. Петельников, кажется, окончательно убедился, что следователь не в себе.
— Так, — сказал Рябинин, наводя очки на Кузнецову, — у вас есть мама, я уже знаю, и она вас любит…
— Зачем нас привезли? Почему отрывают в субботу… — начала было тонким писклявым голосом Кузнецова.
— Прошу отвечать на мои вопросы, — перебил Рябинин и крикнул, сильно шлёпнув ладонью по столу: — Прошу отвечать на мои вопросы!
Стало тихо. Гущина залилась краской, и слегка порозовела Кузнецова. Петельников ни на йоту не отвёл взгляда от следователя, от его вспотевших очков, пятнисто-горящего румянца и окончательно вздыбившихся волос.
— Извините, — сказал Рябинин, — но прошу отвечать на мои вопросы. Гущина, что вы сделали в аэропорту?
— Села на такси и уехала.
— Так. Кузнецова, что вы сделали в аэропорту?
— Села в троллейбус и уехала.
Она так ответила, что Рябинин понял — не уехала бы на троллейбусе, да теперь всё равно бы не сказала. Напрасно он их допрашивает вместе, не зря закон запрещает, но ему нужно только спросить.
— Так, — сказал Рябинин, встал и отбросил ногой стул, который сейчас ему мешал. — Вы прилетели, дома беспокоятся родственники, а вы сели и поехали?!
— Да, вспомнила, — вдруг оживилась Гущина.
— Конечно! — вскрикнул Рябинин так, что Гущина чуть не забыла того, что она вспомнила. — Ну?!
— Я зашла на почту и подала маме телеграмму.
— Почему же вы раньше молчали? — укоризненно спросил Рябинин. — Я же просил сообщить каждую мелочь.
— Это так естественно, — вмешалась Кузнецова. — Я тоже дала телеграмму.
Рябинин торжествующе глянул на Петельникова — тот сидел, как шахматист за партией. Он ничего не понимал. Может быть, поэтому в очках Рябинина и засветилось лёгкое самодовольство.
— Какие писали тексты? — спросил он сразу обеих.
— Наверху адрес, фамилию, имя, отчество, — начала перечислять Гущина, — а текст такой: «Долетела благополучно Целую Тоня».
— У меня вместо «благополучно» написано «хорошо», — сообщила Кузнецова.
— Кто-нибудь около вас был?
— Там полно народу, — пожала плечами Гущина. — Даже очередь стояла.
— Видал! — гордо сказал Рябинин инспектору и заложил бланк в машинку. В пять минут он отстучал два коротких, как справки, протокола. Потерпевшие молча расписались и ушли, заверенные им, что сделан ещё один шаг к адресу преступника.
— Вот где разгадка! — нервно потёр руки Рябинин. — В телеграмме есть всё данные: адрес, имена родителей, имя потерпевшей. Ну и факт налицо — человек приехал. А?!
Петельников только расстегнул пиджак, из-под которого сразу выскочил и повис маятником длинный галстук, расписанный не то цветами, не то попугаями. Радость следователя до него не дошла, как не доходит тепло солнца в рикошетном свете луны.
— Вадим, ты что? — подозрительно спросил Рябинин.
— Понимаешь, на почте и телеграфе я всех проверил, — задумчиво ответил инспектор. — Даже не могу представить, кто там её соучастник.
— Какой соучастник? — не понял Рябинин.
— Кто телеграмму-то ей показывал? — впал в окончательное недоумение Петельников.
— Да проще всё, гораздо проще! — обрадовался Рябинин, что это оказывается не так просто и не зря он думал день и ночь. — Она ходит по залу и заглядывает в телеграммы. Человек пишет… Или стоит в очереди — долго ли подсмотреть и запомнить. Элементарно гениально! А потом иди к старушке, плачься. Вадим, теперь она у тебя в руках.
— Почему? — спросил инспектор и выпрямился.
Галстук сразу лёг на его широкую грудь. Рябинин видел, что Петельников лукавит — он уже знал, почему. Он уже заработал мыслью, расставляя ребят по аэропорту. И его длинные ноги уже заныли под стулом от оперативного зуда.
— Она будет «работать» на телеграфе, пока её не спугнут, — всё-таки ответил Рябинин.
Инспектор встал.
— Сергей Георгиевич, на всякий случай, где будешь?
— Спать дома.
Петельников кивнул и сразу вышел — теперь у него появилась конкретная оперативная работа. Искать преступника нужно медленно, чтобы наверняка. А ловить его надо быстро.
