— Да.
— Как же тот тип узнал?
— Я ими душусь. — Вера пожала острыми плечиками, отчего её груди на секунду стали заметны.
— Пошёл в овощной, — заключил он разговор, встал и прошагал в переднюю.
Вера оказалась рядом. Она мелко суетилась, шлёпая тапочками, хотя провожать его вроде бы не требовалось — только если закрыть дверь да протянуть сумку.
— Глебчик…
— Кто?
— Глебчик, говорю. Не нравится?
— Очень нравится, — неудачно хохотнул он. — Я открываю в тебе много новенького. «Быть может» спозаранку, опять-таки этот «Глебчик».
— И хорошо.
— Чего ж хорошего?
— Каждый день открывать друг в друге новое.
— Ты во мне тоже открываешь?
— Открываю, — тотчас сказала она, может быть, давно заготовленный ответ.
Глеб полез в сумку, чтобы проверить полиэтиленовые мешочки. Он видел, как Вера их клала, но проверить не мешает, потому что мешочки тоненькие и могут запропаститься. Однажды он брал кислую капусту…
— Ну и что открыла? — как можно небрежнее поинтересовался он.
— Ревность. Ты, оказывается, ревнив.
Глеб усмехнулся.
— Отыскала во мне дурь.
— Нет, Глебушка, не дурь. Ревность — это беспокойство. Значит, ты беспокоишься. А если беспокоишься, то любишь. — Вера привстала и чмокнула его в щёку. — Теперь иди за кислой капустой.
И он пошёл.
Ему хватало своего открытия, которое он сделал тогда в кабинетике и которое старался забыть до вызова к следователю, — там скажет. Возможно, это болезненная подозрительность. Быть может… Чёрт возьми! не «быть может», а может быть, он не разбирается в почерках. Видимо, не разбирался и в друзьях. Но следственные органы на то и существуют, чтобы проверять подозрения.
Глеб миновал булочную — зайдёт на обратном пути — и свернул за угол к овощному.
Он ходил этим путём не первый год, минуя светленький магазинчик, который проплывал перед глазами лишь ярким прямоугольником. Сейчас Глеб замедлил шаг, удивившись простору витрины: в нише-окне бежали сверху вниз стеклянные ступеньки, подсвеченные лампами дневного света, и на этих ступеньках-уступах стояли открытые и приоткрытые коробочки с духами. Духи. Целый магазин духов. Здесь могли быть и её любимые.
Глеб тряхнул пустой сумкой и вошёл.
Давно не бывал он в таком царстве стекла и коробочек. На два её праздника, день рождения и 8 Марта, обычно дарил вещицы, нужные в хозяйстве. Последний раз была лукорезка, синий пластмассовый цилиндр с поршнем, который кромсал головку с тихим кошачьим урчанием.
— Девушка, у вас есть духи?…
Глеб вдруг забыл их точное название.
— Какие?
— С таким неопределённым смыслом…
— У всех духов неопределённый смысл, — строго ответила молоденькая продавщица, тускло рассматривая покупателя.
— Вернее, они звучат многообещающе. Что-то вроде «Возможно встретимся».
— «Восторг»?
— Нет, там какой-то намёк… Типа «Авось что-нибудь выйдет».
Сонная истома отпустила продавщицу. Её глаза загорелись любопытством, которое вспыхивает от всего нестандартного.
— «Элегия»? — перевела она «Авось что-нибудь выйдет» на поэтический язык.
— Нет, вроде «Давай попытаемся», — пробубнил он, чувствуя набегающую на щёки краску. И не уйти, потому что покупатели уже обратили на него внимание, прислушиваясь к диалогу.
— «Поздравляем маму»? — предположила продавщица.
— Да нет, — глухо ответил Глеб и брякнул невесть откуда всплывшее выражение: — Духи… «Со свиданьицем»…
Продавщица засмеялась. Кто-то хихикнул сбоку. Глеба сразу осенило:
— Вспомнил! «Вроде бы».
— Таких тоже нет.
— «Ну, погоди», — подсказал тот, который хихикнул сбоку.
— «Быть может», — произнёс сзади мужской голос приятным баритоном.
— Ах, «Быть может», — обрадовалась продавщица. — Польские духи, давно уже не поступали.
Глеб обернулся. За спиной стоял широкоплечий мужчина лет тридцати, крепко сдавив губами незажженную сигарету. Их взгляды встретились. Глеб увидел, что тот как-то про себя улыбнулся, даже не губами, а дрогнувшей сигаретой, повернулся и вышел из магазина.
Этот тип знает духи «Быть может». Следил за ним. Недалеко от их дома. Глаза, ухмылка и какая-то наглость в дрогнувшей сигарете…
Глеб выскочил на улицу. Широкоплечий спокойно уходил, поблёскивая лысеющей головой в осеннем солнце. Из-за уха сизой лентой выпархивал дымок. Сейчас можно сделать вид, что развязался шнурок — так поступают детективы. Или взять такси и медленно следовать за ним…
На перекрёстке мужчина остановился. Глеб догнал его и неожиданно для себя спросил:
— Закурить не найдётся?
— Вы, кажется, меня преследуете? — улыбнулся широкоплечий совсем не нагло.
— Откуда знаете духи «Быть может»? — прямо спросил Глеб.
— Любимые духи жены. А что?
— Вы женаты?
— А вы правда меня преследуете? — повторил мужчина.
— Я иду за овощами, — ответил Глеб и пошёл в свою сторону, окончательно решив, что он медленно, но верно глупеет.
«Сейчас я признаюсь в том, в чём никому не признавался. За окном осень, какая-то свербящая погода. То льёт, то моросит. Час ночи. Темень такая, что кажется — и солнце больше никогда не взойдёт. Угомонились соседи. Потухнув окнами, потемнел дом напротив. Почти тишина, лишь порыв ветра изредка бросает в стекло пригоршни крупных капель. Тёплая лампа высвечивает на столе аккуратный круг, в котором лежат мои руки…
И что же я, по-вашему, делаю? Не догадаетесь. Я пишу стихи. Да-да: я, мужчина тридцати лет, пишу стихи. Разные. Иногда вот такие:
Котёнок бегом припустил к колбасе —
Её уронила девчонка.
И бантик от радости дрогнул в косе,
И хвостик дрожал у котёнка.
Конечно, мне хочется писать стихи о Вас, но я этого никогда не сделаю. Удивлены? Всё просто — хорошие стихи у меня не получаются, а осквернять Ваше имя рифмоплётством и сюсюканьем не могу. Поэтому пишу о любви — абстрактной, вообще:
Ах, сколько врагов у любви…
Хоть криком на помощь зови.
Глупость, мещанство, наветы
И пережаренные котлеты.
Вдруг новый, ещё один ворог…
С научным названьем — сексолог.
Он даст вам интимный совет:
Подходишь любимой иль нет.
Ах, пылкий Ромео, вставай!
В сексолога шпагу вонзай!
А когда на меня наваливается то одиночество, о котором я писал, наваливается, как ночь на город, тогда пишу такие:
Любят поплакать дети — легко и завидно.
Женщины плачут частенько, если обидно.
Изредка всхлипнут мужчины — им несолидно.
Я только плачу всегда, но это не видно…
И всё-таки я напишу, когда-нибудь да напишу стихи о Вас и для вас. Всё дело, в первой строке. Найду её — и стих пойдёт, но она, эта первая строка, должна быть простой и гениальной, что-то вроде „Я встретил вас…“».
Глеб Семёнович Кутов должен был прийти через полчаса. Кто он теперь? Разъярённый гражданин? Обиженный человек? Или успокоившийся мужчина?
Как правило, к допросам Рябинин готовился. Но предстоял не допрос — предстояла беседа. И всё-таки подготовка нужна, потому что беседа следователя отличается от допроса, видимо, только отсутствием протокола.
