Меня словно обожгло. Преступление моё раскрыли. Ведь этот клочок – не что иное, как набросок поединка святого Георгия. Я бессильно дёрнулся, и на глаза мои навернулись слёзы.
Отец Прокл положил ладонь мне на лоб.
- Ты плачешь, дитя? Тебе больно, - учитель был проницателен, как всегда. Я почему-то сразу понял, что говорит он не о телесной боли. Жгучие капли вытекли из-под век, и я смог посмотреть на него. Взгляд святого отца светился милосердием.
- Ты боролся с демоном, и демон победил. Что ж, не ты первый, сын мой, и, увы, не ты последний.
- Я пытался, отец мой. Я молился. Я ждал…
- Моей помощи? Я, к несчастью, тоже всего лишь человек. И, как и ты, наказан за гордыню.
- Отец?
- Я не могу судить тебя, Давид. Я и сам мнил себя способным противостоять любым проискам Врага человеческого. Но ошибся.
Моё изумление не ускользнуло от учителя. Не он ли всегда говорил, что сомнения, суть диавольское порождение? Я почувствовал, что земля подо мною колеблется, словно в недрах её уже неистово хохотал торжествующий Враг.
- Но, отец, как же…
- Я смирился, сын мой. Не всё в моих силах. И ты смирись.
- Что же делать, отче? Неужели люди обречены в бессилии наблюдать, как наступает царство зла.
Преосвященный грустно улыбнулся.
- Господь не допустит этого, дитя моё. Я сказал, что мы всего лишь люди, и это истина. Но я не говорил, что для истинно верующего нет надежды. Этот варвар…
- Этот варвар – Мамона, иначе как ему удалось?
- Этот варвар силён, раз обладает такими способностями в чёрной магии. Он, несомненно, служит Сатане. Тень Нечистого доподлинно увидел я за его спиной. Но он всего лишь человек. И мы – люди.
Голос Преосвященного как-то особенно выделил последние слова. Мне представились языки Божественного огня у стен нечестивой Гоморры. Как мне хоть на миг могло почудиться, что несгибаемый отец Прокл может сложить оружие? Если нас не покинули ещё подвижники, подобные моему учителю, значит, у мира есть надежда.
Епископ подошёл к столу, неторопливо взял в руки пергамент, стал рассматривать рисунок, поворачивая так и сяк, словно изучая врага.
- Почему вы раньше не сказали мне этого? – тихо спросил я.
- Я должен был подумать. Я молился. Мне нужно было время, чтобы отринуть гордыню.
- Значит, эта ночь была нелёгкой для нас обоих, отец мой?
Он удивлённо посмотрел на меня. Затем таинственно улыбнулся.
- Нет, моё дитя, ты лучше меня. Мне понадобилось много дней.
- Не понимаю…
- Ты лежал в горячке двое суток, Давид. А я размышлял о своей бренной человеческой природе, коварстве Врага и Божественном промысле. И пришёл к нужным выводам. Когда человек в гордыне своей один встаёт против воплощённого зла, он обречён. Если же Господь в мудрости своей направляет многих – козни диавольские да развеются!
А солнце, стремясь к закату, пронзало висящие на горизонте облака, заливая их дымящейся кровью древний Истрополь. То Святой Георгий в несчётный раз выходил на бой с ночными чудовищами, таящимися до темноты. Я впервые подумал о себе, как о части Божественного промысла. Неужели Он услышал?..
*
В этот дом, стоящий недалеко от порта в кинжальной тени трёх пирамидальных тополей, я постучал три недели назад. Мне отпер чернокожий калека немалого роста, который в ответ на мою робкую просьбу повидать Визария так сдвинул свои устрашающе широкие брови, что мне немедленно захотелось бежать назад к учителю и, уткнувшись ему в колени, умолять выбрать для непосильного служения более закалённое орудие. Тем не менее, Бог не попустил смалодушничать. Чернокожий Голиаф нехотя отступил в сторону и буркнул, чтобы я шёл в таблин. Это сбило меня с толку окончательно. По моему разумению варвар Визарий мог быть где угодно: разминаться, рубя своим жутким мечом соломенные куклы, как делала городская стража, перед тем как заступить на дежурство, или точить и ладить оружие. Но представить этого человека со стилом сидящего над какими-то записями! Это было выше моего понимания. Не без некоторой опаски перед нежданным искушением поднялся я по ступеням добротного каменного дома.
Визарий действительно обнаружился в крохотной комнатке, которую я никогда не назвал бы библиотекой. Перед ним и вправду лежали свитки. Но его внимание занимали совсем не они. На руках у варвара сучил ножками голенький смуглый младенец, а рядом, если мне не изменило чутьё художника, подмечающее даже малейшее сходство, стояла его мать. Все трое весело смеялись. Поэтому не сразу увидели тощего парнишку, замершего у двери. Жена и сын. Господь Всемогущий!
Я шёл обличать Зло, как должно благословлённый и напутствуемый Матерью нашей, церковью в лице святого отца, моего учителя и друга. Я был готов именем Её разить бесовские легионы. Я был готов изворачиваться и лгать, ибо зло порождает зло, и зло пожирается злом. Те грехи, что я совершу на этом пути, были уже заранее мне отпущены ради святой цели, во имя которой я покинул обитель. Но когда враг предстаёт в облике отца, подбрасывающего в воздух безгрешного ребёнка, который заливается счастливым смехом… Как быть тогда непримиримому борцу со злом? Почему я не могу, подобно святому отцу Проклу, видеть диавольские тени, повелевающие людьми? Мне было бы легче.
Нет, я не убежал ещё. Правда не сразу смог ответить что-либо вразумительное, когда обернувшаяся женщина спросила, зачем я пришёл.
- Не прогоняй меня, добрый Визарий! Нет мне теперь другого пути, - наконец почти прошептал я, чувствуя, как немеют губы. Выхватил из сумы смятый пергамент и сунул его в руку варвара, успевшего передать ребенка жене. – Отрешили меня святые отцы от обители. Велели пути искать.
Варвар молча рассматривал набросок Святого Георгия. Его жена непонимающе переводила взгляд с мужа на меня и обратно.
- Я рисовальщик. Из обители. Святой отец Прокл проповедовал в той деревне… Ты… там… тогда…
- Как тебя зовут? – неожиданно спросил Визарий. Я поднял глаза и встретил спокойный взгляд светлых глаз. Вот тогда я бежал. Я нёсся, словно щенок из кухни. Сума, заботливо снаряженная братом-келарем, увесисто пинала меня пониже спины, словно гоня подальше от этого дома.
Был ли в нём Диавол, когда он на меня смотрел?
Врата обители, как всегда, были гостеприимно распахнуты. Я остановился только у двери отца Прокла.
Он сидел за столом. Перед ним, как обычно, лежала раскрытая книга. Он не поднялся мне навстречу, не сделал движения, чтобы оторвать мои трясущиеся руки, пытающиеся обнять его колени.
- Зачем ты здесь? – высоким холодным голосом спросил он. От этого голоса у меня разом высохли слёзы.
- Там… Там… Младенец… Жена и младенец… - лепетал я, протягивая руки, словно епископ мановением длани способен был развеять морок, дабы Диавол предстал мне в своём истинном обличии.
- Зачем ты здесь? – опять повторил Преосвященный.
Я снова попытался объяснить ему, сбиваясь и чувствуя постыдную безысходность, так как уже понял, что за этим последует.
- Сам Господь не ведает, сколько обличий у Врага человеческого! Но он способен увидеть его под любой личиной. И Он в своей прозорливости уже указал нам путь. Что же, ты сомневаешься в Пастыре нашем? Значит, Диавол уже посеял в твоей душе злые плевелы? Что же ты за воин Господень! Отринь жалость, ибо это инструмент, на котором играет Сатана, толкая тебя погубить свою бессмертную душу. Опомнись, несчастный, за кого потягаешь! Ты дал узнать себя врагу, и, сделав это, бежал с позором! Ты, за кем стоит Церковь! Вернись и побори искушение. Или - прочь от меня навеки! Я не могу допустить, чтобы скверна, принесённая из сатанинского гнезда, пятнала здешние святые стены.
Я медленно поплёлся прочь. Шёл как в тумане, пока не остановился на паперти городской церкви. Увидев крест над входом, я опустился на колени и стал молиться. Я молил Бога о прощении, мучительно сожалея о собственной слабости, и в отчаянии чувствовал, что сомнение никуда не уходит. Очнулся я только, когда тень соседней с церковью стены наползла на ступени, на которых я простёрся ниц. Мягкий свет закатного солнца золотил резной крест, к которому я обращал свои молитвы. Слова покаяния не принесли, как обычно, мира моей душе и поэтому я решил ждать знака. Если Господу угодно, чтобы я вернулся к Визарию и довершил начатое, он пошлёт знак. Тогда я больше не стану сомневаться. Приняв это решение, я перекрестился и хотел было встать с колен, но на моё плечо неожиданно опустилась тёплая рука. Я резко обернулся, едва не застонав от неожиданной боли в занемевшем теле. Сверху на меня смотрели знакомые светлые глаза.
