Оставаясь наедине, они с Аэлитой любили вспоминать все то, что сблизило их.
- Ты помнишь мои стихи о памяти сердца? - как-то спросил Николай Алексеевич.
- Из-за которых я плакала, когда ты ушел? - И она прочитала:
Грустный мир воспоминаний.
Все они, как в речке камни,
Зыбкой тенью в глубине
Лежат во мне,
На самом дне...
и они кончались:
Но ты со мной, всегда со мной.
- Теперь ты всегда со мной.
- Да. Но тогда это было не обо мне.
- Тени исчезают в темноте, - задумчиво сказал Николай Алексеевич. И через некоторое время добавил: - А ты знаешь, перед самым отъездом в Антарктику мне привелось выступить в устном журнале перед ленинградцами, в Доме культуры на Васильевском. Звал добровольцев в Город Надежды. Были еще музыканты, поэты. И я услышал стихи, перекликавшиеся с моими...
- Что это за стихи?
- "Озеро памяти". Я помню несколько строк:
Вот озеро. Оно слилось из слез,
Из радостей, надежды, ликований.
Горячие ключи воспоминаний
В него текут из-под корней берез.
- Как хорошо! - прошептала Аэлита.
Как мягки, как расплывчаты края.
Где ямы, круговерти и обрывы?
Лишь лилии осенние красивы
Над медленным потоком бытия*.
______________ * Люд мила Щипахина. "Озеро памяти."
- Лилии удивительно пахнут. Осень? Кто написал это?
- Одна поэтесса. Я познакомился с нею.
- Поэтесса? - Аэлита отодвинулась. - Я так и думала. Честное слово!
- Она подарила мне свою книжечку под названием "От мира сего". Я прочитал и не удержался от каламбура:
В стихах, подаренных Людмилой,
В прелестной книжке "От мира сего"
Прекрасен мир, и люди милы,
Но сама она - не от мира сего.
- Очень мило, - поджала Аэлита губы.
Она представила себе, как ее Николай Алексеевич дарит эффектной блондинке (почему-то она такой вообразила себе поэтессу) свой каламбур, а та нежно целует его за это. И неожиданно для себя она всхлипнула.
Анисимов подскочил в кресле.
- Что ты, девочка моя! Да за этот каламбур я наверняка пал в ее глазах!
Аэлита хотела и не могла справиться с собой. Да, она ревновала Анисимова. Ревновала без какого-либо повода и без всякого здравого смысла, ревновала к его прошлой жизни, ко всему, что было без нее.
Говорят, ревность рождена собственническим чувством. У Аэлиты это чувство не имело ничего общего с какими-то правами на Николая Алексеевича. Она просто казалась себе полным ничтожеством по сравнению с ним, а женское начало в ней бунтовало, ревнуя. Кто она рядом с той же Тамарой Неидзе? Какая она "героиня"?! Какая там "личность"?! "В науку въезжает на собачьей упряжке", как сострил Геннадий Александрович Ревич, подписывая подготовленную ею статью об опытах с Бемсом. Тамара - это творчество, фантазия, воображение! И темперамент! Вот и сейчас, после всего случившегося в Малом Гроте, она предложила делать Большой Грот многосводчатым, с колоннами или столбами как в Грановитой палате Московского Кремля. А теперь еще эта поэтесса "не от мира сего"! Аэлита же поистине "от мира сего"! "Обыкновенная обыкновенность", - как сказал все тот же Ревич, в очередной раз перенося защиту ее диссертации.
И все-таки Аэлита была счастлива с Николаем Алексеевичем и совсем не ощущала возрастной преграды, которая так пугала Анисимова.
Однажды Аэлита сказала:
- А помнишь утро после нашей встречи в горах? Я нашла тебя и... свой портрет, сделанный из снега.
- Еще бы! - рассмеялся Анисимов.
- У тебя это не просто "хобби"! Ты мог бы обогатить искусство.
- Если бы отдал этому жизнь. Мало одной жизни человеку. Вот ты и дала мне новую.
- А ты сделаешь еще одну скульптуру? Новую.
- Здесь? - удивился Николай Алексеевич.
- Надо же отвлечься. Доктор Танага советовал.
- Опять из снега?
- Можно и изо льда, - рассмеялась Аэлита. - Даже лучше!
- Изо льда? - академик сразу стал серьезным.- Как ты сказала? Изо льда?
И он стал совершать по предписанию врача обязательные прогулки к ближнему, вмерзшему в лед бухты айсбергу. Там академик задерживался часа на два, потом возвращался на ледокол - и закипало все вокруг. Развернулась подготовка к началу главных работ по протаиванию Большого Грота.
Но только Аэлита знала, чем он занимается во время отдыха.
Однажды доктор Танага пригласил ее к себе в лазарет. Аэлита, несколько удивленная, уселась на жесткий табурет перед белым столом, за которым сидел врач. Зачем он позвал ее?
- Аэри-тян, извините. Я должен называть вас госпожа Анисимова?
- Пусть останется Аэри-тян, как там... в госпитале.
- Аэри-тян, извините. Я очень обеспокоен. На корабле ползут скверные слухи. Бывший, бизнесмен Мигуэль Мурильо убеждает людей, что в результате травмы головы у командора опухоль мозга и он теряет рассудок.
- Опухоль мозга? - испугалась Аэлита.
- У них нет рентгеновских снимков, как у меня, - усмехнулся Танага. Они судят только по тому, что видят. А наблюдают они, как почитаемый ученый, забравшись на айсберг, при свете луны дает волю своей ненависти против льда - бьет киркой по ледяной горе, словно хочет уничтожить ее. Извините. Любопытный для медицины синдром.
- Как это гадко! - поморщилась Аэлита.
- Мне хотелось бы открыть вам, Аэри-тян, что сеньор Мурильо, распространяющий сейчас эти слухи, навел меня на мысль, что взрывоопасными могут быть не только смеси газов, но и сборища людей. Сеньор Мурильо внушает мне подозрения.
- Как это низко! Я думала, что уж сюда-то идут лучшие люди.
- Люди есть люди, не гуманоиды, которых мы себе воображаем, наделяя их, быть может неоправданно, замечательными чертами, редкими и на других планетах. Сеньора Мурильо было бы ошибкой отнести к их числу. Кстати, он был единственным человеком, находившимся в Храме Энергии перед взрывом смеси водорода и кислорода, смешение которых там исключалось. И невольно размышляешь над тем, почему вышел из строя радар "Титана"? Почему исчезли запасные части вертолетов и они не могли взлететь, когда были особенно нужны? Если бы вы не прилетели и космонавт не помог нам, не удалось бы спасти пострадавших.
- Не говорите больше! Я холодею, честное слово!
