Потом мы повторили. И в этот раз я поняла.

Так продолжалось несколько недель, пока Тофер не встретил в церкви девушку, с которой захотел серьезных отношений. Но мы вновь стали просто друзьями, так же непринужденно, как стали партнерами. Никто не обижался и не ощущал неловкости. Между нами не возникло привязанности или каких-то чувств. Тофер заглядывал и после того, как начал встречаться с этой девушкой. Мне нравилось, когда он приходил, но не потому, что я хотела секса. Просто Тофер был славным парнем и нравился нам.

И все равно я не могла понять, почему для родителей секс был важнее всего на свете.

Она отвинчивает крышку и делает большой глоток, потирая при этом саднящее горло. Виктор рад этой паузе. Эддисон, вероятно, тоже. Глаза у обоих опущены. Это и есть психологическая травма. Виктор и не припомнит случая, чтобы жертва так спокойно говорила о сексе.

Он откашливается и переворачивает фотографии, чтобы не видеть коридоров и мертвых девушек.

– Вы говорили, что ваш сосед был первым педофилом, с которым вам пришлось столкнуться. Были и другие?

– Бабушкин газонокосильщик, – Инара замолкает и хмуро смотрит на бутылку. Виктор догадывается, что она не собиралась говорить этого. Возможно, сказывается усталость. Он временно отбрасывает эту мысль, но найдет случай вернуться к этому.

– Вы часто виделись с бабушкой?

Инара вздыхает и сдирает засохшую корочку с пальца.

– Я жила с ней, – отвечает она нехотя.

– С какого времени?

Мне было восемь, когда родители решили наконец развестись. Все вопросы по поводу денег, дома, машин и прочего были улажены за один день. Следующие восемь месяцев прошли в спорах о том, у кого я должна остаться. Разве это не чудесно – на протяжении восьми месяцев выслушивать доводы от родителей, которым ты, в сущности, не нужна…

В конце концов они решили отправить меня к бабушке по маминой линии, и платить ей за мое содержание. В тот день, когда пришло время уезжать, я сидела на ступеньках с тремя чемоданами, двумя коробками и плюшевым мишкой – все мое имущество. Никого из родителей не было дома.

Годом ранее у нас через улицу поселились новые соседи. Молодая пара, у них только-только родился ребенок. Я часто бегала к ним посмотреть на малыша: это был славный мальчуган, который пока не знал обмана и жестокости. С такими родителями, возможно, и не узнал вовсе. Его мама всегда угощала меня печеньем с молоком, а папа научил играть в покер и блэкджек. Это они отвезли меня на вокзал и помогли купить билет на деньги, оставленные родителями на прикроватной тумбочке. Они погрузили весь мой багаж, представили водителю и помогли найти свое место. Она даже завернула мне обед в дорогу и кексы, еще теплые. Это была еще одна семья, в которой мне захотелось остаться. Но я лишь помахала им, когда автобус тронулся, и они стояли на краю тротуара – малыш был между ними – и тоже махали, пока не пропали из виду.

Когда я приехала в город, где жила бабушка, мне пришлось взять такси, чтобы добраться до ее дома. Водитель всю дорогу материл родителей, которым нельзя заводить детей. Когда я спросила его о значении некоторых слов, он даже объяснил, как использовать их в речи. Район, где в большом потрепанном доме жила бабушка, считался престижным шестьдесят лет назад, но быстро пришел в упадок. Таксист помог мне выгрузить вещи, я заплатила ему и пожелала охеренного дня. Он рассмеялся, потрепал меня по волосам и сказал, чтобы я берегла себя.

В менопаузу с бабушкой творилось нечто странное. В молодости она становилась поочередно то женой, то вдовой – но теперь была убеждена, что выдохлась и стояла одной ногой в могиле. Поэтому она не выходила из дома и забивала комнаты всякой мертвечиной.

Серьезно, мертвечиной. Даже таксидермистам было не по себе от ее мании, а для этого надо действительно постараться. Бабушка закупала чучела животных, всякой экзотической дичи. Медведей или пум, которых в городе просто так не увидишь. Были еще разные птицы и броненосцы. Но больше всего я ненавидела коллекцию местных кошек и собак, которых убивали на протяжении многих лет, и бабушка заказывала из них чучела. Они были повсюду, даже в ванных и на кухне, каждая комната была заставлена ими.

Когда я вошла и втащила в коридор все свое имущество, бабушки нигде не было видно. Зато я ее услышала.

– Если ты маньяк, то не трать время на старуху; если вор, то у меня нет ничего ценного; а если убийца – побойся Бога!

Я двинулась на голос и разыскала ее в небольшой гостиной, сплошь заставленной чучелами животных. Бабушка сидела в мягком кресле, в юнитарде[6] тигровой расцветки и в коричневой шубе. Она курила сигареты одну за другой и смотрела «Цену удачи»[7] по семидюймовому телевизору. Картинка рябила, и цвет все время пропадал.

Она даже не взглянула на меня, пока не началась реклама.

– А, это ты… Вверх по лестнице, третья дверь направо. Пока не ушла, будь хорошей девочкой, подай бутылку виски со стойки.

Я передала ей бутылку – почему бы и нет – и смотрела, как она разливает виски по блюдцам и расставляет их перед кошками и собаками на диване, который иначе как безобразным нельзя было назвать.

– Пейте, мои хорошие, вы это заслужили, быть мертвым не так уж приятно.

Алкогольные пары мгновенно заполнили комнату, смешавшись с запахом затхлой шерсти и сигаретных бычков.

Комната, которую указала бабушка, до того была забита чучелами, что они вывалились в коридор, едва я открыла дверь. Остаток дня и всю ночь я занималась тем, что выгребала чучела из комнаты и искала для них место, чтобы занести свои вещи. Я спала, свернувшись на самом большом из своих чемоданов, потому что простыни были слишком грязные. На следующий день я драила комнату, выбивала из матраса пыль и мышиный помет – и мышиные трупы – и застелила кровать своей простыней, взятой из дома. Когда комната стала более-менее похожа на мою прежнюю, я спустилась на первый этаж.

На бабушке был новый костюм, в этот раз ярко-фиолетовый. Только это и указывало на то, что она вообще двигалась с места.

Я дождалась рекламы и прокашлялась.

– Я убралась в комнате, – сообщила я. – Если там окажется хоть одно чучело, я спалю дом.

Она рассмеялась и шлепнула меня.

– Хорошая девочка. Мне нравится твоя решимость.

Так я перебралась к бабушке.

Обстановка переменилась, но жизнь протекала по-прежнему. Раз в неделю один дерганый парень доставлял бабушке продукты. Она давала ему чаевых почти на сумму заказа, поскольку это была единственная причина, почему он приезжал в наш район. Можно было просто позвонить в магазин и включить в заказ что-то еще. В школе, куда меня определили, я практически ничему не научилась. Учителя даже не отмечали отсутствующих, потому что не хотели, чтобы те остались еще и на второй год за прогулы. Не сомневаюсь, что там работали и хорошие учителя, но таких было слишком мало, и мне они не попадались. Остальным не было до нас никакого дела – лишь бы платили зарплату.

Ученики всецело поддерживали такое положение вещей. Наркотики продавали прямо в классах, даже в младшей школе – по указанию взрослых братьев или сестер. Когда я перешла в среднюю школу, там всюду стояли металлодетекторы. Но никто и пальцем не шевелил, если они срабатывали, а происходило такое регулярно. На пропуски никто не обращал внимания, и даже если тебя не было несколько дней подряд, никто не звонил тебе домой.

Как-то раз я из любопытства просидела дома целую неделю. Мне даже штрафного задания не дали, когда я объявилась. Я вернулась только потому, что стало скучно. Это было печально. Я ни к кому не лезла, и меня никто не трогал. С наступлением темноты я не высовывалась из дома и каждую ночь засыпала под звуки выстрелов и сирен. А когда приходил газонокосильщик, дважды в месяц, я пряталась под кровать на тот случай, если он войдет в дом.