Теперь я уже читал о расследовании вполглаза: меня больше волновали эти хаотичные пометки. Только из них одних можно было составить вполне себе детективную историю.

«Шу. Ключи, деньги, брасл. Суб. 22:40»

«Двуглавый в городе»

«Заточка для охоты. От Горыныча пятн.»

«Двуглавый свил гнездо»

«Срочно найти Шу!!!»

«Элебет. Два дня»

«Камни на лечение Кота»

«Охота с Шу на сред. Заклинание!»

«Убить бона, который ранил Кота»

«Двуглавый на месте»

Я понимал, что Шу, Горыныч и Кот – это друзья Вовки. Было так же очевидно, что двуглавый (кстати, это слово брат всегда писал со строчной буквы) – это какой-то авторитетный и уважаемый парень. Правда, ни о ком, кроме него, брат не сообщал личных подробностей. Все перемещения этого авторитета удостаивались отдельной записи, а вот о том, что какой-то бон ранил Кота и тому требуется лечение, я узнал между прочим, мимоходом. Ну и соответственно, камни, которые надо было достать брату – это драгоценности для взятки врачу. Наверное, чтобы тот не сообщал о раненом в полицию.

К слову сказать, когда на страницах дневника стала закручиваться история с Шу, Котом и двуглавым, брат перестал писать о расследовании, так и не вынеся заключительный вердикт. Теперь дневник состоял из схем с описанием странных существ, целые абзацы текста были написаны какими-то иероглифами. Я бегло просматривал их, отыскивая заметки про таинственных друзей брата, пока не наткнулся на три слова. Они были написаны крупными печатными буквами, каждый элемент из которых был несколько раз обведен ручкой, поэтому не заметить данное послание было невозможно. К сожалению, никакой смысловой нагрузки эта фраза не несла, просто набор букв.

========== Знаки на теле ==========

Проснулся я от того, что кто-то тронул меня за ногу. Я открыл глаза и увидел Вовку, который укрывал меня пледом. Сам я лежал на полу, рядом валялся открытый дневник. Я не помнил, как это случилось, но сейчас осознал, что отрубился во время чтения, и брат застал меня за моим шпионским занятием. Мне стало ужасно стыдно. Я сел, лихорадочно придумывая оправдание.

– Извини, я старался не разбудить тебя, – вздохнул Вовка.

– Слушай, я… мне ужасно неудобно, что я…

– Не оправдывайся. Все мое – твое. Конечно, кроме этого, – брат задрал левый рукав и продемонстрировал свой браслет. – Можешь читать и смотреть все, до чего сумеешь добраться. Тем более этот дневник я писал для тебя.

Я не знал, что сказать. Брат протянул мне руку, помог встать, а потом поднял с пола блокнот.

– Я сам виноват. Надо было сразу отдать его тебе. Только предупредить о ловушках.

– Каких ловушках?

– Заклинаниях. Дневник мог попасть в чужие руки, поэтому я расположил на его страницах заклинания-ловушки. Они написаны крупным шрифтом и бросаются в глаза, как только перевернешь страницу. Человеческий глаз так устроен, что он невольно улавливает то, что выделяется из общей массы. Ты и уснул потому, что прочитал заклинание сна. Люди от этого заклинания спят до тех пор, пока их не разбудят. Хороший способ ловить воров.

Я смутился еще больше, и Вовка понял, что его слова вызвали не тот эффект, на который он рассчитывал, и поспешил исправиться:

– У меня раньше оно на стене было написано напротив двери. И еще одна скрытая ловушка была в этой комнате. Растяжка, как на минном поле. Вор заходит, задевает ее ногой, но ничего не взрывается, конечно. Просто сзади него с шорохом разворачивается плакат, на котором написано то же заклинание. Вор невольно оборачивается на звук, читает слова и засыпает на месте. Но я убрал все перед твоим приездом.

– Хитро придумано, – я кивнул на блокнот.

– Там есть еще заклинание забывчивости: человек забывает все, что было с момента точки отсчета. Есть и заклинание гипноза. Прочитав его, человек начинает выполнять все, что написано далее.

– Смотрю, ты неплохо подстраховался.

– Если бы еще эти страховки работали на сто процентов, – Вовка подбросил тетрадь на руке и положил ее на стол. – Человек может пролистнуть страницу с заклинанием, может защититься от него тайным знаком. Дневник может попасть в руки существа, на которого не действует заклятье. Поэтому я важные вещи писал на других языках. Есть надежда, что читающий ими не владеет.

– Я точно не владею.

– Я тебе расскажу, что там написано. Если ты захочешь это знать.

– Для начала расскажи, кто такие Горыныч, Шу и двуглавый.

– О! – Вовка расплылся в улыбке. – К Горынычу мы с тобой поедем на следующей неделе. С Шу ты познакомишься в апреле: раньше просто нет смысла везти тебя. Насчет двуглавого не знаю. Пока он не изъявил желания встречаться с тобой, и поэтому я вряд ли имею право рассказывать тебе о нем.

– Понятно. Ты поохотился?

– По мне не видно?

Я окинул брата взглядом. Выглядел он посвежевшим и слегка помолодевшим. И даже щетина не придавала ему той суровости, какую я заметил в его приезд в детдом.

– Если у тебя есть какие-то вопросы по записям – задавай, – Вовка сел на свою кровать.

– Ты не закончил расследование.

– Закончил, просто не стал писать его результаты. Во-первых, потому, что сам долго не мог принять это. Во-вторых, глаза на произошедшее мне раскрыл Горыныч, и я много времени потратил на то, чтобы опровергнуть его теорию. Но получилось, что я ее доказал. В-третьих, результаты показались мне очень личными, и если бы дневник попал в чужие руки, это могло бы сыграть против меня. Ну и в-четвертых, к тому времени я набрал столько новой и порой противоречивой информации, что она требовала немедленной систематизации. Мне это показалось наиболее важным, и я бросил описывать расследование.

– Так чем все закончилось в расследовании?

– Самоубийством. Во время перестрелки у моего отца случился выброс адреналина, и внутренние барьеры не выдержали. Сослуживцы рассказывали, что он просто взял и вышел из укрытия, как ребенок, которому надоела игра. Думаю, он в этот момент просто отчаянно хотел, чтобы все закончилось. И все закончилось.

Я молчал, опустив глаза. Какие-то реплики вертелись у меня в голове – реплики возражения и сочувствия, но я не произнес ни звука. Я вдруг отчетливо представил, что именно чувствовал Сергей Ермоленко в тот момент, когда шагнул под пули. Это чувство показалось мне знакомым, хотя я никогда не ощущал явного желания покончить с собой. Но именно это внезапное понимание поступков незнакомого мне человека и удержало меня от дальнейших расспросов. Просто я почувствовал: Вовка прав.

Его, наверное, удивила моя покладистость, потому что он прервал молчание:

– С твоим отцом было так же. Я не знаю, что сыграло роль капли, переполнившей чашу, но он…

– Слушай, разве можно легковой машиной пробить ограждение моста? – перебил я брата.

– В том месте – да. Дело в том, что мост был старый. Крепления разболтались, железо проржавело. И если бы удар пришелся по касательной, то есть если бы твой отец врезался в заграждение по ходу движения, возможно, они с мамой остались бы живы. Но он вырулил на встречку и протаранил ограду почти в лобовую.

От сказанного мне стало дурно. Конечно, я в общих чертах знал причину гибели родителей, но новые детали добавили к ней некоторой фатальности.

Видя, какое тяжелое впечатление на меня произвел его рассказ, Вовка погладил меня по плечу и бодро произнес:

– Ты так и не выпил кофе. Хочешь, я сделаю?

– Тогда уж полноценный завтрак! – слабо улыбнулся я.

– Будет исполнено! – Вовка двинулся на кухню, но я удержал его за руку:

– Доверь это профессионалу.

Скажу честно, к приготовлению завтрака я приступал с тяжелым сердцем. Меня не покидало давящее чувство, рожденное паникой и неясным страхом. Что же такого ужасного происходило в нашей семье, что свело наших отцов с ума? Ведь и Сергей Ермоленко, и Сергей Тартанов были парнями с крепкой психикой. Тем не менее, не выдержали оба. Может быть, им угрожали? Может, их планомерно сводили с ума? Но кто? Мама? Или сторонники той организации, от которой она скрывалась? И если эти люди добрались до самой беглянки, то зачем тогда было убивать ее мужей первыми? Может, все не так, как пытается показать Вовка? Может, мама не сбегала ниоткуда, а продолжала работу. Просто мужья – первый быстро, а второй через длительное время – раскрывали ее. И тогда она их просто устраняла. Например, давала какой-нибудь яд или наркотик, который расшатывал психику человека. И у того не оставалось выхода – только покончить с собой, чтобы прекратить это мучение.