Веским аргументом в пользу получения среднего образования являлось и то, что моя симпатия перешла в девятый класс. Она по– прежнему не обращала на меня внимания и дружила с мальчиками – старшеклассниками. Ходила с ними в кино, театры, зимой каталась на коньках. Об этом я узнавал, а иногда и наблюдал своими глазами. С каждым годом я всё более влюблялся и всё более ревновал. Мне бы подойти к ней, поговорить, может быть даже признаться в своих чувствах, в крайнем случае предложить дружбу, но я считал себя таким никчемным, что даже мысль об этом казалась кощунственной и дерзкой. Многие впоследствии годы я был уверен, что красотой женщины можно только любоваться, и никак не желал понять, что ею позволено и обладать. Я был наивен и искренне верил, что красотки никогда не спят с мужчинами. Что-то наподобие красавиц на полотнах известных художников: лицезреть можно, а любить нельзя. К моему глубокому огорчению (и не только), осознание своего глубокого заблуждения пришло ко мне с нсерьезным запозданием.

Новая, третья по счёту мужская школа в Челябинске, где я начал учиться, находилась в трёх километрах от дома. Это было солидное четырёхэтажное здание, окружённое красивым чугунным забором. Позднее к общей радости раздельное обучение отменили, и в нашем « 9– том «А» появилась единственная девушка – Женя Кожевникова. Весёлая, разудалая и рыжая, с милой щербинкой между резцами, она пользовалась неоспоримым авторитетом и объектом внимания всего класса. Мне припомнился рассказ Горького « Двадцать шесть и одна», однако Женька хотя и принимала ухаживания, дальше лёгкого флирта не заходила. Слухи и намёки о её мнимой неприступности, конечно, были, но их распускали завистники, оскорблённые её равнодушием. Мне довелось как-то проводить Женьку до подъезда, и кроме фривольного разговора ничего не вышло.

В любом молодёжном коллективе почти каждый носит кличку. Для краткости в общении. Но каждая из них является, как правило, ключевым словом к характеристике человека, своеобразным, так сказать, ярлыком на предлагаемый товар. Как они возникают и кто их автор, никого не интересует, главное, что она есть. Носят они временный характер, но иногда прилипают до тех пор, пока не износишься сам.

Свою первую кликуху я получил в шестом классе с лёгкой руки исторички. Мои ответы при опросе выходили за рамки школьной программы, и это её удивляло:

– Гениально! – восклицала она, выслушивая краткие подробности в раскрываемой мною теме. – И откуда тебе это известно?

– Да так, – скромничал я, умалчивая об источниках своих знаний, – читал кое – что.

Не мог же я ей сказать, что пользуюсь Большой советской энциклопедией.

С тех пор на короткое время ко мне прилипла кличка «Гений». Внешне я на неё не обижался, а втайне даже гордился. Но носил её недолго. И в этом была виновата та же историчка. Как-то после моего очередного блестящего ответа она с уверенностью сказала:

– Из тебя выйдет прекрасный историк! Ведь выйдет же? – посмотрела она на меня умоляюще. Не знаю, почему… да что там – по своей глупости, я возьми и ляпни:

– Извините, Людмила Михайловна, но историю я не люблю.

Только потом до меня дошло, что заявление моё перед всем классом об отношении к истории прозвучало худшим из оскорблений в её адрес. Деликатная женщина, она промолчала, но с тех пор, как бы я не отвечал, оценки выше четвёрки у меня не было.

Вскорости позабылась и кличка. Зато появилась другая – « Актёр». Она имела прямую связь с моим увлечением драмкружком. Но прожила тоже недолго. И прошёл ещё добрый десяток лет, прежде чем среди польских спекулянтов я стал фигурировать под псевдонимом « Длинный». Псевдоним проходил, очевидно, под большим секретом, поскольку даже я узнал об этом совершенно случайно.

Однако хватит наверное плавать по притокам, пора выгребать и на фарватер и пускаться в свободное плавание.

С первой своей обольстительницей Любашей я не встречался целых полгода. Июль был в полном разгаре, когда она окликнула меня на прополке картошки. В лёгком ситцевом платьишке, она стояла спиной к солнцу и его мощные лучи, словно рентгеном вырисовывали на голубом экране горизонта точёную девичью фигурку. Я вспыхнул и весь зарделся, когда она с явной иронией сказала:

– Ты что же, совсем забыл свою первую искусительницу? Ай, как нехорошо.

– Да ладно тебе, – скрывая смущение, примирительно ответил я. – Можно подумать, что ты без меня скучала.

– Может, и скучала, – и она игриво рассмеялась, давая понять, что в этом-то проблем у неё не было. – Вот возьму и изнасилую тебя сейчас в картошке – за измену, а?

Смешавшись от такого беззастенчивого откровения, я поперхнулся, прочистил горло и с трудом произнёс:

– Что ж, если это как-то искупит мою вину, я готов принести себя в жертву.

– Ладно, не боись, – успокоила меня Любка и снова засмеялась. – Чем занимаешься вечером? Может, в кино пригласишь?

Фильм показывали классный, трофейный, кажется «Великолепная семёрка», но мне никакого дела не было до приключений героев на экране. Моя рука не вылезала из-под платья девушки и победно скользила от коленки и выше, вплоть до паха. Любка молча сносила молчаливое признание в любви.

После сеанса мы неистово кувыркались в высокой пахучей траве, а партнёрша, не торопясь и со знанием дела обшаривала пустые карманы моего пиджака. Это возмутительное надругательство над сердечными чувствами стерпеть я не смог, и в дальнейшем наша связь прервалась навеки. Новые события и встречи, не менее интересные, помогли пережить разлуку с ней без особой печали.

Как-то под вечер Витька Череп привёл в сарай девчонку, по виду подростка.

– Вот, – представил он свою спутницу, – переночевать попросилась. Не возражаешь? – и его губастая улыбка расплылась в похоти.

– Мне – то что, – пожал я плечами, – места не заказаны, пусть ночует.

Смазливое личико девушки с благодарностью повернулось в мою сторону.

– Присаживайся к столу, угощайся, если хочется, – указал я на хлеб, огурцы и помидоры. – К сожалению, больше ничего нет. Яблоки тоже, между прочим, не купленые…

– Не откажусь, – кротко улыбнулась она и тотчас приступила к еде.

Из серых глаз её лучился голод, но с едой она не торопилась, с достоинством присаливая помидоры и отправляя их в аккуратный ротик. Обмениваясь короткими репликами, мы выяснили, что вот уже около года Катерина ( так она себя назвала ) живёт без родителей, путешествует в поисках счастья, да вот никак не найдёт, видно заблудилось или спрятано за семью замками. На работу не берут – нет документов, а если нет работы, то и места в общежитии не положено. Одно за другое цепляется – замкнутый круг, выбраться за который невозможно.

Рассказ звучал правдоподобно, обездоленных войной детей в ту пору бродило по России превеликое множество. Посочувствовав, я предложил:

– Живи у нас, пока не надоест. Может и найдёшь, чего хочешь.

И невооружённым глазом было видно, что единственный кошелёк, из которого расплачивается Катя, спрятан у неё между ног. Близость и явная доступность гостьи настолько возбуждали мой любовный инструмент, что, будь он петухом, давно бы сидел на самом высоком шесте и неистово кукарекал.

Солнце давно уже убежало за плодушку, стало темно и тихо, но мне казалось, что удары моего сердца словно набатом звучали в каждой клетке нашего убежища, – так возбуждала меня близость и явная доступность нашей новой подружки.

– Лезьте – ка на полати. Ночь пора пополам делить, – сказал я, обращаясь в темноту, и ящерицей скользнул по приступкам вверх. Следом поднялась и Катя. Не пойму, как это у меня получилось, но я неожиданно произнёс:

– Иди домой, Витёк. Кто не успел, тот опоздал.

Катерина брызнула смехом, словно бисер рассыпала, а Череп с возмущением ответил:

– Вот гады, я её привёл, и самого же прогоняют. Ну, нет на свете справедливости.

Помолчал и отмахнулся:

– Чёрт с вами, любитесь на здоровье.

Он шумно и демонстративно захлопнул за собой дверь, и через несколько секунд его шаги растаяли в траве. Осторожно, словно боясь, что птичка упорхнёт, я скользнул по обнажённому телу Кати горячей ладонью и впервые в жизни ощутил под ней мягкий бугорок ещё не оформившейся груди с небольшим пупырышком на вершине. Она придвинулась, и я ощутил прикосновение её жарких губ к моему плечу.