Прекрасно понимая, что Эмма не выдержит и придет, он прислонился к стене в нескольких метрах от мусорных баков, мысленно считая. И когда девушка, сжимая в руке пакет, показалась из-за угла, он довольно хмыкнул.

— Почти минута, Свон. Ты долго.

— Ты идиот?! — зарычала она, выбросив мусор и толкнув его в грудь. — Никто не должен знать, а ты…

— Хей, осторожнее, капитан, — обворожительно подмигнул он ей, подавшись ближе, опаляя ее губы дыханием, — я люблю грубость, забыла?

— Никто не должен знать о нас! Прекрати прикалываться, это не шутки!

— Почему? — Киллиан вскинул бровь. — Потому что ты невеста? — он кивнул на ее руку, и блондинка словно впервые посмотрела на свое кольцо и пошатнулась, ухватившись рукой за стену.

— Боже… Грэм…

— К черту его, — прошептал он и, резко перевернув ее, вжал в стену бедрами, позволяя почувствовать свое возбуждение. Краска снова прилила к ее щекам, когда скользнула взглядом к его штанам и облизала губы. — Куда сегодня — ко мне или к тебе?

====== 30. ======

Время словно остановилось. Эмма поняла наконец значение выражения «меж двух огней»: днем она улыбалась всем, обнимала Грэма, позволяя ему щебетать о предстоящей свадьбе, которую они еще не планировали, с сомнением смотрела на хмурого Нила, откликалась на шутки Дэвида и избегала, насколько могла, Киллиана. А ночами они тонули друг в друге, теряясь в страсти и забывая обо всем. Она понимала, что поступает неправильно, что у нее есть жених, который ее, как ни странно, все же любит, что она невеста, так как приняла его кольцо, но в то же время она попросту не могла оторваться от этого голубоглазого мужчины, который всего за пару дней умудрился перевернуть ее жизнь с ног на голову. Она никогда не знала, что ночи могут быть такими длинными, поцелуи такими страстными, объятия такими жадными, а чувства такими сильными. Просыпаясь ночами, она поднимала голову и подолгу следила за тем, как поднимается и опускается грудь Джонса, как легко дрожат его веки, как он ворочается во сне, что-то бормоча и скрипя зубами. Иногда ей становилось страшно, но она боялась не его, а за него. Она полюбила преступника и теперь боялась за его жизнь, за его судьбу и будущее, ведь на его совести десятки забранных жизней.

Убийства не прекращались, такие же жестокие и таинственные. Дэвид и Грэм бесились, Нил качал головой, попросту уходя в свой кабинет, а Киллиан, оставшись с Эммой наедине, рассказывал ей, чем заслужила смерть та или иная жертва. Несмотря на то, что это было именно убийство, Свон со временем научилась понимать, что это было сделано во благо, во благо других людей. Понимая, что не может поделиться этой информацией с другими, она сама окуналась в прошлое и настоящее жертв Джонса, находя самые неприятные и мерзкие подробности. С каждым разом она убеждалась в том, что богачи ни перед чем не останавливаются, лишь бы заполучить как можно больше денег себе в карман. Она начинала по-настоящему ненавидеть их, прекрасно понимая чувства Киллиана.

Кроме того Эмма почти забыла, какими были ночи с Миллсом, потому что каждая ночь с Киллианом могла перекрыть все годы отношения с ее женихом. Грубый, резкий, неугомонный, развратный, Джонс влек ее все сильнее и сильнее с каждой близостью, и она только ненавидела себя за то, что так долго терпела, оттягивая столь сладкие ночи. Игнорируя болящее тело, прикрывая царапины и синяки рубашками и водолазками, она понимала, что готова терпеть все прихоти Киллиана ради того, чтобы ночами просто прислушиваться к его дыханию и следить за его сном.

Никогда не было каких-то глубоко романтических признаний, клятв, даже банальных слов привязанности. Казалось, Киллиан просто не привык открывать свои чувства, вечно холодный, уверенный, сильный, он перекрывал ее стоны сладостным названием ее имени, и она утопала в его глазах, в которых в моменты страсти словно бурлило электричество.

Август пришел в себя и, вернувшись на рабочее место, с прежним усердием начал давить на них, вынуждая копать все глубже и глубже в поисках убийцы. И Эмма порой не понимала, как Киллиан так спокойно и отстраненно может обсуждать совершенные им убийства. Он всегда говорил все по делу, одновременно не пересекая черту и не вызывая хотя бы малейших подозрений. Та запись, по которой его опознал Нил, была уничтожена, большая ее часть, на которой можно было поймать лицо. И для Свон до сих пор было загадкой — как Кэссиди определил по некачественной черно-белой записи лицо Джонса? Сама просмотрев запись, она поняла, что если бы и догадалась, кого она видит на экране, то точно не с первого раза, а может быть и вовсе не узнала бы.

Нил же несколько раз пытался заговорить с ней, призывая к разуму, не до конца понимая, почему она все еще молчит. Но в то же время он сам понимал, что что-то его удерживает от того, чтобы дать показания против Киллиана. Одновременно с этим каждый раз, когда Нил предпринимал попытку поговорить с Эммой, Джонс с самыми что ни на есть спокойным выражением лица и миролюбивой улыбкой появлялся рядом, убрав руки в карманы и стреляя новыми анекдотами. Но его глаза… Кэссиди только сейчас стал замечать их, его взгляд, холодный, жесткий, темный, словно острие ножа. Он почти всегда улыбался, но только губами, его синие глаза же никогда не улыбались, тая в себе угрозу и опасность.

И, может, эксперт бы и переборол страх сдать друга, если бы тот не был незаменимым сотрудником. Во всех делах, особенно которые не касались его жертв, он находил нужный подход, подсказывая, что нужно сделать, чтобы выследить виновного. Они и сами не заметили, как Джонс получил лейтенанта, изрядно удивив тем самым своих друзей. Он уверенно поднимался по карьерной лестнице, приближаясь к званию Эммы, которая по этому поводу испытывала смешанные чувства: с одной стороны она ревновала к тому, что она оставалась все тем же капитаном, а с другой она гордилась своим любовником.

Любовник… Лежа ночами в своей постели и глядя в потолок, она старалась переварить это слово, такое новое и необычное. Она считалась верной девушкой, надежной, она никогда не вызывала у Грэма причину для ревности, пока не появился Киллиан. Но весь парадокс был в том, что сейчас, когда ревновать и волноваться как раз стоило, Миллс был спокоен и приветлив. Видимо, перспектива предстоящей свадьбы его радовала. Эмма же не набиралась смелости рассказать ему правду или хотя бы отказать, тем самым разорвав недосказанность.

— Я должна что-то с этим делать, — прошептала она, откинувшись на подушки, пока Киллиан мягко целовал ее грудь, лаская ее бедра, — это не может так продолжаться.

— Ну и выходи за него, — отозвался он, и блондинка замерла, вскинув бровь. — Что?

— Ты сейчас серьезно?

— А почему нет? — напоследок поцеловав ее в пупок, Джонс поднялся и навис над ней, усмехаясь. — Ты же его любишь, верно? У тебя его кольцо, ты научишься ему доверять, просто нужно время. Ну и соглашайся. Я даже, как обещал, буду шафером на вашей с ним свадьбе.

— Но как же мы? Что будет с нами?

— А что будет? Ничего не поменяется. Сейчас ты нагло его обламываешь, получая оргазмы из-за другого мужчины, а после свадьбы я тупо перейду в официальные любовники, которых имеет каждая жена. Супружеская жизнь скучна и быстро приедается, а у тебя будет гарантия, что твоя будет другой. Так что…

— Я не могу так, — покачала Свон головой и закрыла лицо руками, — я вообще не понимаю, как могу его так обманывать. Он искренне верит, что я думаю над его предложением, что он для меня единственный, а на самом деле…

— А на самом деле ты стонешь подо мной, — удовлетворенно улыбнулся Киллиан.

— Джонс! — покраснев, она ударила его по лицу и попыталась отодвинуться, но он, засмеявшись, крепко сжал руками ее бедра, резко войдя в нее. Эмма вскрикнула от неожиданности, уже по привычке подавшись навстречу ему, и мужчина довольно кивнул, облизав губы.

— То-то же, детка. А то вопишь еще, не признавая правду.

— Просто это неправильно, — попыталась оправдаться она, вцепившись руками в его плечи и подстраиваясь под ритм его тела, — я не могу так долго его обманывать. И я бы давно рассказала ему, если бы…