— Эмма, не надо…

— Нет, надо! — почти истерично тряхнула она головой. — Надо! Хоть кто-то должен знать… Назвал меня шлюхой и сказал, чтобы я больше никогда не попадалась ему на глаза. Я думала, у меня случится выкидыш, но я выдержала. Мне было страшно идти к маме с этой новостью, и я сказала, что подала документы в университет в другом городе и уехала. Какое-то время жила в общаге, работая все время после занятий. Училась плохо, потому что на сон у меня было четыре часа, а все сверхурочное время я бегала по разным местам, чтобы заработать. Меня не отчисляли только потому, что у меня была золотая медаль и я типа подавала надежды, но я знала, что долго я не продержусь. В какой-то момент в общежитии стали сокращать места, в комнату должны были подсадить еще людей, и я поняла, что не выдержу. Тогда я нашла съемную комнату у одной бабушки, которая позволяла мне не спать ночами, занимаясь, кормила бесплатно и не очень много брала за съем. Близилось время родов, и меня попросили покинуть университет, так как боялись, что я могу родить прямо в кабинете. После рождения сына жизнь стала еще хуже — теперь у меня почти не было времени на сон. Я работала онлайн, говорила по телефону, могла позволить себе отлучиться максимум на полчаса, не больше, еще и он постоянно болел, а денег было мало… Я похудела, стала такой бледной, что люди на улицах пугались. Потом эта бабушка, у которой я снимала, предложила сидеть с Генри, чтобы я могла ходить на нормальную работу. Это был выход, но только на время… Я работала везде, где меня брали, и то хватало только на ребенка, на еду ему, одежду, лекарства… Потом я пошла в бар, где танцевала вечерами за деньги. Интим стоил дороже, но я не могла опуститься настолько низко. Мама звонила, узнавала, как я, и я врала, что все хорошо, мы живем втроем, любим, счастливы и всякое такое. Было мерзко врать, но я не могла позволить себе брать у нее деньги, потому что она и сама не очень хорошо жила. А потом бабушка та умерла, указав в завещании, что я могу жить в комнате столько, сколько я захочу, отправляя лишь половину суммы на счет ее сына. Это была помощь, но все становилось лишь хуже и хуже. В итоге я дошла до такой стадии, что была готова даже на интим, была готова наплевать на себя, лишь бы с Генри все было хорошо. Но в один из вечеров в нашем баре произошла облава в плане наркотиков, весь зал был забит полицией. И в какой-то момент один из оперов стал зажимать в углу нашу танцовщицу, которая и так была почти голая, а он ее вообще хотел раздеть. Я налетела на него, стала орать что-то из УК, так как с детства обожала его читать. И в этот момент вошел Август и попросил меня все повторить, что я, собственно, и сделала. И тогда он предложил мне пойти работать в полицию. Я не думала ни секунды, потому что это уж точно лучше, чем быть проституткой. Я работала в архиве сначала, но там и месяца не провела — меня повысили, потому что я везде лезла, но, как говорил Бут, по делу. Я поднималась по карьерной лестнице, потом появились Грэм, Дэвид, Нил, и жизнь стала нормальной, приобрела краски, а Август… Он мне как отец, поэтому я очень боюсь, как бы с ним ничего не произошло.

— Но почему ты никому не рассказала?..

— Так… так спокойнее.

Джонс, шумно выдохнув, вскочил со скамейки и, запустив руки в волосы, зажмурился, тяжело дыша через приоткрытые губы. Эмма смотрела ему в спину, не мигая, вонзив ногти в мякоть руки. Наконец мужчина повернулся и, подойдя к ней, сжал ее плечи, пристально глядя ей в глаза.

— И как мне теперь жить с этой информацией, Свон? Как переварить все это? Потому что за все это время в моей голове создался один образ, а сейчас… А сейчас ты вообще все разбила к чертям. Лишилась девственности несовершеннолетней, была подвержена насилию, тебя послал мудила, который, млять, вовремя не совладал с собой, ты уехала в другой город, работала, как проклятая, едва ли не торговала собой… И как после этого смотреть на тебя?

— Только не с жалостью, я тебя умоляю, — прошептала она, глядя ему в глаза, и сглотнула, — я все выдержу, но только не жалость.

— Глупышка… — прошептал он и, сев с ней рядом, крепко обнял, прижавшись губами к ее виску. — Слушай, а что тот… как бы помягче… ублюдок? Что? Это самое вежливое определение, что я смог подобрать.

— Я искала его, не особо понимаю зачем, но искала. Полтора года назад он умер от передозировки, наркотики. У него осталась еще одна такая идиотка, какой была я, тоже с ребенком, только там его, видимо, родители запрягли, потому что он женился. Я приехала к ней и словно в прошлом оказалась — она измотанная, уставшая, серая, с ребенком на руках. Я ей периодически деньги отправляю, потому что знаю, каково это.

— А что говоришь Генри?

— А что я могу сказать? Прости, твой папа полный кретин, никогда тебя не хотел и я хочу его кастрировать и заставить съесть то, что отрежу? — она фыркнула. — Остается говорить то же, что говорят все женщины в таких ситуациях — папа уехал и пропал, но он вернется.

— Но ведь когда-нибудь…

— Я знаю, знаю, — устало кивнула блондинка, закрыв глаза, — знаю, что не смогу ему врать, но я буду тянуть до тех пор, пока это возможно. Он живет у матери, чтобы лишние глаза не видели, да и я постоянно в работе, раз в месяц только и удается улизнуть на денек, чтобы погулять с ним. А он только улыбается, как видит меня, да рисует по рисунку на каждый день, что мы не виделись, показывая, что у него случилось. У меня такая стопка собралась в комоде… — в ее глазах блеснули слезы, и она прижала руку к губам, — я ведь очень люблю его, правда, и я бы хотела для него лучшей жизни, но что я могу ему предложить? Все, что я коплю, идет на одежку ему, на садик, мама помогает, но он у нее и так постоянно живет, ей тяжело. Разве я могу еще что-то у нее просить? Спасибо, что она меня вырастила.

— Но почему ты не рассказала хотя бы Грэму? Он ведь… вы… — Джонс замялся, стараясь подобрать слова.

— Видимо, придется, но я не знаю, как он среагирует. Мужчины всегда пугаются детей от других, а здесь еще и наша неидеальная пара… Мне страшно, — призналась она, и он крепче обнял ее.

— Поверь, если он тебя любит — он примет его, и все будет хорошо.

— Ты говоришь так уверенно…

— Просто нужно верить в это, так?

— Привет, — Киллиан вздрогнул и повернулся, глядя на Генри, который, незаметно подойдя к ним, стоял и смотрел на них своими огромными глазами, наклонив лохматую головку набок, — а Вы мой папа?

— Привет, — улыбнулся брюнет и, опустившись на корточки перед ним, протянул ему руку для рукопожатия, — меня зовут Киллиан.

— Я Генри, — с достоинством отозвался мальчишка, пожимая его крупную шершавую ладонь своей крохотной ладошкой.

— Сильная рука, — усмехнулся Джонс, шире улыбнувшись, — любишь играть в футбол, да, Генри?

— Они мяч не дают… — надул губки ребенок, подбородком указав на взрослых ребятишек, гонявших мяч на поле, — а я не маленький, мне скоро шесть…

— Совсем большой, — серьезно согласился Киллиан и, поднявшись, огляделся. — Подожди меня здесь минуту, идет? Я сейчас вернусь, — не обращая внимания на вопросительный взгляд Эммы, он пересек дорогу и скрылся в магазине. Через несколько минут он вернулся, зажав подмышкой дорогой футбольный мяч. Глазки Генри загорелись, когда Джонс протянул его ему, улыбаясь. — Нравится?

— Ни у кого такого нет… — ошарашенно пролепетал ребенок, глядя на мяч так, словно это золотой слиток, а не обычная игрушка. — Это… это мне?

— Конечно. Можешь спокойно играть в него, не бойся, — мальчик прищурился, глядя на него, а потом нагло спросил:

— А ты?

— С тобой? — мужчина замялся на секунду, а потом, решительно скинув куртку, положил ее на скамейку рядом с Эммой. — А запросто, парень. Пошли.

Киллиан занял место возле ворот, а Генри, не прекращая смеялся во весь голос, едва ли не до хрипа, бросал ему мяч, стараясь попасть в ворота. Джонс следил за тем, когда нужно поддаться, когда дать совет, когда отбить, чтобы ребенок учился, а не просто играл. Эмма, боясь моргнуть и пропустить хотя бы секунду, следила за ними, прижимая к груди куртку брюнета, сминая ее в руках.