- Ведь должен найтись кто-то один, кто первый в селе оденет по человечески девочку, которая должна выйти из теплой комнаты на крыльцо, где гуляет ветер и в лицо сечет поземка! А потом еще сидеть в студеной палате.

Но мамины слова каждый раз остаются гласом вопиющего в ... нашем доме. На каждой новой свадьбе невеста выходит в легком, почти воздушном, кажущемся полупрозрачным, белом платье.

Но возмущение мамы будет звучать потом, а пока мы, пробираясь, подчас между ногами взрослых, спешно занимаем позиции, куда, по нашему расчету должно упасть наибольшее количество конфет и монет.

Конфеты в сельском магазине в те времена были недорогими. Из них оборотистые мужики варили самогон. По крайней мере часто так делал мой отец, покупая оптом по несколько ящиков неликвидной, слежавшейся и склеившейся летом, карамели или обсыпанных сахаром подушечек.

Но на свадьбе были совсем другие подушечки и карамель. Брошенные рукой невесты конфеты таили в себе особую магию. Толкая друг друга, мы подбирали брошенные на землю подушечки и тут же прятали их в наши глубокие карманы, в которых зимой не было только пауков и сушеных головастиков.

То же касалось и монет. Дома в, стоящую на темной некрашеной полочке у двери сольницу, родители складывали мелкие желтые монеты. То был НЗ, который я брал, когда у меня не было других источников финансирования просмотра детского сеанса. Но мы упорно бросались туда, куда из рук невесты летели монеты. Подобрав их в измельченной до состояния пыли холодной земле или снегу, мы тотчас опускали монеты в карманы вместе с такими же грязными конфетами.

Конечно, мы не ели тех конфет, разбросанных щедрой рукой молодой, которая сегодня была в наших глазах по меньшей мере принцессой. За сутки беготни вокруг палаты и сидения за столом, а потом еще за день-два содержимое карманов прочно склеивалось. Потом бдительные мамы, ворча, отдирали склеившиеся в один грязный ком конфеты и монеты от карманов наших штанов. Но все равно, то были особые конфеты и копейки!

А потом гостей сажали за стол. Мы не вникали в тонкости режиссуры свадебного ритуала. Мы не задавались вопросом, у кого мы сидели за свадебным столом, чьи мы были гости - молодой или молодого. Мы вообще могли не быть гостями. На сельской свадьбе все дети были своими, независимо от степени родства.

Если после того, как рассаживались взрослые, оставались места в самом конце стола, нас усаживали туда скопом. Но чаще пировать мы садились за вторым столом, вместе с самыми близкими родственниками и соседями, подававшими стравы на первый, основной стол. Но мы не горевали. Нам, непоседливым, было трудно усидеть за первым столом в течение почти трех часов.

Выйти, погулять из-за стола было проблематично. Столбики лавок были вкопаны или вбиты в землю. Чтобы выбраться наружу, надо было залезть под стол, и на четвереньках пробираться между сапогами и валенками пирующих. А потом надо было найти свободное пространство между чьими-то ногами, и оперативно проскользнуть на простор палаты, чаще всего неожиданно для владельцев ног.

Мы носились вокруг палаты, устраивая свои игры и тут же придумывая для них правила. Круг наших интересов расширялся. Нашей территорией становились узкие пространства между строениями и заборами, сараи, курятники и, простите, туалеты. Подчас мы находили "ценные" вещи, о которых хозяева давным-давно забыли.

Набегавшись, мы возвращались к наружному периметру палаты. Когда на время стихала музыка, через коврики и брезент отчетливо слышались голоса пирующих, перестук вилок и ложек, звяканье стаканов и сразу же:

- За здоровье молодых!

Мы вспоминали, что по ту сторону брезентового барьера едят. По меняющимся запахам мы безошибочно определяли, что подают. Свой особый, ни с чем не сравнимый, запах голубцев. Потом накатывал тугой мясной аромат котлет и жаркого. Во рту накапливалась обильная слюна. Начиналось то, что происходило на каждой свадьбе и становилось в те далёкие годы частью ритуала брачного веселья.

Через стыки брезента, а чаще в прорехи видавших виды брезентовых полотнищ проникали детские руки. Потом эти вездесущие и находчивые руки нащупывали щели между навешенными ковриками и дорожками. И вот за спиной пирующих, а если повезет и между ними, как змеи выползают сначала пальцы, а потом и руки до локтя. Руки, появившиеся ладонями вверх, сначала застывали, потом начинали просительно покачиваться.

Долго ждать не приходилось. Вовлеченные в игру взрослые, уже подвыпившие, может быть вспомнившие свое, чем-то похожее детство, брали с тарелки кусок мяса, котлету, кусок запеченных с яйцами сладких домашних макарон, пряник либо вертуту и помещали в ладонь просящего. Зажав добычу в кулаке, рука моментально исчезала. Добытое делилось между всеми и тут же исчезало в бездонных наших желудках. Тут же находили следующую прореху и снова рука ладонью вверх появлялась за спиной жующих гостей.

В зависимости от характера пирующего по ту сторону брезента события могли развиваться по-разному. Неопытные, впервые пирующие на свадьбе в селе, а некоторые просто от скверности характера, могли шлепнуть по руке, уколоть вилкой, а то и плюнуть в раскрытую ладонь.

Возмездие настигало негостеприимного моментально. Мгновенно вычислив месторасположение спины и того, что ниже ее, сквозь брезент наносился точный удар коленом. Следовал взрыв хохота в палате, свидетельствующий о точности удара и солидарности с нами большинства пирующих.

Были неоднократные попытки ухватить и держать руку просящего. Как только рука оказывалась в плену, пострадавший начинал визжать. Через секунду визжала вся компания, перекрывая звуки музыки. Казалось, что визжит добрый десяток недорезанных поросят. Схвативший растерянно отпускал руку и в палате снова раздавался оглушительный хохот.

Выбежать на улицу и найти виновного было невозможно. Взрослый не мог позволить себе путь, который мы проделывали меж ног гостей. Взрослые, включая моих родителей, беззлобно делали замечания. Но в целом сельчане довольно снисходительно относились к подобным забавам, считая их сложившимся атрибутом свадебных гуляний.

Потом следовали многочисленные "горько". Но это было совсем не интересно. Нам были непонятны дикие восторги кричащих при виде целующихся молодых или нанашек. Особенно, если при этом начинали считать. И мы справедливо считали запрет просмотра фильма с однажды поцеловавшимися героями недопустимым, в то время как на свадьбах все это выставляется напоказ, да еще и ведется счет. Когда плюются, говорят, что противно. А тут, наверное, сколько чужой слюны во рту! Тьфу!

Затем следовали совсем скучные процедуры дарения подушек, одеял, отрезов материи и денег. Некоторое оживление у нас вызывали дарения "на обзаведение хозяйства". Дарили кролика, петуха с курицей или маленького щенка. Особый восторг возникал, когда для дарения к столу молодых тянули ярочку или упирающегося барана, либо протягивали через стол визжащего поросенка. В настоящее время таких экзотических подарков на свадьбах не видно.

Потом раздевали невесту. Но это было интересно взрослым и тем, кто примерял фату. Меня же начинала одолевать зевота. Мама очень точно определяла момент, когда у меня начинали слипаться глаза. Несмотря на то, что я, по инерции, еще сопротивлялся, она уводила меня домой.

Зато вечером следующего дня был настоящий праздник. Сейчас это называется поправкой. Тогда такое мероприятие в нашем селе называли складаной. Название это пошло, вероятно, от бедности наших предков, а может от их искреннего желания помочь и сопереживать ближнему. Скласть, сложиться всем вместе для продолжения праздника.

Во времена моего детства пришедшие на складану действительно складывали принесенное на широкую лавку в сенях. Приносили хлеб, узелок с куриными яйцами, торбочку с мукой, крупу и бывший тогда ценным и дефицитным, сахар. Мужчины снова приносили самогон.

Сначала было застолье, где умещались и все дети. Молодая выходила к гостям в хустке и распоряжалась застольем на правах молодой хозяйки. Молодой ходил по рядам и наливал чарки. Музыкантов уже не было и свадьба становилась необычайно тихой. На складану приглашали гармониста. Ставили патефон, затем появилась радиола.