В тридцатых годах прошлого столетия учитель начальной школы Шафранский, учивший и моих родителей, организовал в селе струнный оркестр. Гриша Гормах и Миша Мищишин играли на мандолине, Павло Навроцкий овладел балалайкой. Александр Гормах резво играл на гармони, а Ананий Гусаков освоил скрипку. Чуть позже в ансамбль влился еще один скрипач - Адам Хаецкий.
Война прервала надежды и чаяния моих земляков. Не до музыки. Восьмого июля были безвинно расстреляны двадцать восемь моих односельчан. Военные годы в нашем селе прошли в тревожном и зловещем ожидании, которому, казалось, не будет конца. Похоронки продолжали приходить и после войны.
После войны стала налаживаться жизнь. В селе организовали первый в правобережной Молдавии колхоз. Жизнь брала свое. Снова сватанья, свадьбы, крестины, провожания в армию. Музыкантов приглашали из окрестных сел. Единственную селе гармонь сумел сохранить во время оккупации Александр Гормах.
Осенью пятьдесят третьего в селе закончили строительство отдельной электростанции, а к весне колхоз приобрел множество духовых музыкальных инструментов, которых хватило бы на солидный симфонический оркестр. Из Могилев-Подольска пригласили руководителя оркестра Николая Рябова. За трудодни он подрядился обучить желающих играть.
Занятия и репетиции проходили в новом, недавно построенном клубе. На зимний период Рябов переехал в село. Поселили его в комнате для приезжих в помещении сельского совета. Кормили его музыканты по очереди. За очередность спорили, так как после ужина была возможность продолжить урок музыки прямо дома. На удивление, приезжий музыкальный педагог оказался непьющим.
В зимний период, когда не было сезонных работ, учеба и репетиции начинались с утра и заканчивались поздно вечером. В сухие дни уже седеющие, прошедшие огненный ад совсем недавней войны, ученики выходили на террасу клуба и извлекали разнокалиберные звуки из своих инструментов. В школьные классы проникали все звуки оркестра, который играл пока порознь. На переменах мы бегали в клуб и слушали. Оценивали мастерство каждого будущего музыканта.
Названия некоторых инструментов мы уже знали до этого. На свадьбах мы окружали музыкантов, прибывших из других сел и знакомились с музыкантами и инструментами. Но там играли пять - восемь человек. А в клубе, по определению Рябова, собрался целый музыкальный взвод.
В самом начале учебы пошел в клуб и мой тридцатисемилетний отец. С Николаем Рябовым он познакомился по дороге из Могилева. На попутке с песком они доехали в открытом кузове до Мошан. Потом больше часа месили клейкую грязь до Елизаветовки. Поговорить времени хватило. Ужинал Рябов в тот вечер у нас дома. Запомнил я его плохо. В памяти осталось его худощавое лицо и жидкие, гладко зачесанные назад, волосы цвета пожухлой соломы.
На следующий день отец натянул сапоги и одел фуфайку.
- Ты куда собрался? - спросила, бывшая в тот день у нас тетка Мария, его старшая сестра.
- А тебе какое дело? Куда надо, туда и иду. - как всегда, своим резким тоном ответил, с раннего детства независимый от старших в семье, отец.
- Идет в клуб. Будет учиться играть на трубе. - попыталась сгладить резкий тон отца мама.
- Боже мой! - всплеснула руками тетка Мария. - Ты что, не помнишь учебу у Шафранского? Тебе мало?
Тетка вместе с мамой рассмеялись.
- Регочете як двi кози коло млина! - в сердцах бросил отец и хлопнул дверью.
Коз в нашем селе держали несколько ветхих, прибитых беднотой старушек и одиноких вдов. Корова в хозяйстве всегда считалась показателем достатка и благополучия. Во времена моего детства само содержание козы было признанием бедности, если не сказать, убогости.
Немногочисленных коз держали в самой верхней и нижней части села. Если на горе коз привязывали пастись по краю лесополосы, провожавшей дорогу до самой Куболты, то в нижней части села коз выпасали на небольшом выгоне возле старой мельницы.
Историю с Шафранским в нашей семье знал даже я, самый младший. Настоящий подвижник, сельский учитель набирал учеников в струнный оркестр. К нему обратилась моя баба София с благой целью приспособить самого младшего сына в жизни. С собой она принесла кошелку, в которой был узелок с яйцами, орехи и спелые груши.
- Вот вам! - низко поклонившись, произнесла баба София. - Выучите моего Николу на музыканта.
Отец, по рассказам бабы Софии и тетки Марии исправно ходил несколько дней. В конце недели Шафранский, задержав отца после очередного урока, сказал:
- Ты больше не ходи, Николай! Не нужно тебе это занятие.
Отец долго не горевал. Больше всех сокрушалась баба София:
- Бог с ними, грушами. А вот яйца и орехи! И играть не выучил и назад просить неудобно...
Когда за отцом хлопнула калитка на улицу, мама сказала:
- Интересно. Выдержит ли наш музыкант сегодня урок до конца с его терпением?
Отец урок выдержал до конца. Но на следующий день он пришел домой рано. Снял фуфайку, с грохотом задвинул сапоги под лавку и сел на кровать. Помолчав, недовольно крякнул и сказал:
- Да ну их...! Дурости...
Мама, отвернувшись к плите, сочла за лучшее промолчать. Только плечи ее мелко тряслись в беззвучном смехе.
Научиться играть в селе пожелали многие. Но не все выдерживали напряженный учебный марафон, длиной в полтора года. В конце учебы, наставник, взяв в правлении колхоза расчет, уехал навсегда, оставив лидером оркестра Олеська Брузницкого.
Вышколенные мои односельчане к этому времени самостоятельно разучивали новые песни, уверенно играли украинские и молдавские свадебные мелодии, танцевальную музыку, несколько маршей, включая особенно нравившийся нам, "Прощание славянки", похоронный марш, без которого еще никто не обошелся, и туш.
Однажды в сельском клубе проходило торжественное мероприятие по поводу окончания сезона сельхозработ. Нашему пионерскому отряду четвертого класса был поручен внос знамени. После водружения знамени за спиной президиума, нас выстроили в два ряда. В переднем ряду стояли девочки, сзади мы - мужская половина юной пионерии.
Председатель колхоза торжественно зачитывал списки и заслуги награждаемых. Грамоты и памятные подарки вручал заведующий отделом райкома партии Глеб Григорьевич Дыгай, в самом конце служебной карьеры - Секретарь Президиума Верховного Совета Молдавской ССР.
После каждого награждения звучал оглушительный туш. На время звучания туша мы резво вскидывали и держали правую руку в пионерском салюте. Потом, не сговариваясь, ряд юных пионеров вслед за Мишкой Бенгой стал все громче и громче петь слова туша, которые мы все знали наизусть:
Ко-оро-ова пукнула слегка,
Увидев рыжего быка,
Задрала хво-о-ост до по-тол-ка!
Девочки, держа руки в салюте над головой, лукаво улыбались. Слова они знали великолепно, но поддерживать нас почему-то не желали.
Никто не обратил внимания, кроме ответственного работника райкома, впервые услышавшего, что под мелодию туша написаны и поются слова. Он наклонился с вопросом к сидящему рядом председателю колхоза. Тот недоуменно пожал плечами и поманил пальцем, сидящего в первых рядах, Флорика Калуцкого. Флорик хорошо рисовал, писал плакаты, знал все песни, выступал с пантомимо, успешно пародировал на сцене.
Флорик, минуя ступеньки, вскочил на сцену и наклонил ухо поближе к губам райкомовца. Потом Флорик придвинул свои губы к уху Дыгая и со свойственной ему непосредственностью прошептал слова, которые сам еще совсем недавно пел.
Глеб Григорьевич достал носовой платок и приложил его к глазам. По- том, кивнув председателю колхоза, встал и, повернувшись, пошел за кулисы. Отсутствовал он несколько минут. Председатель сам зачитывал и вручал грамоты. Звучал туш и три строчки припева к нему в нашем исполнении. Когда Дыгай вышел из-за кулис и уселся на свое место, глаза его были красными и казались заплаканными.
На следующий день завуч школы Иван Федорович Папуша к концу последнего урока зашел в класс и отпустил домой девочек. Слова туша после этого никто больше не пел.
