Не ходившая в церковь, но глубоко впитавшая в себя истоки православного христианства, моя баба София могла служить иллюстрацией толстовства, как образа духовной и мирской жизни.

Родилась моя бабушка на древней Подолии, в селе Драгановка Чемировецкого района Хмельницкой области (в прошлом Каменец- Подольской губернии). По подсчетам ее собственных детей и рассказам родственников баба София родилась в третью субботу после Зелених Свят (праздник Святой Троицы) т.е. 07 июня 1879 года.

Отец ее Иван Жилюк (Укр. - житель) по некоторым данным вел свой род от осевших во второй половине семнадцатого века турок-жилюков. Селились жилюки, на тогдашней условной границе, проходившей по широкой полосе между реками Збручом и Жванчиком. В жены, не церемонясь, брали понравившихся местных девушек и молодых женщин.

Вполне вероятно. Потому, что Жилюков нашего села отличал османский облик: жесткий, слегка вьющийся черный волос, смуглая с оттенком бронзы кожа, черные глаза и удлиненный с горбинкой нос. Баба София своей внешностью вполне соответствовала образу турчанки.

Другие фамилии коренных жителей нашего села прямо или косвенно указывают на турецкое происхождение. Гормах (Гормак, Горман), Научак (Нунчак), Навроцкий (Навруз). В старой польской транскрипции Navrozki читается Наврузкий. Кордибановские (Курды-баны). Старожилы так и говорили: не Кордибановские, а Курдебански.

В Бессарабию из Подолья баба София прибыла в составе немногочисленного семейства Жилюков. Вскоре после переезда она вышла замуж за Ивана Единака, моего деда. Мой прадел Прокоп происходил от осевших в Подолии поляков. Фамилия Единак в переводе с польского означает одинокий. Не единственный, а именно одинокий. На протяжении своей сознательной жизни я, пожалуй, болезненно присматривался к характерологическим особенностям всех Единаков. Большинство моих близких и далеких родственников отмечены печатью душевного одиночества. Ваш покорный слуга также.

По рассказам бабы Софии дед был чуть выше среднего роста, коренастый, русоволосый с голубыми глазами и вздернутым носом. Баба София говорила:

- Якби вкоротии нiс Симонове, це був би викапаний Иван (Если укоротить нос Симону, получился бы вылитый Иван)

Симон - старший из сыновей бабы Софии. Перед ним были еще две старших сестры. Гафия (Агафья), которая умерла до года вскоре после переезда с Подолья в сыром бордее. Потом следовала Ганька, родившаяся в 1901 году. И лишь затем сам Симон, появившийся на свет в девятьсот четвертом. За ним в девятьсот седьмом родилась моя тетка Мария.

Павлина, старше отца на четыре года, родилась в начале четырнадцатого года. В конце пятнадцатого родился Михаил. Когда 1 сентября 1918 года родился последыш, мой отец, бабе Софии шел сороковой год. Кроме отца и тетки Павлины, остальные дети бабы Софии были голубоглазыми.

Весной девятнадцатого на территории Бессарабии свирепствовал сыпной тиф. Баба София рассказывала, что в начале мая дед Иван, вернувшись из Тырново, привез на себе вшей. Дед долго отмывался, одежду баба София выжарила в печи. Несмотря на предосторожности, дед заболел и шестнадцатого мая умер, оставив в числе шестерых детей моего восьмимесячного отца.

Больше от нужды, нежели по любви сначала была выдана замуж за Антона Байдюка из Каетановки (Первомайска) тетка Ганька. Вслед за ней на старшей дочери Пастухов - Вере женился старший сын - Симон. Через несколько лет вышла замуж за Навроцкого Петра - Мария. Почти сразу же за парубка-перестарка Еремчука Ивана из соседних Мошан вышла замуж самая младшая из сестер - тетка Павлина.

Оставались с бабой Софией самые младшие: Михаил и Николай, мой отец. Влачили бедное, почти нищенское существование. Без лошади, без земли, так как земельные наделы нарезали только родителям, имеющим дочерей. Впоследствии земля становилась приданым девушки.

В двадцать седьмом году без сватов к бабе Софии наведался вдовец, оставшийся с семерыми детьми - Кордибановский Иосиф (Юсько). Оборотистый, зажиточный смекалистый мужик. Еще в молодости, подавая в конную соломорезку солому, лишился обеих рук. Левую руку затянуло почти до лопатки. Справа осталась треть плеча.

Ствол с извитой ветвью и трехпалой расщелиной после долгих поисков в лесу подобрал себе сам. Сельский столяр самоучка Штефанина (Степан Тхорик) в стволе выдолбил нишу, в которую удобно уместил короткую культю плеча. Потом долго вырезал, гнул над горячим паром и шлифовал под присмотром Юська пальцы его будущей деревянной руки. Потом несколько раз пропитывал сваренной из прогорклого подсолнечного масла олифой, снова сушил.

Притянутая сыромятными ремешками, "рука" служила деду Юське до конца его жизни, побывав впоследствии со своим хозяином в Сибири. По мере надобности в развилку близко расположенных веточек заклинивали ложку, вилку либо самокрутку.

Я помню эту руку. Почерневшая от времени и впитавшейся олифы, обгорелая у основания "пальцев", где клинили самокрутку, эта рука внушала мне безотчетный страх. От этой руки мне всегда хотелось убежать подальше, хотя дед по натуре был добряком. Похоронили деда Юська вскоре после возвращения из Сибири вместе с его "рукой".

По рассказам самой бабы Софии, о каких либо чувствах между двумя уже пожившими людьми, речи не было. Жалостливая и остро сопереживающая чужому горю, баба София обстирывала всю детвору, ухаживала за двумя коровами. Без конца в печке тихо булькало варево на несколько душ.

А самого деда Юська надо было утром умыть, одеть, застегнуть и подпоясать. Затем три раза в день надо было вставить в развилку "пальцев" ложку. Борщ дед Юсько зачерпывал из миски и подносил ко рту сам. А хлеб, ломая на небольшие кусочки, баба София опускала размокать в борщ и внимательно следила, как покачивающаяся ложка несла еду в раскрытый, беззубый с молодости, рот. А сколько самокруток?

- А потом надо было несколько раз в день расстегнуть и застегнуть ширинку. Надо было быть начеку и вовремя проводить до нужника, снять штаны, потом вытереть, а затем снова одеть и застегнуть. - говорила баба София своим давнишним подругам по возвращении из ссылки.

Я, восьмилетний, сидя на корточках у низкого столика в тени за ветхой хатой старой Милионихи, слушал эти неспешные исповеди. При этом я старательно вытирал черным хлебом сковороду с остатками зажаренного до черноты лука, мелких кусочков грибов и подсолнечного масла. Грибы баба София вместе Милионихой собирала на полусгнивших пнях в старом лесу.

- Твоя Сибирь, София, длилась не пять, а целых двадцать пять лет. - сказала до сих пор молчавшая Сивониха, вдова бабиного брата Сивона Жилюка.

Лишь повзрослев, я понял, что Сивониха имела в виду двадцать семь лет, поведенных бабой Софией во втором замужестве.

Мой девятилетний отец жизнь в новой семье терпел с трудом. Большую часть времени он проводил на старом отцовском подворье, вырывая высокие сорняки, подступившие вплотную к стенам уже косившейся хаты. Лепил и сушил на завалинке кизяки, перепревший навоз для которых разрешили ему брать соседи Гусаковы, державшие две коровы.

В возрасте двенадцати лет отец вернулся на родное подворье окончательно и навсегда. Пас у Марка Ткачука овец, у Максима Мошняги - коров. Ходил в Цауль собирать в саду гусеницы у помещика Помера. Тот кормил вдоволь и платил, говорил, вспоминая, отец, по совести. В конце сбора гусениц, лично проверив деревья, доплачивал и молча накидывал на плечи что-то из ношеной одежды.

Дядя Миша, будучи на три с половиной года старше отца, оказался более терпеливым и покладистым. После ухода отца он прожил в доме Кордибановских еще два года. В семнадцать дядя Миша внезапно женился на сверстнице, Каролячиной (Олейник) Ганьке, живущей неподалеку. Две недели спустя, ушел на воскресенье в Каетановку к старшей сестре Ганьке один. В Елизаветовку он больше не вернулся. Через год сошелся с тезкой старшей сестры и первой жены. Еще через полгода молодые супруги повенчались в Антоновской православной церкви.