Сейчас ежегодно мы женой приезжаем в Елизаветовку на кладбище на каждый третий день пасхи. Это родительский день, день поминовения или, как принято говорить в моем селе, проводы. Исключение составил 2003 год, когда меня свалил жестокий приступ радикулита. Езжу, бывает, на три кладбища, благо дни проводов в Елизаветовке, Окнице и Дондюшанах не совпадают. Из года в год с неприятным чувством я наблюдаю, как родительский день постепенно превращается в своеобразную ярмарку тщеславия...
Шокирует размах приготовлений к этому скорбному дню. Прибывшие родственники наряду с сумками и корзинами с поманой, тащат дорогие спиннинги, велосипеды, пуховые одеяла и аудиотехнику. Стараясь перещеголять друг друга, одаривают нужных людей, подчас не знавших при жизни ныне усопших.
А потом начинается, не побоюсь сказать, пляска на костях. Открываются бутылки с самыми дорогими коньяками, хлопают пробки от бутылок с шампанским, раскрываются упаковки с красной и черной икрой, изысканными копченостями. О покойниках забывают. Разъезжаются с багровыми лицами, на которых написано:
- Отлично погуляли!
Я приношу дань уважения и благодарности моим землякам, что на нашем сельском кладбище шабаша, тем более подобного масштаба, нет. Пока. Надеюсь на благоразумие и человечность, которые никогда отказывали моим землякам. Сам я на кладбище ни пить, ни принимать пищу не могу. Не то место. Где-то внутри меня не покидает ощущение, что в этом есть что-то от людоедства.
Неприятно поражает, растущее из года в год, число цыган и так называемых нищих в родительский день. Неискушенным взглядом видно, что деловито снующие между могил бесцеремонные люди с бегающими глазами избрали день сокровенного общения родственников в качестве момента для решения своих мелко-корыстных интересов. На костях усопших.
Полковник милиции в отставке, приехавший помянуть родителей из Севастополя. Добравшись поездом до Москвы, приехал поездом Москва- Кишинев. Приготовив пакеты с поманой, отошел встретиться с односельчанами, которых не видел много лет. В том числе и со мной. Каково было видеть его лицо, когда, вернувшись, он увидел совершенно опустошенную могилу!
Мой настоящий родительский день приходится на понедельник. Накануне установленного дня. Прибрав могилу, я отправляюсь по кладбищу навестить моих дедов и бабушек, двоюродных братьев и сестер, всех родственников и просто знакомых и незнакомых.
Могил все больше, круг оставшихся сокращается как шагреневая кожа. При этом ежегодно в голове навязчиво включается калькулятор, подсознательно выбрасывающий информацию о возрасте, в котором они ушли в мир иной.
Пусть Вам Земля будет пухом. И мир Вашему праху.
На самых высоких вершинах ничего не растет
Юл. Бриннер
Как отец не стал начальником
Отец в своих воспоминаниях иногда возвращался к совершенно обыденным, как мне казалось, историям военного времени. О боях он не любил рассказывать вообще. Мне было обидно и стыдно за отца. Но особенно было обидно, когда он рассказывал, что после войны его направили в Сороки на курсы председателей колхозов. Но отец, вместо того, чтобы выучиться и стать председателем, как Назар или Анисько, на уроках ногтем ранил себе внутри носа, чтобы у него носом пошла кровь. Так было не раз.
- Начальник курсов, - рассказывал отец, - оторвал кусочек от тетрадного листа, на котором от руки написал направление в Сорокскую больницу. По написанному ударил большой круглой печатью. Войдя в одноэтажное, красного кирпича, здание больницы, я протянул направление медицинской сестре, сидящей за небольшим столиком в конце коридора. Прочитав, медсестра провела меня через переход в другой коридор. У каждой двери была отдельная очередь. Указав на нужную дверь, медсестра ушла. Когда подошла очередь, я вошел. Доктор внимательно и долго смотрел в носу, а потом спросил напрямик:
- Написать тебе справку, чтобы тебя освободили от курсов?
Я молча кивнул.
- В следующий понедельник принесешь четыре фунта сала.
Сало отец принес вместе с огромной буханкой, испеченного мамой, свежего черного хлеба. На следующий день мой отец вернулся домой и снова заступил на дежурство конюхом. Я узнал об этом гораздо позже, когда мне было около десяти лет. В очередной раз мной овладели стыд и обида. Не покинь он курсы председателей колхоза, сегодня катался бы я целый день в зеленой "Победе"! ═
В детстве я не раз задавал отцу один и тот же вопрос:
- Почему ты не закончил курсы председателей и не стал начальником? Смотри! Сколько председателей колхозов по району из нашего села! Бывает, приходят к тебе советоваться. Ты ещё с зимы знаешь, какое будет лето. В прошлом году, когда ты работал на конной сеялке, сказал, что урожая гречки не будет. Даром семена потеряли, лошадей зря гнали и людей мучили. А всё потому, что сеяли в сушь и на горбу. А осенью оказалось так, как ты говорил весной. Ты стал бы хорошим председателем.
- Если бы я пошел в председатели, пришлось бы вступать в партию.
- Ну и вступил бы. Всех партейных ставят начальниками. Ты сам говорил, что с нашего села более десяти человек работают председателями. Больше половины из них - твои двоюродные и троюродные братья. А вуйко Мишка, уже столько лет председателем в Каетановке - родной брат тебе.
- Из Елизаветовских только три настоящих хозяина: Назар Сивонив (Жилюк), Павло Гельчешен(Гормах) и Иван Бойкив(Бойко), - возражал мне отец. - Анисько стал председателем после армии, совсем молодой был. Очень толковый, но у него не было времени показать работу. Скинули за то, что ко всем относился одинаково, держал дисциплину, хоть и голоса не повышал.
- А некоторые из моих двоюродных братьев - продолжал отец -, которые сейчас в председателях, в тридцатых, уже крещенные родителями после рождения в церкви, вступили в какую-то религию, снова крестились голыми в бочках. Срам! Потом некоторые стали кузистами (профашистская партия Румынии). Когда пришли русские, стали большевиками и пошли в председатели и бригадиры. Сяню Научака, моего двоюродного брата, до сих пор кличут Кузой.
После того, как мне минуло десять, родители часто обсуждали проблемы семьи и села в моем присутствии. По вечерам у нас собирались родственники и соседи послушать радио. После этого обсуждались колхозные проблемы. Я уже лежал в постели за широкой грубкой, отделяющей меня от комнаты. Бывало, кто-то спрашивал:
- Женик спит?
Мама почему-то всегда, не глянув за грубку, успокаивала:
- Уже, уходился.
Я, мирно и мерно посапывая, внимательно слушал разговоры взрослых. Бывало, я слышал то, что не следовало слышать моим детским ушам. Утром мама иногда говорила:
- Не грiх, шо в песок, грiх, шо с песка. (Не грех, что в рот, грех, что изо рта; песок - простонародн. укр. и польск. означает "рот"; (Pisk, Писк - Рот польск.). Молчи и думай, как не надо делать. Никогда не задумывай подлость).
Я слишком рано узнал подноготную отношений в селе. Сейчас мне кажется, что родители намеренно не щадили меня, часто открывая мне глаза на события и поступки людей, идущие вразрез с принципами здоровой морали, нравственности и духовности. Сами родители, я уверен, о существовании таких слов и не подозревали.
Я молчал. Сказать было нечего. Я сам слышал, как Назар Милионив (Натальский), которого за глаза все называли штундой, сидя на краю канавы с Яськом Кордибановским, говорил:
- В партию идут ледащие и босяки. Лишь бы не работать. В начальниках легче.
Помолчав, отец добавил:
- Быть председателем - значит надо, несмотря на родство, от всех требовать работу одинаково. Это как в армии. Надо целый день гавкать на людей. Чужие в ответ промолчат, покорятся, потому, что деваться некуда. А родичи не простят. Нема ворога гiрше вразеного (обиженного, образа - обида - укр.) родича. Даш родинi волю - собi неволю. Не по мне это занятие. Боюсь.
