За косарями следовали Кася, Галя и Люба. Вязали перевясла, серпом подгребали стебли, увязывали в снопы. Закончив работу, снопы стоя поставили в копнушки по четыре. Так быстрее высохнет. Коваль озабоченно оглядел небосклон. Дождь сейчас не нужен.

На второй день снопы уже были на ровной площадке за пошуром. Расстелили рядно, Коваль принес от Карпа широкий брезент. После обеда, когда из колосьев испарились остатки влаги, начали обмолот. Цепы били в ряд, слаженно и ровно. Сначала бил Коваль, за ним сразу Миша, за которым с ходу включился в ритм Коля. Сказывались кузнечные навыки у наковальни.

Утром снова расстелили брезент, высыпали, собранное в мешки на ночь зерно, разровняли. Ближе к вечеру, когда потянул ветерок, потряхивая решетом, перевеяли. Собранный урожай вечером подняли на чердак и ровным слоем расстелили досыхать. Следующим утром пришел одолжить косу Никифор, чуть позже Карпо, унося вместе с косой и одолженный Ковалю брезент.

Для Елизаветовки война по настоящему началась восьмого июля сорок первого. В тот день длинная колонна немцев вошла в село. Располагавшаяся на аэродромах за Днестром советская авиация в тот день совершила налет на, остановившуюся на постой в имении пана Барановского, крупную немецко-фашистскую часть. Бомбили и среднюю часть села. По шляху колонны немцев направлялись в сторону Брайково, на северо-восток.

В селе оказалась разрушенной единственная хата Макара Олейника. Вошедшие в село немцы заподозрили, что бомбардировка села не была случайной. Начались поиски радиста. В результате к концу дня в селе были расстреляны двадцать четыре человека.

Услышав выстрелы в центре села Прокоп с Мишей и Колей покинули бордей. Он увел парней за огороды, вглубь подсолнечникового поля. Наказав не подниматься и ждать его, вернулся в хату, где оставались Кася с дочками. Вскоре возле ворот остановилась бричка. Пять, вооруженных автоматами, немцев соскочили наземь, сгрузили какие-то серо-зеленые ящики и рюкзаки. Возница накинул вожжи на столб, у которого Прокоп ковал лошадей.

Немцы быстро осмотрели двор, перенесли вещи в дом. Девочки испуганно жались в углу у печки. Заглянули и в бордей. Один из немцев, похлопав Коваля по плечу, заговорил:

- Gut! Es ist notwendig, Scuh Pferde!

Коваль ничего не понял. Немец вывел Коваля на улицу, подошел к бричке и поднял переднюю ногу коня. Подковы не было, копыто коня было сбито, сверху торчали загнутые гвозди. Коваль вернулся в кузницу. Взял ящик с инструментами, подобрал, висевшие на стене новые подковы.

Коваль освободил копыта от стершихся подков, вынул гвозди, зачистил копыта. Работал один. Ребят пока решил оставить в подсолнухах.

Помогал немец. Одну подкову пришлось расширять. Коваль развел в горне огонь, нагрел докрасна и, одев на округлую сторону наковальни по кругу ударами молотка расширил подкову до нужного размера. Охладив, вышел за ворота. Подкова пришлась впору. Когда собирал инструменты в ящик, немец снова похлопал Коваля по плечу:

- Ein guter Meisterschied.

Уловив в обращении единственное слово "Майстер", Коваль понял, что немец похвалил его работу.

За пошуром Кася ошипывала курицу, заказанную немцами на ужин. Помогал ей, ощипывая голову, пожилой худощавый немец. Коваля поразило, как его Кася оживленно беседовала с немцем. Откуда она знает немецкий? Прислушался. Немец с Касей говорили по польски. Ужинали немцы за деревянным столиком под вишней, где всегда обедала семья Прокопа. Девочек еще засветло Кася отправила на чердак.

Уже в сумерках к Ковалю наведался недалекий сосед, его кум Сергей Бенга. Вполголоса поведал Ковалю о расстреле в центре села. Во время разговора стал накрапывать дождь. Сосед, пригнувшись, побежал домой. С первыми каплями дождя скрылись в доме и немцы. Расположились хозяевами в обоих комнатах. Для себя и девочек Кася постелила, что могла, на чердаке.

Уже было темно, когда Прокоп побежал в подсолнухи. Дождь уже вовсю барабанил по широким сочным листьям. Ребята сидели, плотно прижавшись друг к другу. Не таясь, пробежали двор. Через окно была видна, освещенная керосиновой лампой крайняя комната, в которой собрались все немцы. Один, широко жестикулируя, что-то рассказывал. Сидящий на низеньком табурете у самой печи, старательно играл на губной гармошке.

Коля с Мишей легли на топчане, сбитом Ковалем еще двадцать лет назад. Прокоп вышел и плотно прикрыл двери в бордей. Дождь усиливался, переходил в ливень. Только сейчас Коваль вспомнил о лошадях. Те стояли, понуро опустив головы. Опалка, подвешенная немцем, была пуста. Коваль распряг животных, перекинул посторонки через спины и повел коней к Поварской Елене, соседке напротив.

Завел коней под крытый навес, где раньше держали овец. Привязал к яслям и лишь потом постучал в дверь. Люнька ответила не сразу. Узнав по голосу Коваля, открыла. Коваль коротко объяснил:

- Коней привязал под навесом. Жалко животных.

Вернувшись в хату, вошел к немцам. Кивком головы попросил ездового выйти. Объяснить, где кони, не мог. С чердака спустилась Кася. Вызвали немца, знающего польский язык. Так поэтапно объяснили немцам, куда на ночь помещены кони.

Девятого июня утро выдалось солнечным, несмотря на то, что улицей и огородами еще неслись мутные потоки воды. Ручей во дворе Поварских превратился в бурную речку, несущую на долину охапки смытой соломы, объедки кукурузы, вымытую траву.

Коля направился домой, на отцовское подворье. Он уже знал о расстреле односельчан и с тревогой вошел в хату. Все были на месте. Только Петро, старший брат, тихо сказал:

- Мог бы и передать кем-либо, где ты и что с тобой.

До обеда Коля с братьями очищали от ила двор, выносили и складывали у ворот принесенный потоком мусор. К обеду братья уже знали имена погибших сельчан. Коля задумался. Хотелось вернуться к Прокопу, там Люба. Но там и немцы. У них в доме немцы не остановились. Его сомнения разрешило сообщение соседа о том, что прошлой ночью в центре села пьяным немцем была изнасилована молодая женщина.

Коля поспешил на долину. Во дворе Прокопа было спокойно. Немцы по очереди брили друг друга. Один, сидя на завалинке что-то наигрывал на губной гармони. Из бордея доносились удары молота и звон наковальни. Прокоп с Мишей еще с утра разожгли горн и работали в поте лица. У двери высилась горка готовых петель и задвижек, за которыми сегодня должны прийти. Жизнь продолжалась...

Ближе к вечеру Коля попросил разрешения переночевать в бордее. Пожав плечами, Коваль предложил:

- Можешь спать с нами, на чердаке. Места хватит всем.

Почувствовав что краснеет, Коля отрицательно покачал головой.

Позже Коваль заметил, что Коля вытащил из-за горна старый тесак, откованный Ковалем еще в молодости. Опробовав пальцем остроту, Коля долго чистил и затачивал тяжелый нож на мелком кругу. Ещё раз попробовав остроту лезвия, аккуратно подвесил тесак за топчаном у изголовья. Потом накинул на ручку старую тряпку, чтобы было незаметно. Коля вздрогнул, когда раздался спокойный голос Прокопа:

- Выбрось дурости из головы! Погубишь себя и всех. Даст бог, не покинет нас его милость...

После ливня просохло. Земля в огородах покрылась хрупкой корочкой. После покоса стерня зазеленела молодой сочной травой. Кася, привязав к ланцуху (цепи), кольцом охватывающему рога коровы, длинную веревку, поручила двенадцатилетней Фране пасти корову на позеленевшей стерне. С утра, когда стерня была ещё мягкой от ночной влаги, Франя вышла в суконных тапках, сшитых Ковалем. После обеда девочка решила пасти корову босиком.

Сначала было приятно. Стерня, казалось, не больно покалывала пятки, нагретая земля согревала ступни. К концу дня Франя пасла корову и внимательно смотрела, куда ставить ногу. Высохшая стерня колола немилосердно.

Наскоро помыв вечером ноги, Франя проворно забралась на чердак. Спать легли рано. Среди ночи всех разбудил громкий Франин стон и плач. Ноги горели, их разрывала дикая пульсирующая боль. Проснулись от крика и немцы. Солдат, знающий польский язык поднялся по лестнице и громко спросил Касю: