Он на глаз определял температуру нагреваемого металла, часто подсказывая: хватит! Металл, говорил Коваль, должен быть ярко-малиновой окраски, ни больше, ни меньше. Остужал металл при закалке Коваль и в масле и в воде. Науглероживание проводил с дефицитным тогда "синим калием", так называли в то время железосинеродистый калий. Но чаще пользовался кровью забитых животных. Топоры и барды, закаленные Ковалем могли разрубить катанку, не сминаясь и не крошась.

Сам неразговорчивый, Коваль не любил болтливых. Однажды в кузницу пришел прицепщик М. Не в меру говорливый, он не задумываясь, мог словом унизить пожилого, обидеть младшего. Принеся металлическое седло от какого-то сельхозинвентаря, требовал заклепать быстрее, хоть как-нибудь.

- Чтобы выдержало до осени, а там я уже буду в армии. - тараторил М.

Коваль молча слушал разговоры. Затем, поморщившись, сказал:

- Там, даст бог, тебя научат.

Самого Прокопа армия научила многому. На фронтах первой мировой войны он познал и людскую подлость, и цену боевого братства. На призывной пункт в Окнице он попал в девятнадцать лет, на два года раньше призывного возраста. По подлости старосты села, он был призван в 1913 году вместо сыночка местного богатея. Не по годам развитый, физически сильный Прокоп без проблем прошел комиссию. В подделанных старостой сопроводительных документах значилось, что ему исполнился двадцать один год.

До Москвы везли без пересадок, по тогдашним меркам быстро, всего за четверо суток. До ярославского вокзала вели пешком. С изумлением озирались новобранцы на многоэтажные здания, гадая, как забираться на верхние этажи.

С Ярославского вокзала отъехали далеко за полночь. Мелькали большие станции и полустанки. Позади остались Уфа, Челябинск, Петропавловск. В Томске стояли около недели. За Иркутском недавно построенная железная дорога огибала Байкал огромным полукругом. И снова недельная стоянка в Чите.

Через Манчжурию поезд катил без остановок до Харбина, где поменяли паровоз. Наконец прибыли в Уссурийск. Расселили по казармам. Учения, изнурительная муштра на плацу. По субботам банный день. В воскресенье желающих отпускали послушать воскресную службу в огромной церкви удивительной красоты.

Через три месяца снова в путь, строго на север. Шли в основном пешком. На телегах везли обмундирование, боеприпасы, провиант. Потянулся бесконечный берег озера Ханка. Прокопу, видевшему только небольшие бессарабские пруды, стокилометровой длины Ханка показалась настоящим морем. Прибыли в небольшую деревушку в два-три десятка домов со странным названием Турий Рог. Совсем рядом, на расстоянии одного километра строго на север, была русско-китайская граница, где предстояло нести долгую нелегкую службу.

Много лет спустя, внук Прокопа, в детстве толстопузый Толик Единак, больше всех потомков похожий на своего деда, приехал в гости в село. По окончании мореходки Анатолий Николаевич уже много лет ходил в море капитаном Дальневосточного рыболовецкого флота. Расспрашивая о службе, за чаркой дед Прокоп неожиданно и вполне серьезно сказал:

- Я там бывал. Проезжал Иркутск, Харбин, стояли во Владивостоке. В Уссурийске служил в городке. С площади направо хорошо видна большая красивая церковь, а слева казармы из красного кирпича, плац, за которым длинный госпиталь - больница для солдат.

Анатолий Николаевич поперхнулся. Откашлявшись, с недоверием уставился на деда. Весело подумалось:

- Фантазирует дед после двухсот граммов.

Дед до этого никогда не рассказывал о своем пребывании на Дальнем Востоке. Все знали, что дед Прокоп в первую мировую воевал на германском фронте.

Каково же было удивление Анатолия Николаевича, когда через год, приехав на автомобиле в Уссурийск, остановился на городской площади. Справа стоял Никольск-Уссурийский Никольский собор, слева старинные казармы красного кирпича.

Однако долго служить на берегу Ханки Прокопу не пришлось. На западе уже полыхало пламя первой мировой войны. 25 августа 1914 года Япония объявила войну Австро-Венгрии. Вступление Японии в войну на стороне Антанты позволили России перебросить Сибирские и Дальневосточные корпуса на европейский плацдарм военных действий.

Обратный путь проходил уже морским путем. Глубокой осенью 1915 года вышли из Владивостока, пересекли Японское море, обогнули Юго-Восточную Азию, Индию и вначале февраля 1916 года вошли в воды Красного моря.

Последовал Суэцкий канал, Средиземное море, в котором, как узнали позже, германская подводная лодка потопила пароход с однополчанами, вышедший из Владивостока двумя неделями раньше. Проходя между островами в Эгейском море, чудом избежали столкновения с немецкой морской миной. Рогатую смерть вовремя заметил вахтенный и, рискуя сесть на мель, пароход обошел опасный участок моря.

Ранней весной 1916 года показались ночные огни Одессы. До утра стояли на рейде. К полудню сошли на берег. После формирования объявили отправку на Юго-Западный фронт. Ехали в насквозь продуваемых теплушках.

В Жмеринке вагон прицепили к составу, идущему на юго-запад. На закате медленно проехали мимо здания станционного вокзала. Сердце Прокопа сжалось. Могилев! Сюда он не раз приезжал он закупать для кузницы металл и инструменты. Поезд катился медленно, почти шагом.

Мост через Днестр казался необычайно длинным. Плавный поворот направо и снова знакомая станция - Волчинец. Не останавливаясь, поезд медленно полз вверх вдоль правого берега Днестра. По ходу справа по нескольким тусклым огонькам внизу угадывалась Наславча. После Наславчи поезд двигался между холмами извивающейся змеей. На крутой петле, ведущей направо, тревожно заныло в груди. В двух-трех километрах слева оставалось его родное село Гырбово. Неужели навсегда?

Окницу проехали не останавливаясь. За Секурянами железная дорога, извиваясь, шла лесом. За лесом поезд внезапно остановился. Последовала команда срочно выгружаться. На широком лугу близ села Сербичаны разобрались поротно и повзводно.

Скоро их поезд с длинным рядом пустых теплушек покатил обратно. Паровоз толкал теплушки задним ходом, потушив прожектор. Кто-то развел костер из собранных сухих сучьев. Тут же последовала команда потушить. Боялись лазутчиков. Линия фронта была уже недалеко.

До рассвета войска рассредоточились в густом лесу. Весь день отдыхали. Как только стемнело, колонна двинулась на запад. Рассвет встретили в разбросанных дубовых рощах за селом со странным названием Кроква. Снова привал.

С наступлением темноты двинулись. Через несколько километров миновали известные "Четыре корчмы". Справа в семи километрах оставался Хотин. Под Бояны прибыли задолго до рассвета, прямо на левый фланг Юго-Западного фронта.

Сообразительного, безошибочно принимающего решения, невысокого, физически сильного Прокопа приметил начальник дивизионной разведки. До мая местами вспыхивали вялые позиционные бои. Разведчики, бывало, не снимали сапог по двое суток. То надо было захватить "языка", то уточнить расположение артиллерийских позиций.

Однажды разведгруппа сопровождала одетых в штатское пожилого мужчину и молодую женщину до самого берега Прута за Новоселицей. На крутой излучине реки их ждали двое в лодке.

22 мая начался знаменитый Брусиловский прорыв, закончившийся глубокой осенью. С фронта Прокоп вернулся в мае восемнадцатого года, демобилизовавшись после заключения Брест-Литовского договора. На груди его позвякивали два георгиевских креста, а в солдатском рюкзаке лежала бережно завернутая книга с личным вензелем уже свергнутого царя.

В селе Прокоп узнал, что парень, вместо которого он был мобилизован, через год все же был взят на фронт. Погиб он под Белостоком, задохнувшись газами, примененными германской армией. В первое же воскресенье Прокоп пошел в церковь, поставил свечку. Попросил священника вписать имя погибшего в поминальный список убиенных. До конца службы стоял, низко склонив голову.