И он голосом, в котором сам ощутил дрожь, сказал:

— Я хочу видеть детей. Ты этого запретить мне не можешь.

— Хорошо, — вдруг согласилась она, — давай завтра днем…

— Но днем я не увижу ни Митеньку, ни Терри! — возмутился он.

— Увидишь, — откликнулась она, — Терри болеет, а Митенька может и не пойти, он же круглый отличник, ты забыл?..

После разговора Митя долго сидел у телефона, курил и пытался успокоить разбушевавшееся сердце.

К Нэле, в бывшее свое жилище, Митя шел, как на любовное свидание, волнуясь и пугаясь этого сильного, не проходящего со вчерашнего дня сердцебиения. Он почему-то пошел бульварами, старым своим маршрутом, которым гулял с детьми.

Бульвар был черно-белый, предвесенний, скамьи еще не высохли после зимних снегов, и ни шахматистов, ни доминошников еще не было.

Пивная палатка исчезла, что огорчило Митю. Ему хотелось зайти, выпить, как раньше, пива и немного снять стрессовое состояние.

Он шел все медленнее, вдыхая предвесенний серо-сиреневый дух бульваров, забытый им в спальном районе, где огромные красивые белые сугробы внезапно, в один день, превратились в кучи мусора, а дом в весеннем свету стал тем, чем был на самом деле, — грязно-серой проржавевшей коробкой. Такой дом отталкивал.

Теперь Митя подходил к Своему Дому. Это был истинно ДОМ, а не временная бетонная хибара с клетушками!..

Митя вошел в подъезд и поздоровался все с той же швейцаркой, она ответила вежливо, но как постороннему.

Дверь открыла Нэля. Она была одета в домашнее платье, которое Митя помнил.

Выглядела она неплохо (он не знал, скольких это стоило трудов!) — чуть намакияжена, чего раньше она дома не делала, хорошо причесана.

Они поздоровались.

Митя снял пальто и как-то сам сразу прошел в столовую, хотя Нэля никуда его не приглашала.

Там все осталось по-прежнему, разве как-то глуше и чище.

Нэля заговорила первой:

— Прости, но детей нет. Только Костик. Сегодня в школе у них визит иностранцев, и Митеньку, и Терри обязали прийти. Я позвонила бы тебе, но не знала куда…

Отсутствие детей, которых еще вчера он то ли хотел видеть, то ли нет, — сегодня, сейчас, отозвалось болью в сердце, и оказалось, что Митенька и даже плакса Терри ему необходимы.

Но он постарался, чтобы Нэля этого не заметила, и ответил:

— Что ж, я с радостью повидал бы их всех, но раз так, побуду с Костиком и приду, если ты позволишь, когда все дети будут дома.

Нэля кивнула как-то отстраненно, чуть махнула головой, и Митя понял, что сыновей старших он не увидит никогда.

Он пошел в детскую, вспомнив с накатившим враз отчаянием, что ничего не принес. Как всегда у него с детьми…

…Мразь ты, Митька, подумал он безысходно.

Нэля ушла на кухню, дабы не присутствовать при свидании.

А пройдя на кухню и поставив чайник, вдруг беззвучно заплакала. Все думают, что она — железная леди, радующаяся избавлению от мужа — грязного бабника. Она и вела себя на людях (и при отце и сыновьях тоже) спокойно и достойно, вызывая и уважение, и порицание, — не женщина она, что ли? Осталась с тремя детьми!

Она позволяла себе плакать только ночью, в своей спальне, бывшей супружеской.

И вот сейчас сорвалась. Она боялась признаться самой себе, что до сих пор любит Митю.

Костик сидел на полу, на ковре, и рассматривал яркую книгу. Мальчик он был на редкость тихий. Митя не знал с чего начать, присел на корточки и спросил, что за книгу изучает Костик. Тот мельком глянул на Митю и ответил, что сказки.

Митя улыбнулся и похвалил Костика, а сам подумал, что если Костик его не узнал, то, может быть, лучше и не признаваться?

Ему претили мелодрамы с криками или трагическим шепотом: «я твой отец, малыш…»

Костик сам разрешил эту проблему.

— А почему ты так долго не был? — спросил он.

— Ты знаешь, кто я? — немного удивился Митя.

— Ты — мой папа, — ответил Костик без всяких эмоций.

— И ты меня вспоминал? — допрашивал Митя сына.

— Конечно, — совсем по-взрослому ответил Костик и добавил: — Не мешай мне читать.

Митя понял, что Костику он сейчас не нужен. Пришел — так и должно быть. Митя тихонько двинулся к двери.

Костик спросил:

— Ты уходишь опять?

— Ненадолго, — заверил Митя сына.

— Ладно, — откликнулся Костик, — только приезжай. — И уткнулся в книгу, водя по буквам пальцем.

Мите хотелось спросить сына: «Ты меня любишь, малыш? Скучаешь?» Но с таким суровым ребенком подобные слезливые вопросы не проходят.

Он махнул Костику рукой и вышел.

Нэля стояла в коридоре, как бы проводить его, но Мите до страсти не хотелось отсюда уходить, хотя он понимал, что все звенья когда-то крепкой цепи утеряны и самой цепи нет и в помине!..

И все-таки попросил:

— Чаем меня не напоишь?..

— Напою, — ответила Нэля вопреки своему желанию ни секундой дольше не видеть бывшего мужа.

Он не знал, где Нэля будет устраивать чай, но прошел в столовую и остановился у балконной двери. Уже темнело, зажглись фонари.

Прогремел на стыках трамвай.

И в голове у Мити гремело. Кружилось, вертелось…

Он вдруг вспомнил Веру, тетку, Лелю… Не Оленьку, нет! Она как бы дематериализовалась…

Тут-то он себя и остановил. Полно! Хватит! Ты еще раз обманешь человека? подумал он, вспомнив и Олю. Чего ты хочешь, ты сам-то знаешь? Уходи отсюда и не навязывайся женщине, своей жене, которой ты ничего не сможешь дать.

Митя вышел из комнаты. Сразу же в прихожей появилась Нэля.

Он сказал тихо:

— Нэля, не надо чая. Спасибо. Я ухожу.

Нэля повернулась к нему. Лицо ее было зажатым и сухим.

— Уходи, — сказала она. — Я беру разводные дела на себя. Никаких от тебя денег не нужно. — Она помолчала и сказала просяще: — И не приходи сюда. Мальчики тебя забудут. Им ты не нужен. Живи со… — она хотела сказать «с кем», но усилием воли сдержалась.

— Нэля! — вдруг себя не помня закричал Митя, готовый упасть на колени, только бы она простила его, только бы все стало, как прежде!.. Плевать ему на то, что станется с Олей и ее семейством!

— Нет, Митя, иди, — отстранила Нэля его движение рукой. — Ты не можешь быть ни мужем, ни отцом. Ты не имел права быть отцом, но я-то была дурой, как и все другие. Уходи. И никогда не возвращайся́.

Митя чувствовал, что находится в этом доме последние минуты, и ему захотелось хотя бы сказать что-то значительное, доброе, необыкновенное, чтобы это осталось символом его любви, которую он вдруг так полно ощутил.

Но ничего не приходило в голову, и он произнес:

— Нэля, ты права. Я все понимаю. Я — ничто, никто. Со мной нельзя связываться… Я не имею права ни с кем быть…

— Однако же связался с сопливой девчонкой! — не выдержала Нэля, и боль пронзила ее сердце.

— Да, — сокрушенно согласился Митя, — но это происходит помимо меня… Я не знаю, как это происходит!

— Не кричи, — с каким-то презрением кинула Нэля, — я не глухая и все понимаю.

Митя поник. Он говорит ей единственную правду, которая существует… А она не хочет ее слышать.

— Ты согласен на развод? — спросила Нэля.

…Она ждала, что он скажет ей «нет, я не хочу с тобой разводиться, это пройдет…»

Он так и хотел сказать, но Нэля была холодна, враждебна и непробиваема.

— Да, — собрав все силы, сказал он, не глядя на Нэлю.

И она прошипела:

— Убирайся!

Митя шел по бульварам, не обращая ни на что внимания.

И сердце его с каждым шагом тяжелело и старилось.

Оно состарилось окончательно, когда на другом конце города ему открыла дверь красивая юная женщина и кинулась ему на грудь, рыдая и шепча:

— Я думала, ты ушел насовсем.

Анечка нравилась себе. Когда из дома все уходили, она вертелась перед зеркалом, внимательно разглядывая себя и примеривая разные одежки.

Стала она разглядывать себя не так давно — после того, как у нее начались месячные, враз набухла грудь, и мальчишки теперь ходили за ней, как телки на веревочке… А старшие смотрели на нее какими-то особенными глазами, «нехорошим» взглядом — на грудь, на ноги и только потом — на лицо.