[141]

представляло собой такой этос, тогда как после «пово­рота» Хайдеггер, наоборот, мыслил Dasein бытия как существование-ради-БЫТИЯ.

Развенчание этих сил и принятие человеком на себя полномочий со времен оседлости стало предпосылкой того, что всеобщее долженствование раздробилось на индивидуальные хотения и произошло превращение ге­терономии в автономию, субстанциального этоса² - в формальную этику, ручательства извне — в самоудос­товерение. Словом, человек ликвидировал этос как бо­жественное определение и обусловливание извне. Не то чтобы человек стал благодаря этому всесильным, но его могущество росло по мере того, как он переставал служить чуждой власти, которая все более и более ума­лялась, и осознавал себя господствующим, становился властителем. Освобождение от этоса, экзистенциальной вины, долженствования, от ожиданий и ответов приве­ло к преобладанию у человека вопросов, адресованных самому себе как существованию-в-мире. Это привело также к современному кризису легитимации человечес­кого существования и деятельности, временные фило­софские и идеологические снятия которого не могут не вводить в заблуждение на тот счет, что речь идет о за­тяжном кризисе (вспомним прежде всего о меганаррациях Гегеля и Маркса, а также о метафизике бытия Хай­деггера).

Частые перемены смысла, этоса, веры, религии и иде­ологии в последние столетия, происходящие у многих в течение жизни, указывают не столько на состоятельность одного смысла, сколько на бегство от Я. Значит, здесь можно заподозрить наличие эстетического, ведь частая смена смысла скорее объяснима ее эмоциональным мета­физическим истоком, чем какой-нибудь объективной истиной, независимой от человеческой воли. Где смыс­лов много, где смысл становится каким угодно, там уже

[142]

нет СМЫСЛА. Процитируем еще разАдорно в связи с его размышлениями об искусстве: «Стало само собой разумеющимся, что уже нет... само собой разумеющего­ся, ...нет даже права на его существование»³. Утрата ис­кусством своей очевидности была лишь выражением и следствием того, что человеческое существование вооб­ще стало спорным с тех пор, как на место этических обя­зательств заступили чистые возможности, которые че­ловек лишь исследовал и хотел конкретизировать как свои собственные. Но чего он хотел и чего хотел бы? Пос­ле ликвидации этоса, благодаря которому человек осоз­навал себя в качестве обязанного, оказалось, что он по сути — должно-хотящий [Sollen-Wollender], и это про­явилось на фоне вопроса о том, может ли он вообще еще хотеть долженствовать. Вспомним Ницше, для которого лучше хотеть ничто, чем ничего не хотеть. Однако до тех пор, пока еще нужно было одолевать гетерономии, жизнь имела смысл, хотя бы и негативный по содержанию.

Что мы должны делать, для чего жить? Сам факт та­кой постановки вопросов, такого рода определения смысла вопросов в аспекте должного свидетельствует о том, что мы или некоторые из нас втайне надеемся, буд­то кто-нибудь может любезно подсказать нам, что де­лать и для чего жить. Этим другим, как предлагал Тей­лор, мог бы быть прежде всего кто-то из философов, кто поставил бы цель, указал СМЫСЛ жизни. Не хотеть мочь — смертная скука, означающая замкнутое суще­ствование в застенке Ничто, невозможность выйти на­ружу, невозможность трансцендировать Я. С топофобической, мета-физической точки зрения, с которой связаны данные рассуждения, человек имеет потреб­ность в прибавочном существовании, прибавочной дея­тельности, он хочет,желает цель (Другое), чтобы в иден­тификации с нею, желающей в свою очередь человека, стать долженствующим.

[143]

Вернемся еще раз к мысли Маркса о том, что живот­ное желает нужного, а человек нуждается в желаемом, и к нашему дополнительному вопросу: чем обусловлено желание человека нуждаться в желаемом? Ответ на это гласит: мета-физическая потребность в приращении бы­тии, прибавочной деятельности. Однако на протяжении веков, почти двух тысяч лет, эта потребность перехва­тывалась, предписывалась и удовлетворялась этически при посредстве христианского этоса мира иного. И вот при разрушении этого этоса данная потребность вновь открыто связывается с прибавочным бытием, прибавоч­ной деятельностью, новыми целями. Если христианс­кий этос, ориентированный на счастливый мир иной, придавал СМЫСЛ земной нужде и страданию, компен­сируя их радостью трансценденции, то с разрушением этоса страдание утратило свой метафизический СМЫСЛ, и потому с упразднением этоса необходимой целью человеческой деятельности стало устранение нуж­ды и страдания.

В Задолжавшем себе будущем я попытался выявить причины, которые вели к ликвидации христианского этоса, метафизики ВЕЧНОГО ДРУГОГО и таким об­разом к метафизике ПЕРМАНЕНТНОГО ИЗМЕНЕ­НИЯ* современности. Там же был поставлен вопрос о том, соответствуют ли все изменения мира каким-либо определенным целям и представлениям или они явля­ются, скорее, результатом бесцельных поисков ради по­исков и действий ради действий, бурно развивающих-

* При переводе выражения Metaphysik der PERMANENTEN VERÄNDERUNG der Moderne стоит обратить внимание на сло­во Veränderung (изменение), буквальный перевод которого мог бы значить и «переход в другое». Такой «буквализм» позволяет нам уловить труднонереводимую игру слов: ликвидация «Веч­ного Другого» ведет к процессу «перманентного превращения (современности) в другое, т.е. изменения современности».

[144]

ся во всех направлениях и послушных скорее мета-фи­зическому влечению к приращению бытия и к приба­вочной деятельности, следствия которых и следствия их следствий были непредсказуемы. Только так приро­да и общество могли быть радикально изменены⁴. С лик­видацией ЭТОСА, ДРУГОГО, ГЕТЕРОНОМИИ и по­явлением у человека автономии все стало допустимым, осуществимым, изменяемым. Это вызвало невиданный до сих пор взлет рефлексии и рационализации и по­влекло выдвижение и реализацию все новых и новых целей, появление все новых и новых потребностей, при­вело к многообразию целей и потребностей. Вместо того чтобы истолковывать себя с точки зрения всегда неиз­менного ДРУГОГО, должного, предопределения, пред­назначения, судьбы или смысла, человек, напрасно рас­ходовавший ради всего этого метафизический избыток энергии, теперь понял, что нужно истолковывать себя с точки зрения своих собственных потребностей и хоте­ний⁵. Но чего же он хочет?

Целерациональность заместила этос. Человек ставит цели, а цели должны достигаться рациональными спо­собами. Действия, служившие целям, заданным извне, ни к чему не приводившие и, значит, напрасные, как и действия, достигавшие успеха ценой больших затрат времени, человеческих и материальных ресурсов, были устранены или заменены другими, более рациональны­ми. Но какие цели и задачи поставил перед собой чело­век? Ретроспективно можно констатировать, что во всех областях культуры не было действий, являвшихся са­моцелью, не ориентированных ни на актуальные потреб­ности, ни на конкретные цели и, значит, ставших само­стоятельными и объяснимыми только мета-физически, каковы, например, изменение ради изменения, револю­ция ради революции, вооружение ради вооружения, искусство ради искусства, но были также действия, ко-

[145]

торые приводили или должны были приводить ко все большей физической и психической разгрузке. Ведь если пот, нужда и страдание без компенсирующего СМЫСЛА утратили смысл, их надо было устранить из мира. И вот своенравная некогда природа, бросавшая вызов человеку, становилась все более облагороженной и приспособленной к человеческим потребностям и чувствительности. И вот стали делаться коже-, носо-, губо-, руко- и задоугодные вещи и air conditioned*.Сло­вом, благодаря нашей технологической культуре осво­бождения от чрезмерных физических усилий природа стала человеко-авто-угодной (вспомним наше сиамское отношение к автомобилю), став нашим другим телом. Все сводилось к тому, чтобы посредством аккомодации природы, рационализации целей и средств сделать не­нужной борьбу человека за выживание, и одновремен­но дело шло к тому, чтобы производить и предоставлять те средства, которые должны отнимать у человека ощу­щение своей ненужности, помогая ему убивать высво­божденное и ставшее избыточным время, чтобы не было времени для ничто, в том числе для ennui.Утрата этоса, превратившая человека в демиурга целей в радикаль­ном и широком смысле слова и способствовавшая, преж­де всего, культуре разгрузки, вместе с тем лишила чело­века эмоционально-эстетического наполнения, которое ему пришлось теперь создавать искусственно, посред­ством искусства, хотя и не только⁶.