- Ты хочешь… - тихо начал Том, почувствовав, что любовник оказался сверху, и даже чуть раздвинул ноги в стороны, но Билл не позволил ему это сделать, зажимая его бёдра между своих.
- Я хочу так, - прошептал он в самые губы Тома, попутно покусывая их, и через пару мгновений в комнате раздался громкий стон, принадлежавший им обоим, а за ним последовали короткие, томные вздохи и всхлипывания, когда Гийом возобновил движения, опускаясь до конца на горячий член любовника. – Тише, милый, тише… - зашептал он, прикрывая приоткрытые уста Тома ладонью, тут же ощутив лизнувший её мокрый язычок, - нас так легко услышать… Тома…
Но он зря волновался, потому что за стенкой громко спорили женские голоса, а внизу, где была харчевня, ужинали несколько гвардейцев, и шумели они на всю гостиницу. Но опьянённому страстью и красотой Дювернуа Биллу казалось, что весь мир сосредоточен вокруг них, в этой убогой комнатке, которая сейчас была для него раем.
- Ты божество, совершенство, идеал… - оглаживая руками худое тело Нарцисса, шептал Том. – Сама любовь, сама красота, моя жизнь… - Его руки касались всего, до чего он мог дотянуться, вновь принося Биллу удовольствие вперемешку с болью, возвращая на землю напоминанием о том, что так и только так арфист способен его созерцать.
Чтобы помочь возлюбленному «видеть» яснее, Билл перехватил его руки, направляя по своему телу так, как того хотелось обоим, и не прекращая движений на его паху. Бёдра, живот, грудь, плечи – Нарцисс задерживал дрожащие пальцы Тома на самых чувствительных участках своего тела, наслаждаясь его стонами в ответ, которые сливались с его собственными, и от которых сердце начинало биться быстрее. Взирая на Тома сверху, Билл наслаждался его красотой, которой слабый сет свечи придавал большей таинственности, а движущиеся тени заостряли мягкие черты лица. Его руки блуждали по телу арфиста также, как и руки того изучали его собственное, вынуждая громко вздыхать от удовольствия. Когда золотистые волосы, что живописно разметались по подушке, липли ко влажному лбу и шее Тома, Беранже старался как можно нежнее убрать их, но это не получалось, поскольку кипевшая страсть делала движения резкими и порывистыми. Не выдерживая расстояния, Тома приподнялся, обвивая тонкий стан Нарцисса одной рукой, и опираясь на кровать другой. Прерываясь на рваные вдохи, его уста заскользили по тем нежным участкам кожи, которые он только что запечатлевал руками, и сорвали громкий стон с губ Билла, когда сомкнулись сначала на правом соске, а затем на левом, ловя стук сердца. Ощущая всем телом влажную, умопомрачительно нежную кожу, Том потянулся выше, проводя языком по ключицам Нарцисса, чувствуя на плечах и спине, его беспорядочно ласкающие ладони, которые иногда перемещались к затылку, крепко хватая за волосы.
Ощутив, что любимый уже близок к пику наслаждения, арфист резко переменил их позу, оказываясь сверху, меж стройных ног, которые тотчас обхватили его талию, позволяя почувствовать всё возбуждение тесно прижавшегося тела. Придерживая Билла одной рукой под голову, а другой лаская его изнывающий член, Том стал входить в податливое нутро глубже, и в тот же миг Гийом громко вскрикнул, и когда их животы оросило тёплое семя, сам излился внутрь желанного тела, с именем любимого Нарцисса на устах, под его ласкающие слух стоны, единственным содержанием которых было надрывное: «Том, люблю…»
Билл блаженствовал, приходя в себя после такого долгожданного и сладкого единения, ощущая на себе приятную тяжесть расслабленного Тома, который, пребывая в полубессознательном состоянии, не мог даже пошевелиться. Вдыхая сладковатый запах его волос, которые неизменно пахли душицей, Билл водил пальцами по мокрой спине и ягодицам, совсем не желая, чтобы волшебный момент единства и спокойствия заканчивался. А потому, когда Том решил покинуть его тело и отстранился, притянул его назад, шепча на ухо такие откровенности, что у того вспыхнули щёки и ему ничего не оставалось, как спрятать лицо в изгибе его шеи, точно также наслаждаясь его запахом и чувством беззаботного единения.
Они ещё долго ласкались и обменивались нежными, ничего не требующими поцелуями, наслаждаясь расслаблением и покоем, но когда Дювернуа уснул, мысли Гийома вновь обратились к тому, с чем он шёл домой. В какой-то момент их разговора Билл уже было решился открыть Тому истинную суть вещей, покаяться и объяснить, зачем так глупо и безответственно лгал, но арфист не сказал ему тех слов, которых он так ждал. А ждал Нарцисс всего-навсего словесных терзаний Тома относительно своей ущербности, и тогда бы он смог ответить ему тем, что и сам не настолько безупречен. Но разговор пошел в совсем ином русле, где он ощущал кожей то, что действительно имело место быть. Тома говорил об их расставании, как о неизбежном, а о соблазнах при дворе, как о его потенциальном искушении. И говорил он это таким тоном, будто Гийом уже был в чём-то повинен, и должен был за это просить прощения. Нарцисс не решился даже начинать, потому что не был уверен в том, что Тома его таким примет. Как ни странно, слепой юноша совершенно не производил впечатления убогого и беспомощного, и глядя на него, Билл чувствовал что он, будь перед ним гора, спокойно на неё взошёл бы, не прося ничьей помощи. Был ли он в этом прав? Был ли Том тем самым, кто нуждается в его поддержке? Сможет ли он в самом деле стать для Тома всем в жизни? - Билл не знал. Но он ещё не задумывался о том, что именно эти вещи были едва ли ни ключевыми в их отношениях.
Свеча уже давно догорела, и отчаянно вспыхнув, потухла в тот самый миг, когда то же самое произошло и с влюблёнными на пике безумного танца пылающих тел. Теперь Нарцисс лежал в полной темноте, поскольку ставни были плотно закрыты из-за прохлады осенней ночи, и легонько поглаживал крепко спящего рядом Тома. Прикасаясь к его коже одними подушечками пальцев, Билл снова думал о том, как же это ужасно – не видеть. Находясь во власти зрительного восприятия, которое находило Тома очень красивым, он представлял, что арфисту всегда темно так же, как и ему сейчас, и единственное, что остаётся в этом положении – это касания, запоминающие каждый изгиб, впадинку, чёрточку, каждую родинку на ощупь. Однако при всём своём непоколебимом и сильном духе, Том оставался хрупким и неизменно приносил покой одой своей улыбкой, и музыкой, рождавшейся из-под искусных пальцев.
Заключив руку Тома в свою, и прижавшись губами к тонкому запястью, Гийом забрал с собой эти мысли, уходя в царство Морфея.
***
В то время как улицы ночного Парижа опустели, и только пьяные завывания гуляк нарушали тишину спящего города, в Версале, в ярких красках дворцового великолепия бурлила жизнь. В честь приезда Марии Луизы – одной из дочерей Людовика XV, был устроен бал. Принцесса была очень дружна с маркизой де Помпадур, чем навлекла на себя недовольство своих братьев и сестёр, которые, разумеется, презирали Жанну Антуанетту. И на то были вполне понятные причины: их мать, уроженка Польши Мария Лещинская была при дворе самой последней персоной, хотя и являлась королевой. Красивая и сведущая в политике маркиза быстро затмила её, отодвинув на задний план, к тому же, Мария была на несколько лет старше самого короля, что быстро сказалось на её отношениях с любвеобильным монархом. Зато Мария Луиза не спешила брезговать обществом женщины, сделавшей несчастной её мать: если не Жанна, то непременно кто-то другой занял бы место в изменчивом сердце и ложе её отца. К тому же, последний был счастлив такому лояльному поведению своей дочери по отношению к любовнице, на хитрости и красоте которой держался весь французский Двор.
Гости танцевали, пили вино, весело болтали, играли в карты. Одни кавалеры ухаживали за своими (и не только) дамами, а другие, которым уделяли поменьше внимания, обсуждали и высмеивали наряды и причёски тех, что составлял им конкуренцию, а также тех, чьего внимания они так тщетно добивались. У кого, с кем свидание, кто, откуда приехал, и сколько денег занял, проиграл или одолжил – это было основой разговоров собравшихся придворных, и никто уже не вспоминал, по какому именно случаю они собрались. Именно с этим и пыталась бороться мадам де Помпадур, пытаясь привить незадачливой публике вкус к искусству и более изысканным развлечениям. А потому, когда гости ещё не были настолько пьяны, чтобы не видеть собственных манжет, дворецкие потушили свечи, после чего в одной из ниш поднялся импровизированный занавес, являя растерянной толпе божественное видение. И оно было поистине завораживающим, заставляя всех замереть и молча взирать, наблюдая за каждым движением того, кто танцевал в свете масляных ламп.
