– Образование?

– Высшее техническое.

– В армии служили?

– Нет.

– Плохо.

Шуре стало неудобно, но, с другой стороны, Лида прекрасно знала, что он не служил в армии, и ничего не сказала.

– Лагеря проходил, военные. После института.

Аркадий наконец поднял на него глаза:

– Сейчас пойдете в мисрад, получите оружие. Вам там все объяснят. Куда дальше пойти и что сказать…

– Ой, а я уже не помню, когда оружие в руках держал.

– Не перебивайте. Вам все расскажут. Ну, и конечно, работать надо хорошо, чтобы были какие-то перспективы.

Шура удивился:

– А какие могут быть перспективы?

– Разные. Могут сразу уволить, если увидят, что вы работник никакой. И тут уж я вам не помощник. А если все хорошо будет, то со временем получите бонус. В общем, быстренько давайте. Я вам тут все написал, куда сейчас идти. – И он протянул Шуре бумажку.

Шура зачем-то долго благодарил Аркадия, хотя видел, что тот уже тяготится его присутствием. Когда вышел, понял, что не может идти за оружием. Это значило, что обратной дороги нет, что он опять влипает куда-то не туда и потом отказываться будет уже поздно. Он закурил. Солнце шпарило довольно сильно, но если отойти в тень – становилось прохладно. Он заглянул в бумажку. Место, указанное в ней, было совсем рядом, на соседней улице. Что он скажет Лиде? Что ему не понравился Аркадий? Что он решил вначале поискать что-то по специальности? Все эти объяснения для нее не подходили. В Москве бы ничего объяснять не надо было. Лишь рассказать в лицах о сегодняшней аудиенции, и все бы долго и весело смеялись. А тут ему было не до смеха.

Мисрад, в который его направил Аркадий, находился в подвальном помещении. Понял он это не сразу, хотя сразу обратил внимание на табличку, где русскими буквами было написано слово «Шмира». На других табличках русских слов не значилось. Возле входа в здание, как обычно, стоял охранник. В ульпане эти вездесущие охранники были предметом шуток и всяческих издевательств. Сейчас Шура очень ему обрадовался. К тому же тот говорил по мобильному на чистом русском языке. Поздоровавшись, он показал бумажку.

– Вниз спускайся, там дверь тяжелая будет слева.

– Спасибо большое. А вы не скажете, что такое «шмира»?

– Шмира… Ну это… Ну, вот тебе как раз туда.

– А, понял.

В коридоре офиса было пусто, и все внутренние двери были закрыты. Шура решил присесть и дождаться, пока кто-нибудь выйдет. Он взял со стола потрепанный журнальчик с цветными иллюстрациями различных таблеток и микстур. Текста тоже было много, и Шура, приглядевшись, радостно узнал несколько буковок «алеф»: это была первая буква ивритского алфавита. Правда, это узнавание смысла написанного не проясняло. Шура подумал, что такими темпами за год можно выучить весь алфавит.

– Это ты, что ли, от Аркаши?

Шура вздрогнул, поднял голову и с изумлением узнал в подошедшем работнике Пашу Приходько. Тот тоже удивился и даже присвистнул:

– Ба, какие люди!

Шура вскочил на ноги, они поздоровались за руку, и Паша сильно хлопнул его по плечу как человека знакомого. Шура тоже для большей доверительности легонько толкнул того в грудь:

– Ты что, работаешь тут?

– А то…

– Как ты быстро устроился.

– Помогли добрые люди.

Тон Приходько был небрежно-снисходительным, а Шура не мог разобраться в своих чувствах. С одной стороны, было приятно встретить знакомого в чужом городе. Все-таки ничто так не объединяет, как совместное переживание первых минут эмиграции. Однако в этой встрече было скрыто что-то неприятное, подтверждающее неверность Шуриного пути. Паша спросил:

– В шмиру, значит, решил податься?

Шура неопределенно пожал плечами: мол, а куда еще?

– Но ты имей в виду. Шмира – это тебе не так это, воздухом подышать, тут не каждый выдерживает…

– Паш, а что такое шмира?

Приходько внимательно посмотрел на Шуру:

– Ну, ты даешь! Ты чего не знаешь, типа, где работать будешь?

– Почему не знаю. Шомером.

– Ну, а чего тогда спрашиваешь? Прикалываешься, что ли?

Тут Шура начал догадываться:

– Это шмира, да?

– Ну, шмира, шмира!

– То есть шмира – это охрана?

– Ну, а что же?

– Слушай, может, ты знаешь, что такое мисрад?

– Задолбал! Ну, вот тут мисрад! – И он обвел руками комнату.

– Тоже охрана?

Паша разозлился:

– Сам ты охрана. – Он потопал ногами. – Мы с тобой стоим в мисраде… Чего непонятного?

– Комната, что ли?

– Какая комната, блин?! В комнате живут, а тут работают.

– А! Что-то вроде офиса?

– Ну, а что же?!

– Что ты злишься? Трудно слово перевести?

– Я тебе что, переводчик?

Теперь Шура злился на себя. Зачем он начал этот разговор? Ему опять, как в первый день в аэропорту, захотелось выбежать из комнаты и закрыть за собой дверь. Но этикет не позволял. Паша привел его в темное помещение, зажег тусклую лампочку и, погремев ключами, вытащил из сейфа пистолет. Пистолет был старый, двенадцатизарядный, явно бывший неоднократно в употреблении.

– Вот дома разберешь, соберешь. Там иногда внутри жучки живут. В общем, почистишь.

Шура вертел в руках пистолет, и к нему странным образом возвращалось чувство уверенности. Где бы в Москве ему доверили такое? Об этом даже рассказать не стыдно. Наоборот, зауважают.

– Паш, а ты в армии служил?

– А то!

– А я нет.

– Кто б сомневался… Значит, слушай сюда. Сейчас пойдешь к Йоси, адвокату. Скажешь обязательно, что в армии служил. Подпишете там бумажки разные, разрешение на оружие и все такое.

Шура испугался:

– А он по-английски говорит?

– А ты что, русский уже забыл? – Паша громко заржал, радуясь собственной шутке. – Да русский он, е-мое! Ну, в смысле.

– Ну, понятно. А я думал.

– Ты бы лучше меньше думал и слова всякие переводил. Трудись себе – помалкивай! Больше толку будет. Вообще много болтать не советую, нигде не удержишься.

Шура сторожил школу. Верней, «сторожил» было громко сказано. Пару раз согласно инструкции проверил сумки у незнакомых людей. Проверял с каменным лицом, так чтобы не было никаких сомнений, что с ним шутки плохи. А руки дрожали. Очень неудобно было копаться в чужих вещах. Особенно смущали доброжелательные старушки, которые, пока он шарил в их сумочках, болтали без остановки явно что-то поощрительное.

В два часа в школе уже никого не было, и смена кончалась.

Первые три дня дались легко, на четвертый Шура загрустил. Шел дождь, и дул сильный ветер. Школа, где он служил, стояла недалеко от моря, и Шура слушал шум волн, который почему-то не успокаивал, а, наоборот, тяготил. Вспомнилась Анапа, он, маленький, бредущий по кромке воды, внимательно разглядывающий песок под ногами. Он тогда все время искал крабов и находил их чаще других, а потом не знал, что с ними делать. А на следующий день опять отправлялся на поиски: пьянила мгновенная радость находки. В этом море крабы не водились, в нем вообще не было ничего живого, кроме новых репатриантов среднепожилого возраста, которые в одинаковых белых панамках осторожно плавали вдоль берега. Всех предупредили в первый же день, что море здесь коварное. Дальше будто прорвало плотину, которая не пускала воспоминания в сегодняшний день. Ежедневные заботы, бытовые мелочи, боязнь упустить что-то важное отвлекали и надежно загораживали прошлое. А сейчас вынужденное одиночество и многочасовое молчание сыграли с ним злую шутку. Что бы интересно сказала Марина, если бы увидела его у этой трехэтажной школы под дождем с пистолетом на боку?

Когда они впервые встретились после памятного похода в театр, тоже шел дождь. У Марины был большой зонтик, который она тут же открыла и деловито вложила в его руку. В этом жесте не было ничего романтического, и Шура чувствовал себя неуютно. Очень хотелось поскорее поставить все точки над i.

Он позвонил Марине через три дня после их случайного знакомства. Так он решил, и это ожидание далось ему нелегко. Марина холодно выслушала его путаное напоминание о себе и сказала, что в ближайшее время будет занята. Сложный период в институте. Может, потом как-нибудь, но никак не сейчас. Шура хорошо помнил, что тогда очень разозлился, но вскоре почему-то полегчало. Раз не получилось, значит, так тому и быть. На следующий день он проснулся с ощущением, что освободился от этого странного наваждения. Жизнь потекла своим чередом.