Склонный к анализу и исследованию действительности, Аристотель резко отличался от своего учителя. Греки были восторженные любители пламенного, цветистого красноречия. Изложение Платона отвечало их вкусу; скупой на слова Аристотель долгое время мало их привлекал. Аристотель нисколько не стремился нравиться афинянам, оставаясь при своем убеждении, что язык должен соответствовать предмету, и сознавая, что его изложение отвечало самому духу его философии. Аристотель относился к Платону как-то двойственно. Сознательно Аристотель был проникнут глубоким уважением к Платону, а инстинктивно он не мог не раздражаться этим вечно вдохновенным взором, не замечавшим ничего земного. Диалектические тонкости Платона казались Аристотелю пустою тратою времени. Платон представлял собой тип ума дедуктивного, математического; Аристотель же, по природе своей, склонен был к индукции. Существует мнение, что Платон и Аристотель олицетворяли собою всю греческую философию. Можно сказать больше: они вместе воплощают в себе все свойства человеческого ума со всеми их различными оттенками. Платон любил находить всюду сходство между вещами, Аристотель же с любовью останавливается на их различии. И у Платона, и у Аристотеля умственная деятельность преобладала, ею совершенно определялся нравственный характер того и другого; этот характер проявлялся во всех мелочах, которыми Платон и Аристотель постоянно кололи друг другу глаза. Здесь не место пускаться в рассуждение о причине антагонизма двух различных типов человеческого ума, потому что и в настоящее время существуют эти два типа ума и между ними всегда замечается антагонизм, выражающийся в более или менее резкой форме. Мы не имеем возможности проводить далее параллель между Платоном и Аристотелем, но думаем, что она ведет к изучению этих двух типов ума.
Если параллель с Платоном характеризует Аристотеля главным образом со стороны умственной, то сравнение с современником его Демосфеном оттеняет личность Аристотеля в отношении ее к действительности того времени. Жизнь Демосфена рисует нам самыми яркими красками то, что переживал в то время в Афинах человек не пришлый, каким был Аристотель, а кровно с ними связанный. Афины гибли, и чтобы спасти их, надо было прежде всего победить их беспечность и раскрыть им замыслы Филиппа. Но для этого надо было хорошо говорить, и вот мы видим, что косноязычный Демосфен подвергает себя всяким лишениям, труду и испытаниям и наконец достигает красноречия, которое афинянам было в то время необходимо как воздух. Но все это только начало страданий человека, который в то время воплощал собою истерзанное сердце Афин. Это была лихорадочная жизнь: надежда сменяла отчаяние и отчаяние заступало место надежды. Любовь к погибающей отчизне брала верх у этого настоящего патриота над всеми остальными чувствами. Когда разнеслась весть о смерти Филиппа, Демосфен, предаваясь неистовой радости, расхаживал по улицам Афин с пестрым венком на голове, несмотря на то что это было через несколько дней после смерти его нежно любимой дочери. В первой главе мы уже говорили, насколько отличался своею внешностью Демосфен от Аристотеля. А у греков внешность имела большее значение, чем у нас. Сознавая, что отечество в опасности, Демосфен вместе с другими демагогами бесцеремонно хватал всякого за шиворот, заставляя почувствовать эту опасность и спасать родину. Как ненавистен был ему в это время Аристотель, спокойно наблюдавший своими зоркими глазами симптомы этой агонии! Подобное еще можно было простить Платону, ум которого вечно витал в облаках, но не Аристотелю, этому земному богу. Объективность Аристотеля обусловливалась не одной любознательностью, заглушившей все остальные чувства. Мы видели, с какою страстною ненавистью относился он к Персии, как живо чувствовал семейное горе и радости; безучастность его к тому, что волновало в то время афинян, имела другие причины. Он был, как мы видели, полугрек, полумакедонянин и поэтому не мог разделять увлечений демагогов, а смотрел на них со стороны; последнее же было очень невыгодно для них. Они на каждом шагу творили безобразия, которых не мог не замечать этот вечно размышлявший наблюдатель. Демосфен был палачом всего свободного, индивидуального в человеке; Аристотель же, как нам известно, стоял за неприкосновенность индивидуальности.
Демосфен и Аристотель оба умерли в один год. Таким образом Греция почти одновременно лишилась и своего сердца, и своей головы. Аристотель, как мы видели, умер от болезни, с которой всю жизнь упорно боролся. Он не был и не мог быть великим патриотом. Демосфен же сам лишил себя жизни, доказав, что не робкое сердце в нем билось, что умел он любить и страдать.
От Демосфена мы перейдем к философу Каллисфену, родственнику и воспитаннику Аристотеля, которого последний, как говорят, оставил вместо себя при Александре Македонском. Эта своеобразная, нравственно красивая личность интересна и сама по себе, и в связи с Аристотелем, потому что через нее выразились взгляды Стагирита на житейские отношения.
Мать Каллисфена, Геро, была племянницей Аристотеля. Аристотель послал Каллисфена к своему ученику как представителя науки и философии; Каллисфен сопровождал македонского царя в отдаленных путешествиях и походах. Зная характер Александра, не выносившего противоречий, Аристотель советовал Каллисфену не выражать резко своих мнений, чтобы не раздражить македонского царя, избалованного победами и привыкшего к лести царедворцев и к глубокой покорности.
Гордый и независимый Каллисфен не хотел или не мог следовать внушениям своего родственника. Александр, опьяненный своей славой, становился все заносчивее: он утверждал, что происходит от богов, и не знал предела своему ненасытному честолюбию. В это время ему очень пришлись по сердцу придворные обычаи персов, заключавшие в себе много унизительного для подданных. Македоняне, привыкшие к благородной простоте своих монархов, возмущались такой переменой, и Каллисфен открыто принимал их сторону; он явился перед царем выразителем того чувства, которое питал каждый неиспорченный македонянин. Смелость его была вызвана не одной только природной гордостью, но также большой привязанностью к Александру или, вернее, ко всему, что в нем было сильного, прекрасного. Воспевать славу Великого Александра было потребностью его пылкой души, но для этого ему было необходимо, чтобы жизнь героя не омрачалась недостойными действиями; отсюда то страстное, двойственное отношение к Александру, которое в конце концов привело к роковой развязке. Каллисфен был первым историком царствования Александра, от руки которого он, однако, и погиб. Об основных причинах раздора между Александром и Каллисфеном мы уже говорили; поводом же к нему послужил, как утверждает Плутарх, спор Каллисфена с Анаксаргом, происходивший в присутствии Александра. Шла речь о климате и температуре; Каллисфен говорил, что климат местности, в которой они находились в то время, суровее климата Греции. Анаксарг поддерживал противоположное мнение. Каллисфен, возражая ему, заметил между прочим: «Согласитесь же сами, что в Греции вам приходилось спать ночь под одним легким одеянием, а здесь вам мало и трех толстых ковров». Противник обиделся, приняв это за намек на свое прошлое бедственное состояние, и начал против Каллисфена козни вместе с другими софистами. Последние были люди мстительные и лживые, стремившиеся опровергать самые очевидные истины.
Каллисфен, будучи учеником Аристотеля, занимался исследованием явлений природы и записывал свои наблюдения, доставляя Аристотелю материал для выводов. Таким образом связь Каллисфена с Аристотелем была, так сказать, органическая – кровная. Легко понять, что должен был перечувствовать Аристотель, узнав, что Каллисфен погиб от руки его царственного ученика.
Софисты и льстецы сердились на Каллисфена за то, что молодежь увлекалась его красноречием; любили его и пожилые люди за глубину его мыслей, умеренность и правильность образа жизни. Каллисфен был родом из большого и цветущего города Олинфа, разрушенного Филиппом. Аристотель убедил его сопровождать Александра в Азию, обещая добиться от Александра восстановления его родного города и возвращения на родину его сограждан. Каллисфен не скрывал истинной цели своего пребывания в Македонии. В характере Александра в то время произошли уже резкие перемены, которые не нравились независимому философу; он часто отказывался от царских приглашений, а когда бывал у царя, то всегда смотрел на него мрачными глазами и хранил глубокое молчание. Александр чувствовал и имел полное основание подозревать, что Каллисфен не одобряет его образа жизни и поступков. Это сдержанное глубокое недовольство было острым ножом для Александра; он говорил: «Я ненавижу мудреца, у которого не хватает мудрости пересилить самого себя».
