— Ночью, в постели, я вижу звезды через открытое окно. Я разговариваю с ними о тебе.
Жорж, желая уловить даже последнее эхо этих слов, ответил не сразу. Затем произнёс:
— Я хочу, перед тем, как мы разъедемся, узнать, где в в общежитии стоит твоя кровать. Я должен узнать это; я хочу, чтобы мои воспоминания этого года стали самыми полными.
Александр сказал ему, в каком ряду она стоит, номер на его полотенце и цвет покрывала.
— Понимаешь ли ты, — произнёс Жорж, — что в следующем семестре мы будем в одном общежитии? Мы не сможем находиться рядом друг с другом, потому что оно поделено по классам, но у меня появится возможность видеть тебя, мы сможем улыбаться друг другу, прежде чем погасят свет. И когда ты проснешься утром, весь взлохмаченный, я первым делом увижу тебя среди всех. В студии ты окажешься передо мной, будучи на четвёртом курсе. Ты облегчишь мне учёбу. И так как наши почерки смогут перепутаться, то ты сможешь передавать мне свою промокашку, после того, как используешь её.
— Мы не сможем много разговаривать друг с другом, на переменах — нам следует наблюдать за каждым нашим шагом. Но мы сможем каждый день обмениваться записками. Я буду присылать тебе записку каждое утро, а ты сможешь отвечать на неё каждый вечер. Мы не должны оказаться далеко друг от друга в церкви, если они распределят нас по голосам. В трапезной, когда ты захочешь, чтобы я придержал мои фрукты для тебя, то тебе всего лишь нужно подать мне знак. И я передам тебе немного во время чаепития.
— Летом мы сможем купаться вместе во время дневных прогулок, так же, как мы будем делать это во время каникул. Колледж будет для нас одним длинным праздником…
Александр произнес тихим голосом:
— Я люблю тебя больше, чем жизнь.
Он был очень юн; ему ещё не было и тринадцати. Быть может, он всё ещё считал, что слова, произнесённые им, были исключительно дружескими? Жорж посмотрел на него. Александр, прикрывший глаза, теперь открыл их очень широко, словно только что проснулся, и приподнялся.
— Давай выкурим по сигарете, — предложил он.
— Ты пытаешься заставить меня совсем потерять голову?
— Я попытаюсь сдерживать себя.
Жорж достал из кармана пачку египетских сигарет. Он зажег две, одну передал Александру, а затем, спустя некоторое время, предложил обменяться сигаретами. Улыбаясь, Александр согласился.
— Неплохо! — сказал он.
Он забавлялся, выдувая клубы дыма в сторону Жоржа, который возвращал любезность; каждый из них пытается увернуться от дыма, выдуваемого на него другим. Они смеялись над этой игрой, становившейся всё более грубой, пока она не превратилась в борцовский поединок на соломе.
Внезапно тень заслонило окно: то было лицо Отца Лозона. Через несколько секунд он толкнул незапертую дверь и вошел в хижину. Жорж в одно мгновение оказался на ногах. Александр медлил.
Выражение на лице священника оказалось не гневным, а, скорее скорбным и брезгливым. В руке у него был молитвенник, заложенный указательным пальцем. Он глянул на солому, где остались отпечатки тел обоих мальчиков. Он раздавил окурки двух сигарет, тлеющих в углу. Сигарет Отца де Треннеса, точно таких же, какие видел настоятель в комнате Отца в ночь, когда у него гостил Морис. Приход отца Лозона в хижину садовника повторил визит настоятеля в комнату своего бывшего воспитателя.
И что же? Поведёт ли отец Лозон Александр и Жоржа назад пред собой с позором, как пару воров, пойманных полицейским? Поставит ли он их на колени под деревом перед всей школой? Он мог бы даже посчитать себя вправе ударить их обоих. Но все, что он сделал на самом деле, так только скорбно произнёс:
— Несчастные мальчики!..
Александр, будучи до сей поры равнодушным, при этих словах нахально улыбнулся.
Жорж же поспешил вмешаться, как в тот день, когда они столкнулись друг с другом у Отца Лозона.
— Мне очень жаль… — начал он. Но священник жестом прервал его.
— Вы, оба, тотчас возвращайтесь, каждый в своё отделение.
Они надели куртки. При этом Жорж автоматически взглянул на наручные часы. Полчетвертого. Это время он запомнит. Из его кармана выпала пачка сигарет. Он не посмел поднять её.
Александр отправился быстрым шагом, и Жорж подумал, что лучше всего — позволить Александру прилично опередить его. Он оглянулся, желая посмотреть, идёт ли вслед за ними священник: тот неподвижно стоял в дверях хижины, словно обратился, как жена Лота, в соляной столб.
Александр ждал Жоржа неподалеку от других мальчиков. Он с гордостью он заявил:
— Все это нам в счёт не пойдёт.
Но у Жоржа появилось предчувствие, что отныне возник некто, с кем им придётся считаться, и что дни их счастья тоже будут сочтены.
Они, не привлекая внимания, присоединились к своим группам. Вскоре Люсьен лишился хитрой улыбки, которой он приветствовал Жоржа. Он выслушал его с выражением испуга, но быстро оправился.
— Очевидно, — сказал он, — это поганое дело. Но тебе и Александру повезло в одном отношении, я имею в виду то, что вас поймал именно Лозон. Он твой духовник, и Александра тоже, и личный друг семейства Мотье. Он уже спас тебя один раз; недавно он спас Мориса, чья ситуация была еще хуже. На самом деле он должен получить медаль за спасение жизни! Он создал определенное отношение к тебе. Ты заметил, что он ни сразу тебя не наказал. Все устроится, вот увидишь — несколько mea culpas [моя вина, лат. — формула покаяния и исповеди в религиозном обряде католиков с XI века] перед его «Поклонением Агнцу» исправит дело.
Читая свой молитвенник, вероятно, Жития святых апостолов Петра и Павла, подошел Отец Лозон. Жорж припомнил первые слова службы в честь тех самых апостолов, и, по правде говоря, те первые слова были всем, что он тогда прочитал. Ты знаешь, когда я сажусь и когда встаю; Ты разумеешь помышления мои издали [Псалом 139:2]
Таким вот плохим концом завершился Великий поход. Для Жоржа подобная оценка приобрела ещё и ироническое звучание: Великий поход, несомненно, будет самым несчастным походом его жизни.
На обратном пути старшеклассники и юниоры поменялись маршрутами. Пришел черед Александру идти по римской дороге между полями хлопка. Так как от них не требовалось строго соблюдать ряды, то он мог, вероятно, идти в одиночку, наедине со своими мыслями, так как рядом не было друга, пытавшегося его подбодрить. Возможно, к этому времени он уже понял, что случившееся с ними сегодня было весьма серьезным. Дружба, которую Жорж и он полагали вечной, как Афины или Рим, показала себя всего лишь перышком на ветру.
Позади Жоржа и Люсьена среди весёлой компании шел и шутил Морис. У него имелось одновременно больше и меньше причин веселиться, чем он подозревал: тот, кто чуть было не добился его изгнания в связи с делом Отца де Треннеса, склонялся теперь к мысли, что будет исключён, правда, в компании с братом Мориса. В полном неведении о каких–либо проблемах, Морис просил одного из своих спутников повторить слова вальса и мелодию:
Blonde rêveuse
Douce charmeuse,
Dans l'air tu fais flotter
Le parfum du baiser…
Блондинистый мечтатель,
Нежный обольститель,
Ты по воздуху носился
Благоуханием целуя…
Освоившись со словами и музыкой, Морис заявил:
— Рассуждая о чепухе, они заставляют нас заучивать её наизусть, когда существуют такие хорошие вещи, которым мы могли бы научиться!
Жорж сказал Люсьену:
— Помнишь, что он сказал на днях о танцах с Отцами? Выглядит так, словно я сам вступил в этот танец.
— Милая старая Саррдина, — ласково произнёс Люсьен, — Я полон раскаяния из–за случившегося. Если бы я не предложил ту проклятую хижину, ничего бы не случилось.
— Брось! Если кто–то и виноват, так это садовник, за то, что что не вымел сосновую хвою. Кроме того, я должен тебе за идею насчёт оранжереи, к тому же, никто и никогда не заставал нас там.
Едва ли он мог сказать Люсьену, что щепетильность излишня, так как именно из–за него выгнали Андре. Они были квиты.