Спецификой мифа является то, что его нельзя разрушить фактами, которыми пользуется логическое мышление как доказательствами, поскольку и само мифологическое мышление не чувствительно ни к противоречию, ни к фактам [19]. Это означает, что миф может заменить только другой миф, именно поэтому работа с мифами с трудом поддается рациональным доводам.

Миф исторический несколько отличается от мифа, формирующегося в семье, поскольку исторический зародился еще в те времена, когда у человека не было достаточно слов для описания мироздания, да и мир для него выглядел иначе, чем для современного человека, получившего образование как минимум в средней школе. Тогда миф (впрочем, как и сейчас) позволял выразить идеи, которые невозможно описать словами. Вместо них человек использовал символы.

Согласно К. Юнгу [44], символы «должны пониматься как выражение интуитивной идеи, которая не может быть сформулирована иным образом. Когда Платон, например, представляет проблему теории познания как пещеру или Христос описывает идею Царствия Божьего в притчах, это подлинные символы, поскольку являются попытками выразить посредством вербальной концепции то, чего еще не существует. Если бы мы попытались интерпретировать платоновскую метафору по Фрейду, мы бы неизбежно добрались до чрева матери, чем бы доказали, что даже такой интеллект, как у Платона, все равно увяз в детской сексуальности. Но при этом мы совершенно не замечаем того, что на самом деле Платон создает из примитивных детерминант своих философских идей; мы пропускаем самое существенное и просто констатируем, что у него были инфантильные сексуальные фантазии, как у всякого смертного. Такое открытие может иметь ценность только для того, кто считал Платона сверхчеловеком и теперь может получить удовлетворение, убедившись, что и Платон был обычным человеческим существом. Но кто мог бы воспринять Платона как бога? Только тот, в ком преобладают инфантильные фантазии и кто, следовательно, имеет ментальность невротика» [44, с. 14–15].

Итак, Платон в отличие от современных философов не имеет языка, обозначающего разнообразные понятия, и потому, чтобы быть понятным, он излагает свои мысли символами. Хотя выбор символов определяется психологией Платона, что и позволяет Юнгу обращаться к фрейдовской концепции. Точно так же в каждой семье будет использована символика, вскрывающая психологические особенности взаимоотношений между ее членами.

У мифа есть целый ряд характеристик [8].

Прежде всего, миф – это нечто постоянное и неизменное для всех людей во все времена. Общие модели, сюжеты и даже детали, содержащиеся в мифах, встречаются везде и повсюду. Это совокупное наследие воспоминаний наших предков, передававшееся из поколения в поколение. Именно поэтому миф входит в структуру нашего подсознания.

Миф – это рассказ о событиях, совершавшихся до начала письменной истории, и о значении событий, которые произойдут в будущем. Миф – это нить, соединяющая воедино прошлое, настоящее и будущее.

Миф – это уникальный язык, описывающий реалии, лежащие за пределами пяти чувств. Он заполняет пропасть между образами подсознания и языком сознательной логики.

Миф – это «склейка», формирующая целостные сообщества людей. Он представляет собой основу самоопределения племен, общин, наций.

Миф – сущностно необходимый элемент во всех сводах нравственных законов. Основа моральных кодексов всегда выводится из мифологии и религии, но никогда не обосновывается научно. Например, в фильме «Чужие письма» учительница жалуется близким по духу людям и говорит, что не знает, как объяснить детям, почему нельзя читать чужие письма. Пожилая женщина очень быстро находит ответ: «Почему нельзя читать чужие письма? Просто нельзя, и все». Логически можно обосновать и то, что чужие письма можно читать, и то, что их читать нельзя. Но мифологическая составляющая нашего общества категорично требует запрета на эту форму поведения. И ее не нужно обосновывать как-то иначе.

Миф – это комплекс верований, придающих жизни смысл. Миф помогает людям и обществам адекватно приспособиться к своему окружению [8].

В мифе обычные слова, обозначающие конкретные вещи, употребляются для описания понятий, превосходящих опыт наших пяти чувств. З. Фрейд был уверен, что значительная часть мифологических понятий о мире, глубоко проникших в большинство современных религий, есть не что иное, как психология, спроецированная на внешний мир [36]. Это обусловлено тем, что труднее всего описанию словами поддается внутренний мир человека.

«Хотя каждый из нас живет своей собственной жизнью, но все мы в первую очередь являемся представителями, жертвами и противниками того коллективного бессознательного, чьи истоки теряются в глубине веков. Можно всю жизнь думать, что следуешь собственным желаниям, так никогда и не осознав, что в большинстве своем люди лишь статисты в этом мире, на этой сцене. Существуют вещи, которые, хотим мы этого или нет, знаем о них или не знаем, мощно воздействуют на нашу жизнь – и тем сильнее, чем меньше мы это осознаем» [43, с. 36]. Эта мысль К. Юнга о том, что с помощью мифа в семье детям передаются наиболее значимые представления родителей.

Некоторые из этих представлений могут ограничивать развитие ребенка. Например, высказывание матери: «Мой старший сын замечательно учится и, я уверена, станет великим ученым. Но мой младший – ужасный разбойник, даже не знаю, что с ним делать».

И если в этот момент рядом с матерью стоят пятилетний «ученый» и трехлетний «разбойник», то ни один человек в мире, кроме нее самой, не сможет лучше запрограммировать их на то, в чем она их каждый день уверяет да к тому же внушает это их окружению. И будьте уверены, этим мифом, который она будет без устали «внедрять» в них, она создаст из одного ученого, а из другого – разбойника, даже если каждый из них тайно мечтает о другом предназначении.

Превращение мифа в реальность очень точно описано Р. Гари в его автобиографическом романе «Обещание на заре» [12]. Его мать эмигрировала из России, где она была актрисой. На чужбине она даже не стремилась вернуться к любимой профессии и тяжким трудом зарабатывала деньги, чтобы дать сыну образование, лишая себя даже необходимого. Так, она твердила, что не любит мясо, когда по вечерам готовила ему отбивные котлеты. Но однажды он заметил, как она собирала кусочком хлеба остатки этой котлеты на сковороде.

Единственным утешением ее была мечта, что сын достигнет всех высот в обществе, которые возможны во Франции (что и сейчас практически невозможно для не рожденных во Франции).

«Мать возвращалась из своих странствий по заснеженному городу, ставила шляпные картонки в угол, садилась, закуривала сигарету и смотрела на меня с сияющей улыбкой.

– Мама, что случилось?

– Ничего. Поди поцелуй меня.

Я подходил, целовал. Ее щеки пахли холодом. Она прижимала меня к себе, зачарованно глядя поверх моего плеча куда-то вдаль. Потом говорила:

– Ты будешь французским посланником.

Я понятия не имел, что это такое, но соглашался. Мне было восемь лет, но я уже решил, что дам ей все, чего бы она ни пожелала» [12, с. 41].

В этом отрывке существенны две вещи: программирование матери и обещание сына.

В романе Гончарова «Обломов», который в некоторой степени тоже считается автобиографичным, мать Обломова также программировала его, мечтая о том, как сын ее станет значимым лицом. Однако нет никаких сведений, что сын обещал ей это.

Более того, программирование должно происходить в эмоциональной атмосфере. Вот как описывает Р. Гари кульминацию материнского внушения. В какой-то момент соседи, видевшие, что мать Гари ходит постоянно с картонками (а она продавала шляпы), сообщили в полицию, что она подозрительно себя ведет. Был обыск, после которого полиция ушла ни с чем, а мать осталась сидеть среди разбросанных шляп. Внезапно несчастную женщину охватил гнев, и она бросилась стучать в двери соседям, чтобы наказать их. «…Она притянула меня к себе и, предъявив присутствующим, гордо объявила громовым голосом, который все еще отдается у меня в ушах: