– Чего же теперь делать? – озабоченно спросил Прелеп. – Ведь так не бросишь, а мне недосуг с ним нянчиться. Вот что, берите-ка вы его с собой, гости дорогие, – обратился он к Милуте. – Вы его выловили, он теперь ваш.
– Да куда мне его? – недоуменно воскликнул Милута. – И своих забот довольно!
– Батюшко, возьмем! – принялась упрашивать отца Загляда. – Довезем его до Ладоги, его ведь оттуда и везли. А после в себя придет да сам расскажет, откуда и кто. Не бросать же его здесь, пропадет!
– Вот еще печаль! Ведь он беглый! – принялся вразумлять ее отец. – Засудят нас еще за него!
– Как засудят-то? Мы его не украли, он сам выпрыгнул, а варяги отказались от него. Вон, люди видели! – Загляда показала на мытника. – Хозяева его видели, а не взяли, какая тут кража!
– Да он не холоп, – добавил Прелеп. – Одежка на нем не холопья, сам видишь. Одна рубаха чего стоит! Да и не добром он на тот струг попал… Как из битвы!
– Видно, потому и не взяли назад, что забоялись варяги-то! – добавил кормщик. – Просто так от своего челядина не отказались бы, он ведь денег стоит!
Милута в сомнениях качал головой, но все эти доводы только укрепили решимость Загляды взять спасенного с собой. Наконец он вздохнул и сделал знак своим гребцам:
– Несите его на струг, что ли.
Загляда обрадовалась и бросилась устраивать чудину лежанку из сена, пустых мешков и шкур. Чудской беглец вызывал у нее сочувствие и любопытство: ей очень хотелось знать, что с ним случилось, как он попал на варяжский струг, почему был связан? С чудина стянули мокрую рубаху, уложили его поудобнее на дне ладьи. Загляда накрыла его плащом и села рядом, надеясь, что он скоро опомнится.
Тем временем пришла пора двигаться дальше. Последний переход до Ладоги был самым трудным – впереди лежали пороги. Под руководством кормщика наполовину нагруженные ладьи повели вниз, чтобы потом разгрузить у нижней оконечности девятиверстных порогов и пустыми вести снова вверх за оставшимся товаром. Загляда со Спехом и Лаской спустилась вниз берегом и очень переживала за чудина.
– Как его там в ладье-то трясет! – приговаривала девушка, глядя на реку. – И без того ему худо…
– Больно уж ты об нем печешься! – ревниво буркнул Спех. – А я помру – никто и слова не скажет!
– Ты-то? – недоверчиво воскликнула Загляда. – Да нету такой реки, где бы ты утоп!
– Сие верно! – согласился Спех и опять повеселел. – Я его от смерти спас – я ему теперь второй отец!
Рассчитавшись с кормщиком, Милута отпустил его, и он пошел обратно в Порог. С ним ушла домой и Ласка.
– Еще как поплывете, свидимся! – кричала она Загляде издалека и махала руками, пока было видно.
Товар снова погрузили на ладьи, Загляда заняла свое место на бочке, возле лежащего на днище ладьи чудина. Спеху, несмотря на все его подвиги, пришлось снова сесть за весло. Плывя по течению, две Милутины ладьи быстро приближались к Ладоге. Завидев наконец знакомые места, Загляда даже забыла о беглеце. Словно встретив родичей, радовалась она, глядя на кучки избушек Извоза, – так звали выселки, служившие границей города. А дальше взору открывалось Победище с варяжской крепостью Княщиной, низменное пространство на левом берегу, тесно застроенное домами и домиками, известняковые стены Олегова города на мысу над слиянием Волхова и Ладожки, улицы посада вокруг нее. Сердце радостно билось, в душе поднималась теплая волна: само это место, где жили многие поколения ее предков, согревало Загляду, боги благосклонно взирали на нее с небес, чуры шептали из земли, куда в течение уже двух веков опускался прах ее дедов и прадедов. Широкий синий Волхов, отражавший синеву небес, зелень берегов, белизна облаков, будто отраженная стенами Олеговой крепости, – нет на свете места более прекрасного, и от щемящего сердце счастья на глазах девушки выступили слезы.
До дома Милута со своими спутниками добрался почти в темноте. Пока разгружали товар и разбирали снасти, Загляда вытребовала у отца волокушу и двух помощников, чтобы везти чудина, все еще лежавшего без чувств. Перетаскивая его с ладьи на волокушу, Спех уже вздыхал, чуть ли не жалея, что извлек со дна реки такое беспокойство. А Загляда торопила их, ей очень хотелось скорее оказаться дома.
На дворе Милуты навстречу ей выбежала челядь, старая ключница Зиманя, бывшая когда-то давно Заглядиной нянькой. Среди встречавших мелькала белая голова и борода Тормода, того самого варяжского корабельщика, о котором Загляда говорила Ласке.
– Саглейд! Моя Сильф Биркин! Береза Серебра! – радостно восклицал он по-русски и по-варяжски, чуть ли не силой вырывая девушку из объятий причитавшей Зимани, чтобы прижать ее к своей широкой груди и весьма выпирающему животу. – Ты вернулся уже! Я еще не начал ждать, а ты уже здесь!
От радости он даже немного путал славянские слова, мешал их с варяжскими, хотя за те двадцать лет, что прожил в Ладоге, научился словенскому языку не хуже здешних уроженцев. Только легкий иноязычный призвук в речи выдавал заморское происхождение Тормода Исбьерна – Белого Медведя, как его прозвали. Волосы его, когда-то светло-русые, были седы до последнего волоска, круглое лицо обрамляла такая же круглая и совершенно белая, хотя ему едва сравнялось пятьдесят пять лет, борода. Одеждой он не отличался от славян, и только на шее его висел на ремешке бронзовый молоточек – амулет Тора-Громовика, а с ним на одном колечке – распиленный вдоль кабаний клык с тремя процарапанными рунами. Загляда знала, что там написано «священное слово», приносящее удачу. Только эти два амулета и остались старому корабельщику на память о родине. «Самый большой дар богов – вот! – приговаривал он, показывая свои широкие ладони. – Золото пропадет, меха износятся, а это будет со мной всегда!» И он был прав, считая руки своим главным богатством. Во всей Ладоге едва ли нашелся бы мастер среди славян или скандинавов, умеющий строить корабли лучше Тормода Исбьерна.
– Вернулась, вернулась, живая, здоровая! – скороговоркой восклицала Загляда, разом отвечая на приветствия старухи и корабельщика и смахивая слузы. Потеряв мать, она теперь с особенной остротой ощущала любовь к этим людям, которые тоже – ее семья. – Отец на вымоле еще, скоро будет! И товар привезли, и новости привезли!
– И гест… гость привезли тоже? – Тормод заметил волокушу с лежащим в ней незнакомым парнем. – Это твоя добыча, да? Ты взяла его в битве?
– Это Спех взял! С водяным бился…
Спех, снова загордившись своим подвигом, стал рассказывать, как попал к ним молодой чудин, а Загляда велела челяди нести его пока что в клеть и уложить там на широкую лавку.
– Я сам пришел сюда, когда был пожар, – заявил Тормод, с любопытством наблюдая, как устраивают нового гостя. – Я пришел в твой дом через огонь. А он пришел через воду. Тоже хорошая дорога! – со свойственной ему бодростью закончил варяг.
– Погоди. – Загляда остановила поток его речи, который, как ей было отлично известно, мог литься хоть до утра. – Он вроде в себя приходит.
Не открывая глаз, чудин морщился от боли, тихо постанывал и бормотал что-то на своем непонятном языке. Загляда пробовала позвать его, но он, видно, еще не опомнился.
– Язык ожил, – заметил Тормод, слушавший бормотание чудина, озабоченно склонив голову. – А память еще ходит далеко.
Тем временем Милута покончил с переноской товаров, дом наполнился людьми. Зиманя ставила на столы горшки, кринки, раскладывала хлеб, вареную репу, вяленую и соленую рыбу, всякую прочую снедь. На очаге забулькала каша, рядом жарился барашек, которого Милута велел заколоть, не забыв угостить и домового, – в благодарность, что сохранил дом без хозяина и хорошо встретил. Просторная передняя клеть сразу стала казаться тесной, вместе с дымом под крышей висел разноголосый гомон. Осматриваясь, Загляда вздохнула почти счастливо – она снова была дома, все встало на свои места. Только вот матери, Велемилы Добровитовны, мудрой красивой женщины, происходившей от одного из наиболее старинных и прославленных ладожских родов, больше нет здесь и не будет. Благодаря ее приданому и связям Милута когда-то так расторговался, что теперь числился одним из богатейших в Ладоге купцов – сам-то он был из «варягов», как тут по очень старой привычке называли роды, ведущиеся из-за моря, хоть и давно смешавшиеся с местными словенами и чудью.
