– Пикар! Хорошо, что вы пришли.

– Извините, что я не в форме, генерал.

– Не имеет значения. Ведь сегодня же воскресенье?

Я иду за ним по темноватой квартире.

– Моя жена за городом, – объясняет генерал через плечо.

Я прохожу в комнату, которая, видимо, служит ему кабинетом. Над окном висят две скрещенные пики – насколько я понимаю, это в память о службе в Северной Африке, – а на каминной полке стоит его фотография, снятая четверть века назад: он тогда был младшим штабным офицером Тринадцатого армейского корпуса. Генерал пополняет свой стакан из графина, наливает и мне, потом, со стоном хлюпнувшись на диван, закуривает сигарету.

– Это чертово дело Дрейфуса, – говорит он. – Оно всех нас доконает.

– Правда? Я бы предпочел умереть более героической смертью! – даю я легкомысленный ответ.

Но Гонз смотрит на меня очень серьезным взглядом.

– Мой дорогой Пикар, вы, кажется, не понимаете: мы подошли очень близко к войне. Я сегодня не сплю с часу ночи. И все из-за этого чертова идиота Лебрана-Рено!

– Боже мой!

Я, пораженный, ставлю мой нетронутый коньяк.

– Знаю, трудно поверить, – продолжает генерал, – что подобного рода катастрофа могла стать следствием идиотского слуха, но так оно и есть.

Гонз говорит, что вскоре после полуночи его разбудил курьер из военного министерства. Его срочно вызвали во дворец де Бриенн, где он увидел Мерсье в халате с личным секретарем из Елисейского дворца, который принес экземпляры первых изданий парижских газет. Личный секретарь повторил Гонзу то, что только-только сообщил Мерсье: президент в ужасе – в ужасе! шокирован! – тем, что он прочел. Как офицер Республиканской гвардии мог распространять такие истории, а в особенности то, что некий документ был украден французским правительском из немецкого посольства и что вся эта история была задумана как некая шпионская ловушка для немцев? Знает ли военный министр, что немецкий посол днем приедет в Елисейский дворец с официальной нотой протеста из Берлина? А германский император грозит отозвать посла из Парижа, если французское правительство не заявит недвусмысленно, что оно приняло заверения правительства Германии в отсутствии сношений с капитаном Альфредом Дрейфусом? Найдите его, требует президент! Найдите этого капитана Лебрана-Рено и заткните ему глотку!

В результате генерал Артур Гонз, глава французской разведки, в возрасте пятидесяти двух лет оказался в унизительном положении: ему пришлось нанять экипаж и объезжать полковые штабы, места проживания Лебрана-Рено, публичные дома на Пигаль, и только к рассвету он нашел искомое на Мулен Руж, где молодой капитан все еще ораторствовал перед репортерами и проститутками!

В этот момент мне приходится прижать указательный палец к губам, чтобы спрятать улыбку, потому что монолог генерала не лишен комических элементов, которые кажутся тем комичнее, что произносятся хриплым и гневным голосом Гонза. Я могу только представлять себе, каково это было для Лебрана-Рено – повернуться и увидеть надвигающегося на него Гонза, представить его лихорадочные попытки протрезветь, прежде чем предстать для объяснения своих действий сначала перед военным министром, а потом и перед самим президентом Казимиром-Перье[9], разговор с которым, вероятно, был для капитана чрезвычайно неприятным.

– В этом нет ничего смешного, майор! – Гонз таки заметил мою улыбку. – Мы сейчас не в состоянии вести войну с Германией! Если они решат воспользоваться этим случаем для нападения на нас, то один Господь Бог сможет спасти Францию!

– Конечно, генерал.

Гонз принадлежит к тому поколению, что и Мерсье с Буадефром, поколению, бывшему во времена бойни 1870 года молодыми офицерами и так и не залечившему старые шрамы: немецкая тень до сих пор пугает их. «Трое против двоих» – вот их извечная пессимистическая мантра: «На каждых двух французов приходится три немца. В Германии тратят три франка на вооружение на каждые наших два – тот максимум, который мы можем себе позволить». Я презираю их пораженчество.

– И как реагировал Берлин? – спрашиваю я.

– Сейчас в Министерстве иностранных дел ведутся переговоры с целью выработки совместного заявления, где теми или иными словами будет сказано, что Германия не более ответственна за документы, которые им присылают, чем мы за те, которые поступают к нам.

– Они просто обнаглели!

– Я так не считаю. Они всего лишь прикрывают своего агента. Мы делаем то же самое. Но я могу вам сказать, что ситуация весь день была крайне опасная.

Чем больше я думаю об этом, тем забавнее мне представляется случившееся.

– Неужели они готовы разорвать дипломатические отношения и поставить наши страны на грань войны ради защиты одного шпиона?

– Они, конечно, смущены – их поймали за руку. Положение унизительное. Типично прусская обостренная реакция…

Рука Гонза дрожит. Он прикуривает сигарету от старой, роняет окурок в отпиленную верхушку раковины, служащую ему пепельницей, снимает несколько табачных волокон с языка, потом снова разваливается на диване, глядя на меня сквозь облачко дыма.

– Я смотрю, вы так и не прикоснулись к коньяку.

– Предпочитаю иметь ясную голову, когда разговор идет о войне.

– Ха! А мне в такие минуты как раз нужно выпить. – Генерал допивает свой коньяк и принимается крутить стакан в руке. По тому, как он поглядывает на графин, я вижу: ему отчаянно хочется налить себе еще, но он не желает выглядеть передо мной пьяницей. Гонз откашливается и говорит: – Вы, Пикар, произвели благоприятное впечатление на министра вашим поведением, пока все это длилось. И на начальника штаба. За последние три месяца вы, несомненно, приобрели ценный опыт разведывательной работы. Поэтому мы собираемся рекомендовать вас на повышение. Мы хотим предложить вам возглавить статистический отдел.

Я пытаюсь скрыть разочарование. Шпионаж – грязная работа. Все, что я увидел в деле Дрейфуса, лишь усилило мое негативное отношение к ней. Не для этого я поступал в армию.

– Но ведь у отдела уже есть весьма способный глава – полковник Сандерр, – возражаю я.

– Да, он способный. Но Сандерр – больной человек, и, между нами говоря, он вряд ли поправится. И потом, он занимает этот пост вот уже десять лет, ему нужно отдохнуть. А теперь, Пикар, простите меня, но ввиду особой секретности информации, которая будет проходить через ваши руки, я обязан задать вам этот вопрос: нет ли в вашем прошлом или частной жизни чего-то такого, что могло бы сделать вас объектом шантажа?

С нарастающим разочарованием я понимаю, что моя судьба уже решена, вероятно, это случилось предыдущим днем, когда Гонз встречался с Мерсье и Буадефром.

– Нет, – отвечаю я, – ничего такого мне про себя не известно.

– Вы, насколько я знаю, не женаты?

– Нет.

– Есть для этого какие-то особые причины?

– Я люблю одиночество. И не могу позволить себе брак – мне это не по карману.

– И это все?

– Все.

– Какие-нибудь денежные проблемы?

– Нет денег, нет и проблем, – пожимаю плечами я.

– Хорошо. – Гонз смотрит на меня с облегчением. – Значит, решено.

Но я все еще продолжаю бороться с собственной судьбой:

– Вы же понимаете, что существующие кадры не воспримут чужака… А кандидатуру заместителя полковника Сандерра вы не рассматривали?

– Он уходит в отставку.

– Или майора Анри?

– О, Анри хороший солдат. Он вскоре возьмется за работу и будет делать то, что необходимо для отдела.

– А сам он не хочет занять этот пост?

– Хочет, но ему для такой должности не хватает образования и социального лоска. Отец его жены держит ферму, кажется.

– Но я ничего не смыслю в шпионаже.

– Ну, хватит, мой дорогой Пикар! – говорит Гонз уже слегка раздраженным голосом. – Вы обладаете всеми необходимыми качествами, которые требуются для этой должности. В чем проблема? Да, официально такого подразделения не существует. Ни парадов, ни историй в газетах. Вы никому не сможете сказать, в чем состоит ваша работа. Но все важные персоны будут знать, чем вы занимаетесь. У вас будет ежедневный доступ к министру. И конечно, вас повысят в звании до полковника. – Он внимательно смотрит на меня. – Вам сколько лет?