Правильно ведь, к чему эта его гордость, которую возлюбленный в нём ненавидит? К чему, когда в лицо упирается стояк, а глубоко в заднице травят пальцы? Только слёзы пуще побежали, стоило самому себя унизить. Бегут по щекам, огибают рот, в который каким-то образом просочились, и собираются на подбородке. Возбуждают ли Дофламинго тёплые капли, падающие на причинное место? Ему интересно, но страшно поднять глаза и увидеть реакцию, какой бы она ни оказалась. Страшно узнать правду, в которой тот, кого он любит, упивается его унижением. Страшно узнать и ту правду, в которой он унижает его нехотя, потому что в таком случае разум Ло может сломаться от непонимания.
Ласкает языком головку и случайно вскользь касается им пальцев, удобно направляющих её. Его Доффи ведь оценит, если он вылижет их вместе с членом, поэтому припадает к ним губами. Оставляет на них влажный след и целует под головкой, касаясь нижней губой указательного.
Задница уже пылает оттого, как быстро, со страстью движутся в ней пальцы, и жар перебрасывается на яйца. Встанет, скоро встанет, и тогда подонок вообще разойдётся на веселье.
Пальцы, кисловато пахнущие от слюны, пота и предоспермы, отпускают член и подхватывают Ло за подбородок. Большой проскальзывает между распахнутыми губами и принимается за игры с языком, и он отвечает этой прихоти — плотно обхватил палец и обсасывает.
— Да, — минорно говорит насильник, — я её не трахал.
Ло неуверенно поднимает горячие, опухшие от слёз веки и смотрит на его лицо, где и не прочтёшь настроение. Веки наполовину опущены и прикрывают глаза, только потому что Дофламинго смотрит вниз. Линия рта абсолютно прямая. Лишь голос звучал виновато, будто его обладатель сожалеет. Даже если он пытается извиниться перед ним или оправдаться, это уже не важно. Человеческие чувства — не порог дома, как ни отмывай следы вытирания ног, грязь останется. Ло молча опустил голову и открыл рот, чтобы продолжить минет, но до этого сухо произнёс:
— Просто отымей меня.
Стоило озвучить эти слова, как Дофламинго отталкивает его голову назад и вынимает пальцы. Всё прозрачно ясно, поэтому он сам разворачивается лицом к двери и подставляет зад. То ли заплаканные глаза обманывают, то ли память, уверяющая, что закрывал он за собой плотно, хоть и не на замок. Хотя, сейчас ему уже очень многое без разницы, так что не имеет значения и то, что их могли увидеть.
Член вошёл, и безразличие разбилось о то, насколько стало хорошо. Вошёл так туго и плотно, что на секунду вскружило голову. Протолкнулся так далеко, что выдавил протяжный стон, в котором слились боль и наслаждение.
Стоит в полуприседе между его расставленных бёдер и немного склоняется к полу. Держится за его колени, потому что так чуть приятнее, как будто бы по согласию. Огромные руки, пробравшиеся под расстёгнутые джинсы, держат за низ живота и помогают двигаться.
Плотские ощущения на высоте: телу так хорошо, что невозможно сдержать пылких вздохов. А вот моральное состояние, наоборот, грызёт душу ненавистью и презрением за то, что он ищет спасение в телесных радостях. Смешиваясь, эти переживания подняли возбуждение до самого пика, что не ушло от внимания Дофламинго. Он на ощупь освобождает член от белья. Настолько стыдно за свою развращённость, что Ло отпускает его ноги и ложится между ними.
Пол давит грудь, не позволяя ей содрогаться в плаче, но всхлип прорывается, когда стояк забирают в ладонь и начинают мастурбировать.
Оба отвратительны. Зачем они это делают? Поругаются, подерутся, наплюют друг другу в душу, а потом трахаются, будто ничего не произошло, да только привкус дерьма во рту. Всё надоело, но остановиться невозможно, потому что иначе, видимо, они оба любить не умеют.
Кончил первым в его ладонь, на радость не замарав одежду, и любовник кончиками пальцев коснулся подбородка, требуя отнять лицо от пола. Послушно поднимается и вытаскивает навстречу раскрытой ладони язык, чтобы отмыть от спермы. Широкая и полностью измазанная слизью, поэтому лизание её больше напоминало целование. Каждый палец поодиночке, и как же элегантно бывший король сменяет их во рту: плавно, нежно, эротично. Когда он закончил глотать собственное семя, Дофламинго поднял его с пола и прижал к своему животу. Теперь придерживает за бедро, помогая стоять, и обнимает крепко, как в тот же самый вечер, когда впервые сунул член ему в рот.
Излившись внутрь Ло, вынул и проследил, чтобы тот сел на пол. Так заботливо, будто бы не насиловал. Заботливый насильник — это описание оборвало шаткое спокойствие, и Ло заливисто, в истерике засмеялся. Бесконтрольно повалился вперёд, но благо, рука на груди придержала, а он смеется сквозь слёзы, положив руки на его ноги и начав слегка их поглаживать в попытке успокоиться. Несколько минут он хохотал, но после над весельем всё сильнее преобладало горе, а сильная рука заботливого насильника всё это время верно не давала ему упасть.
— Ло? — с жалостью в тоне позвал его Дофламинго.
— Я в порядке, — давя хихиканье, отозвался он.
— В порядке? — усомнился тот. — Порядок есть только в хаосе, а хаос не терпит никого, кроме безумцев, поэтому в порядке могут быть лишь безумцы. Ты, действительно, в порядке?
— Нет, — уже спокойно ответил он, сверля взглядом капли, лежащие на полу тёмными пятнами. — Убери руки и больше никогда ко мне не прикасайся.
Правильно, их сомнительная и отчасти лживая любовь теперь мертва, и если не прекратить цепляться за неё, её труп начнёт гнить вместе с ними. Их душонки уже давно не первой свежести, и для всех лучше не усугублять положение. К чертям вырезать этого человека из сердца вместе с гнилью, которую он в него занёс, и… Что и? Отпустить? Дофламинго не из тех, кто просто так уйдёт после того, что сотворили с его жизнью. Убить? Да, это выход. Но поднимется ли рука после пережитого по его прихоти? Наряду с болью он приносил в жизнь и счастье.
А ведь он выполнил просьбу и тотчас убрал руки, безразлично бросив его в одиночестве и смятении.
========== День 8 ==========
Это уже так повелось, что Ло носит еду в занимаемую не собой, но своим когда-то до безумия любимым человеком каюту. Жгучей горечью на сердце ложится то обстоятельство, что он по-прежнему его любит, ведь прямо сейчас вместо того, чтобы ещё немного побаловать себя неунывающим настроем команды, он поспешил принести Дофламинго завтрак, пока тот не остыл. Вчера они ни о чём не говорили, будто оглохли или онемели. Ло лишь мельком глянул на него, а вот сам не заслужил и беглого взора, будто бы он обычный обслуживающий персонал. Высказали же друг другу главные слова и решили, что пришла пора прекращать разыгрывать мелодраму. Нечего больше обсуждать. Осталось лишь одно незавершённое дело, не будь которого, он бы уже снял кайросэки и пустил всё на самотёк.
Отворил дверь и ступил внутрь. Спит или создаёт такую видимость, лёжа лицом к стене. Постель узкая, зато умещает его во весь рост. Ло даже не догадывался, что, оказывается, проектировал корабль с учётом габаритов Дофламинго. Ширина проходов, высота потолков, даже мебель — всё это пусть и не свободно, но без дискомфорта подходит этой детине. Будь кровать широкая, он бы спал на животе, скорее всего.
Не желая тревожить, Ло тихо прикрыл дверь и осторожно подошёл к столу. Сдвинул к стене очки, лежавшие на углу, и поставил поднос с завтраком. В сравнительной тишине, доступной для подлодки, услышал шорох его дыхания: ровный и безмятежный. Лёгкое одеяло открывает половину спины и руки, которые он сложил на подушке перед лицом. Взглядом Ло прошёлся по угловатой линии тела и остановился на ногах, торчащих из-под укрытия с другого конца. Уделив лишь секунду внимания браслету, плотно сидящему чуть выше щиколотки, смотрит на длинные ступни. Красивые ступни танцора. А ведь он за все эти годы никогда не разглядывал их и не любовался ими, потому что Дофламинго был рядом, настолько близко, что такие, казалось бы, мелочи не попадали в поле зрения. Стоит только потерять и отойти чуть подальше, начинаешь замечать эту невесомую красоту, увы, уже недосягаемую.
