– Зачем я комендатуре понадобился? – с ходу спросил Андреев, взглянув на меня поверх дымящейся папиросы.

Вопрос был задан легким тоном, но взгляд серьезный, колкий.

– Надо одного человека опознать.

– Он в больнице? – Лейтенант мотнул головой в сторону двери.

– Почти, – ответил я уклончиво, но, спохватившись, пояснил: – В морге.

– Понял, – кивнул Андреев. – А почему я?

– Твое имя было в его записной книжке. Других документов нет.

– Откуда тело?

– Нашли у речки. В списках не значится.

– Ну пойдем посмотрим на неучтенный труп, – согласился Андреев.

Была в его словах какая-то ирония, и неоткуда бы ей вроде взяться, ничего такого я ему не сказал…

Вчера с шефом долго думали, как представить всю ситуацию Андрееву, какую легенду запустить. Но так ничего и не придумали: мои мысли постоянно скатывались к неизвестно как появившейся надписи на бедре, а шеф явно был не в ударе. В результате порешили просто показать лейтенанту труп, а дальше мне предстояло действовать по обстоятельствам. В конце концов, может быть, это не тот лейтенант Андреев, а возможно даже, нам нужен вовсе не Андреев, а Андрейченко или какой-нибудь Андрекидзе. А если это имя – тогда вообще дохлый номер.

Я сделал шаг к двери, но лейтенант дернул меня за рукав.

– Тут закрыто. Вход с обратной стороны.

И, махнув рукой, спрыгнул с крыльца. Я двинулся следом, рассматривая затянутую в камуфляж спину. Внизу на плаще имелись свежие капли грязи. А сапоги чистые. Не его плащ? Или зачем-то переодел сапоги? Шеф часто повторял, что хороший следователь умеет балансировать на грани между подозрительностью и паранойей. Научиться бы только определять, где находится эта грань.

За домом открылся обширный сад, хотя, наверное, правильнее было назвать его небольшим парком. Имелась даже обсаженная пестрыми кленами аллейка, ведущая от заднего выхода в глубину заросшего участка. Возле крыльца, под развесистым дубом, располагалась почерневшая от времени деревянная лавочка, чуть дальше, у дальнего угла дома, торчала разбитая Flak 30, немецкая зенитная пушка – гнутый ствол понуро обвисал к земле. Между деревьями, в ворохах палой листвы, просматривались длинные прямоугольные холмики – видимо, грядки. Тихо тут было и совсем по-мирному спокойно: захотелось посидеть на лавочке и покурить, рассматривая осень. Но Андреев уже подходил к обшарпанной двухстворчатой двери.

Почти на ощупь пробравшись через темный тамбур, поднялись по короткой лестнице и оказались в просторном холле. До половины закрашенные белой краской окна давали специфический свет – какой-то болезненный, чахлый. Дальняя дверь, обтянутая мешковиной, по-видимому, вела как раз на парадное крыльцо. В левой стене тоже имелось несколько дверей. Справа в пропахшую карболкой темноту уводил узкий коридор.

– Доктор! – крикнул Андреев.

Голос его гулко разлетелся по пустому помещению, эхом отразился от покрытого трещинами потолка и затих.

– Вообще тут кто-то есть? – подал я реплику.

– Был дед какой-то, когда я заходил.

Открылась одна из дверей, высунулась бородатая старческая физиономия в очках без оправы, потом показался перетянутый крест-накрест пуховым платком торс.

– Нашел своего, что ли? – спросил старик Андреева.

– Как видите, – согласился тот, кивнув на меня.

– А вам чего нужно, молодой человек? – переключился на меня старик.

– В морг мне нужно.

– Не торопитесь.

– Дед, не остри. Я от полковника Мощина. Где Степанов?

Степанов оказался высоким худым мужиком лет тридцати, зябко кутающимся в морской бушлат. У него была очень странная форма черепа – затылок как будто приплюснут или вмят от удара чем-то плоским, отчего голова выглядела как обточенный с одной стороны брусок. Вообще персонаж был колоритный, про такого «особых примет нет» не скажешь: тут и хрящеватый, выпирающий клювом нос, и широкий рот с тонкими, капризно изогнутыми губами, и остро торчащий кадык. Можно, конечно, бороду отрастить – есть такие лица, которые борода меняет до неузнаваемости… Но да ладно, пока я об этом размышлял, мы уже спустились по затхлой лестнице в подвал, и Степанов, подсвечивая себе зажигалкой, подвел нас к низкой, обитой серой жестью двери.

– В морге-то хоть свет есть? – пробурчал сбоку Андреев.

– Откуда бы ему взяться? – ехидно поинтересовался доктор. – Думаете, немцы нам генератор пожертвовали?

Голос у него был сиплый, но при этом тонкий, почти мальчишеский. Как выяснилось, был этот Степанов вовсе не прозектором, а вполне себе главврачом Ельской больницы. Но, учитывая, что помимо него, в заведении из персонала имелся только сторож, приходилось доктору работать по принципу «один за всех».

Из темноты открывшейся двери пахнуло холодом и смрадом разложения. Степанов не колеблясь шагнул в темный проем, а вот я, признаюсь, помедлил.

– В темной, темной комнате… – прошипел сзади лейтенант Андреев.

Отсветы степановской зажигалки еле-еле разгоняли вонючий мрак, поэтому я вытащил спички. Сзади вспыхнул еще один источник света – лейтенант тоже зажег огонь.

Посреди комнаты стоял массивный стол, на нем белело накрытое простыней тело – вот и все, что я смог разглядеть в этом адовом освещении. А между тем мне нужно будет смотреть за реакцией Андреева: узнал или не узнал? Ну и как тут смотреть? Степанов между тем пошарился в полумраке и запалил какую-то хитрую лампу над столом, от которой вдруг стало вполне светло: лампа оказалась с большим, похожим на китайскую шляпу отражателем и аж с тремя фитилями. Потом доктор откинул простыню с лица трупа и выжидательно повернулся к нам.

Морг был маленький, примерно четыре на четыре метра. В углу стоял белый медицинский шкаф. Что-то типа нар возле дальней стены. И стул. По углам было совсем темно, но главное – тело было видно очень хорошо. Плотный мужчина, лет, примерно… молодой совсем, вряд ли больше двадцати пяти, короткий ежик русых волос, прямой нос, маленький рот. Я метнулся взглядом к Андрееву, но он равнодушно рассматривал труп, хотя, возможно, уже успел справиться с эмоциями. Никаких условий для работы! К тому же воняет просто невыносимо.

Я подошел ближе, отдернул простыню дальше. Круглая сквозная дыра возле правого соска. Видно было, что края срезаны идеально ровно, даже непонятно: входное или выходное отверстие. Андреев обошел стол, чтобы рассмотреть лицо трупа в привычном ракурсе. Грустно вздохнул. Или просто вздохнул? Лампа светила таким образом, что выше груди лейтенант попадал в тень отражателя.

– Любишь украшения, доктор? – внезапно произнес Андреев.

– Не понял? – удивился Степанов.

Я, если честно, тоже не понял. Пригнул голову, пытаясь заглянуть под лампу. Но разведчик молниеносно подскочил к доктору. Именно что молниеносно: я заметил только смазанное движение – и вот он уже одной рукой ухватил Степанова за волосы на плоском затылке, а другой тычет ему в глаз лезвием весело поблескивающей финки. Нож, зажатый в его огромном кулаке, выглядел изящной игрушкой.

– Вы… вы чего? – испуганно прошипел Степанов.

– Э-э… – протянул я, не сообразив еще, как реагировать.

– Стой и молчи! – одернул меня Андреев.

И я замер на месте, хотя происходящее вызывало массу вопросов.

– Где амулет, что был у него на шее? – жестко спросил Андреев.

– Как-кой амулет? – Степанов вяло пытался вырваться, все его внимание было сосредоточено на острие ножа в сантиметре от зрачка.

– Амулет, камень, медальон, – пояснил Андреев. – Кристалл на цепочке, одна сторона прозрачная, другая черная. Был у него на шее. Если сейчас не вспомнишь, выколю глаз. Потом будет вторая попытка. Когда глаза закончатся, перейдем к яйцам. Понял?

– Что вам надо? – В голосе Степанова послышались слезы.

– Амулет, – терпеливо повторил Андреев.

– Он у меня тут, в кармане.

– Во-от, молодец, – похвалил лейтенант. – Доставай, чего стесняешься!

Андреев отпустил доктора, и тот быстро отскочил от опасного разведчика. Полез под бушлат, достал что-то искристое, на серебристой цепочке, переложил в протянутую горсть.