Несуразные движения маленькой фигурки Эн Гаусельма посреди голубиной орды, - прожорливой орды и настырной, - я наблюдал уже, въехав на холм. Бедняга был так оглушён налётом, что выхватил нож. Зря он им решил отмахиваться от птиц - только сам себя по уху задел. Облил кровью голубей. А птицам, окружившим его, и дела не было до того, как Эн Гаусельм охотничьим ножом размахивает. Голуби тучей слетались на зерно. Голуби одного из его слуг сшибли с лошади наземь!
Старая Птичница, когда мы навестили её на следующий день, сказала На Маргарите, что не надо ничего опасаться. Мол, приснившийся ей цветок - сон-бездельник. Только что толку гадать теперь по прошедшим снам, если белый цветок в ночь после Духового Дня был мной уже сорван. Да и кровь, какая-никакая, а пролилась.
"Я СОВЕТ ВЛЮБЛЁННЫМ ПОДАМ..."
Сестра Екатерина одобрила кандидатуру Эн Гаусельма. Во-первых, наглец, угрожавший Пейре и домогавшийся его нынешней подруги не вызывал у монахини сочувствия. Во-вторых, Эн Гаусельм - младший графский сын. А Эн Раймон Файельский являлся вассалом того графа. Это по графскому велению Эн Раймон ездил воевать в Святую Землю после того, как убил на охоте любовника своей первой жены, вырезал его сердце и приготовил из него жаркое для супруги. Верно, сына своего сеньора Эн Раймон убивать не решится. Всё-таки, связан вассальной клятвой с отцом беспутника.
Обсудив дело по кельям с сёстрами, принятыми в сообщницы, на следующий день сестра Екатерина предложила жонглёру план, как им обмануть жестокого рогоносца.
Пейре Гирон хвастал половиной благородной крови, текущей в его жилах. Но в тех краях, откуда происходил жонглёр, подобная половина крови не являлась чем-то особенным. Широкие скулы, сросшиеся брови, большой нос с горбинкой, который Пейре именовал "орлиным" можно было там увидать у многих его ровесников. А у доброй части ровесниц, - горожанок и селянок, - брови так явно не срастались, нос с горбинкою был помельче, скулы выступали не столь явственно благодаря умелому подбору чепцов и покрывал. Но зато над верхней губой у землячек Пейре чернели усики. Говорили, что в род их сеньора эти усики вошли от персидской царевны, привезённой в незапамятные времена из Святой Земли.
На лице первой жены Эн Раймона Файельского - На Гильермы видны были и стремящиеся к переносице брови, и нос с горбинкой, и усики. Широкие скулы резко обозначились у неё после жизни в общине катаров. Обострились на хлебе и воде, на репе, бобах, корешках и травах. Сёстры в монастыре не могли поверить, что в юности На Гильерма была толстушкой. Эдак она обессилила от гибели любовника. Старые монахини давно позабыли подобные страсти, а потому они осторожно пытались вызнать у молодой женщины, не истязали ли её в той общине катары-еретики.
В общем, никто бы в Файеле не узнал бы сейчас в На Гильерме прежнюю госпожу.
И рост похож. А родственное сходство с Пейре можно было подчеркнуть, подобрав одежду и взяв немного грима. Говорить по-мужски грубо сестра Екатерина её научит. Да и пусть она пока больше кашляет в замке и простужено сипит. А пел-то их Пейре всегда высоким и тоненьким голосом. Это нетрудно для подражания.
До возвращения Эн Раймона ещё достаточно времени. На Гильерме нужно будет только "нечаянно" выдать себя перед теми из домочадцев, кому более всего склонен верить Эн Раймон, и затем спешно уехать.
Мужу На Маргариты станет не к кому ревновать. Если Эн Раймон не заметит беременности супруги, то они ей тихо устроят роды "на богомолье". Может быть, даже сумеют подбросить младенца в замок Файель. А если вдруг, на беду На Маргариты, заметит, то тогда врагом Эн Раймона сделается недоступный ему для кровной мести Эн Гаусельм.
Нужно было ещё позаботиться об уликах - показать, что женщина в мужском наряде, действительно, заезжала раз за разом погостить в Файель на протяжении полугода с лишним. Сестра Екатерина предложила отвезти в комнату Пейре Гирона прялку, положить по корзинам и полкам побольше готовых мотков шерсти и нарезать да нажечь лучин для подставца. А главное, вытрясти там хорошенько пыль из мешков, которую соберут в монастырской прядильне. От такой пыли да от невыветрившегося дыма с ночных лучин сам воздух в комнате, где жил жонглёр, сделается женским. Пусть разоблачитель жонглёра сперва обоняет знакомую ему атмосферу, а потом вдруг обнаружит, что явилось её причиной.
На Маргариту никто в сидении за пряжей по ночам не заподозрит. Она - книжница, мечтательница и непряха.
А Пейре Гирон пока заменит На Гильерму в монастыре, чтобы уехавшую в замок послушницу не хватилась бы игуменья.
"ПРОШУ ВАС МНЕ ВЫДЕЛИТЬ В СЕРДЦЕ ЛЕН"
- Что же вы, сударь, охотитесь в чужих владениях? И почему соблазнились домашней птицей вместо того, чтобы настичь вольную дичь? - строго спросила у Чужеродного Рыцаря Старая Птичница.
И затрясла клюкой!
А огромные бородавки, пока она стыдила драчуна, так и заёрзали по её крючковатому носу.
Белые и бело-красные бумажные голуби, подвешенные на шёлковых нитях, трепетали по ветру. Дрессированная дворняга, изображавшая в пьесе коня, слизывала вишнёвый сироп, изображавший у куклы Чужеродного Рыцаря кровь, льющуюся из отделившегося от головы уха.
Другая дворняга, принадлежащая труппе Рыжего Ги Свистулечки, следовала по пятам за его внуком, мальчик обходил зрителей - собирал в шляпу медь и серебро.
Только один человек на городской площади не был в тот миг доволен и рад. Эн Гаусельм узнал в злоключении Чужеродного Рыцаря свою обиду. Никто в толпе зрителей не произнёс его имени, никто невольно не обернулся к нему. Но сам-то Эн Гаусельм чувствовал, как у него загорели уши. Сам-то он знал, что пьеса поставлена о том, как его унизили пол года назад. И бумажные розы - весенние розы! - в ней не случайны, и бородавки на носу Старой Птичницы похожи на настоящие, и голуби - бело-красные. Это он тогда залил кровью птиц. А те всё толкались, аж топтали друг дружку, подбирая зерно. Ухо себе Эн Гаусельм, конечно, не отрубал. Так, сковырнул перчаткой старую болячку. Только кто же ныне не преувеличит на представлении размера беды?
- Скажи-ка мне, малый, кто автор этой чудесной пьесы? - спросил Эн Гаусельм у мальчика, собирающего монетки.
- Наш старый друг, жонглёр Пейре Гирон, - ответил ребёнок.
- А давно ли показываете вы эту пьесу? - спросил Эн Гуасельм.
Летом Эн Гуасельм уезжал по поручению отца в Неаполь, а осенью, так вышло, он увидел такое представление впервые.
- Да почитай с самой Троицы, - ответил мальчик, - Не совсем с самой, сеньор, но почти.
- Большую награду снискает ваш друг за то, что защищает в пьесе добродетель, - натужно улыбнулся Эн Гаусельм и швырнул мальчику в шляпу шёлковый кошелёк.
Ух ты! Кошель, полный серебра, припасённого для раздачи милостыни.
Гаусельм знал, что Раймон Файельский уехал в начале зимы оборонять замок одной из своих младших сестёр. Даме грозила осада, пока её муж воевал за Святую Землю. Дело то было уже решено, осада снята, но Эн Раймон пока не спешил уезжать от сестры. Он долечивал раны, отдыхал, пировал, готовил выезды на охоту. Жене передал письмо, что собирается выезжать в Файель через месяц.
Пьеса про стычку Дурачка Джумо и Чужеродного Рыцаря ускорила возвращение Эн Раймона домой. Это Эн Гаусельм вместе с попутным торговцем пряностями послал Эн Раймону сердечный привет. В письме он учтиво спрашивал у соседа, не нужна ли тому помощь, чтобы возвратиться поскорее к охране собственных владений? В них-то сейчас промышляет браконьер из жонглёрского племени. Говорят, что сего браконьера привечает хозяйка Файеля и на людях, и в стороне от чужих глаз. А зовут его, он слышал...
"ЛОЖЬ ЗЛА, НО Я НЕ МАЛОВЕР..."
