Ларри позвонил родителям и сказал, что мы хотим с глазу на глаз обсудить с ними кое-что важное. Мы выехали из Нью-Йорка августовским вечером, приехали к ним поздно и съели классический летний ужин – стейк, вареную кукурузу, сочные помидоры из Джерси и вкуснейший персиковый пирог. За их кухонным столом мы с Ларри сидели друг напротив друга, а Кэрол и Лу казались очень взволнованными, но не испуганными. По-моему, они решили, что все это касается только меня, а не Ларри.
Наконец Ларри сказал:
– Новости плохие, но это не рак.
И я начала рассказывать свою историю. Ларри время от времени прерывал меня, порой невпопад, но из меня словно вытащили пробку.
Сидевшая рядом со мной Кэрол взяла меня за руку, крепко сжала ее и сказала:
– Ты ведь была совсем молода!
Лу попытался осмыслить эту радикально новую информацию, включив режим адвоката: он спросил, когда мне предъявили обвинение, кто меня защищал, в каком суде слушалось дело и чем он может помочь. И не сижу ли я на героине.
Забавно, что при небольших печалях в семье Ларри переживали так, словно произошло крушение «Титаника», но когда случилась настоящая катастрофа, его родители оказались именно теми людьми, с которыми ты готов пойти в разведку. Я ожидала, что они осыпят меня упреками и в конце концов вычеркнут из своей жизни, но вместо этого получила невероятную поддержку с их стороны.
В итоге Великобритания отказалась экстрадировать наркобарона Аладжи в Америку и вместо этого отпустила его на свободу. Мой адвокат объяснил, что, будучи нигерийцем, он считался гражданином Британского содружества наций и мог рассчитывать на определенную защиту по британским законам. Немного покопавшись в Интернете, я выяснила, что он был богатым и влиятельным африканским бизнесменом-гангстером, поэтому меня не удивило, что у него вполне могли оказаться нужные связи, чтобы разобраться с такими досадными недоразумениями, как дело об экстрадиции.
Я вытащила карты мошенничества, раскрытия, стыда, едва ли не банкротства и добровольной изоляции. Разыграть их хоть сколько-нибудь удачно было вряд ли возможно.
Наконец-то прокуратура в Чикаго решила дать ход моему делу. Чтобы подготовиться к приговору, я написала личное обращение к суду и рассказала обо всем еще нескольким друзьям и коллегам, которые могли бы составить рекомендательные письма и попросить судью проявить снисхождение. Мне было невероятно сложно и унизительно обращаться к людям, которых я знала много лет, объяснять им свою ситуацию и просить у них помощи. Их реакция обескуражила меня. Я настроилась на резкие отказы, понимая, что причин для этого не перечесть, но вместо этого оказалась окружена заботой и вниманием и плакала над каждым письмом, читая о своем детстве, о дружбе или о профессиональных качествах. Каждый старался описать меня с лучшей стороны, и от этого мне становилось лишь тяжелее: я чувствовала себя абсолютно никчемной.
Одна из моих близких подруг по колледжу, Кейт, написала судье следующее:
Я полагаю, ее решение вступить в преступное сообщество отчасти объясняется тем, что она чувствовала себя одинокой в этом мире и хотела найти свое место в жизни. С тех пор ее отношения с окружающими изменились и стали гораздо ближе. Уверена, теперь она знает, что ее жизнь переплетена с жизнью тех, кто ее любит…
Дата оглашения моего приговора приближалась. Почти шесть лет ожидания у меня в голове вертелось клише «что нас не убивает, делает нас сильнее», но теперь мне пришлось осознать, что оно на самом деле значит, ведь смысл старых, затасканных фраз от нас нередко ускользает. Я вытащила карты мошенничества, раскрытия, стыда, едва ли не банкротства и добровольной изоляции. Разыграть их хоть сколько-нибудь удачно было вряд ли возможно. И все же каким-то образом мне удалось не остаться одной. Моя семья, мои друзья, мои коллеги – все эти прекрасные люди отказались покидать меня, несмотря на мое мерзкое, безумное и безрассудное поведение много лет назад и мое навязчивое стремление отгородиться ото всех и решать проблемы в одиночестве. Может, все эти прекрасные люди просто любили меня и готовы были помочь, а может, я и на самом деле была не так уж плоха, как мне казалось. Может, отчасти я и заслуживала их любви.
Мы с Ларри снова полетели в Чикаго и встретились с моим адвокатом Патом Коттером за день до оглашения приговора. Мы надеялись на более короткий, чем тридцать месяцев, срок, и благодаря усердной, кропотливой и выверенной работе Пата прокуратура согласилась не озвучивать протест в свете долгой задержки в деле. Я показала Пату свои варианты одежды для суда: один из моих элегантных брючных костюмов «креативного директора», темно-синее платье-пальто в стиле милитари, которое, пожалуй, было самым консервативным предметом моего гардероба, и бонус – костюм с юбкой, сшитый еще в 1950-х, который я купила на eBay. Кремовый, в изящную синюю клетку, он так и кричал о моей принадлежности к какому-нибудь загородному клубу.
– Вот этот, – сказал Пат, показывая на кремовый костюм. – Нужно, чтобы при взгляде на тебя судья вспомнил о своей дочери, племяннице или соседке.
Той ночью я не сомкнула глаз. Ларри нашел на гостиничном телевизоре канал, где показывали, как гибкие, красивые любители йоги принимают одну замысловатую позу за другой на фантастическом гавайском пляже. Мне безумно хотелось оказаться там.
Восьмого декабря 2003 года я предстала перед судьей Чарльзом Норглом. В зале суда находилась небольшая группа моих друзей и близких. Прежде чем судья огласил мой приговор, я сделала заявление:
– Ваша честь, более десяти лет назад я сделала неправильный выбор. Неправильный как с практической, так и с моральной точки зрения. Я была настоящей эгоисткой и не думала о других. Я осознанно нарушала закон, лгала своей семье и отдалилась от настоящих друзей.
Я готова нести ответственность за свои действия и принять любое наказание, которое назначит мне суд. Я искренне сожалею, что причинила окружающим столько вреда, и не сомневаюсь, что суд отнесется ко мне справедливо.
Я хочу воспользоваться возможностью поблагодарить своих родителей, жениха, друзей и коллег, которые пришли сегодня сюда и которые любили и поддерживали меня, и извиниться перед ними за всю боль, тревогу и стыд, которые они из-за меня пережили.
Ваша честь, благодарю вас за то, что выслушали мое заявление и рассмотрели мое дело.
Меня приговорили к пятнадцати месяцам заключения в федеральной тюрьме. Я услышала, как сзади меня заплакали Ларри, мои родители и моя подруга Кристен. Мне же такой короткий срок показался настоящим чудом – к тому же я была так измотана ожиданием, что мне не терпелось как можно скорее оставить все это позади. И все же страдания моих родителей были хуже любой моей печали, усталости и депрессии от долгого ожидания.
Меня приговорили к пятнадцати месяцам заключения в федеральной тюрьме. Такой короткий срок показался настоящим чудом.
Однако теперь мне снова пришлось ждать, на этот раз – направления в тюрьму. Это было все равно что ждать письма из колледжа – я надеялась попасть в тюрьму Данбери в Коннектикуте. Все остальные тюрьмы стали бы для меня просто катастрофой, ведь там я не могла рассчитывать на частые встречи с Ларри и родителями. Следующая самая близкая к нам женская федеральная тюрьма находилась в Западной Вирджинии, в пятистах милях от нашего дома. Когда наконец пришел тонкий конверт от службы федеральных маршалов и внутри я нашла предписание 4 февраля 2004 года явиться в Федеральное исправительное учреждение в Данбери, я испытала такое облегчение, которое не описать словами.
Я попыталась привести в порядок дела и подготовилась исчезнуть более чем на год. К этому времени я прочитала уже несколько найденных на «Амазоне» книг о выживании в тюрьме, но все они были написаны для мужчин. Я съездила к бабушке с дедушкой, стараясь отогнать от себя шальную мысль, что, возможно, я больше никогда их не увижу. Примерно за неделю до назначенного дня явки мы с Ларри встретились с небольшой группой друзей в баре «У Джо» на Шестой улице в Ист-Виллидж и организовали импровизированные проводы. С нами были сплошь близкие друзья, знавшие о моей тайне и сделавшие все возможное, чтобы помочь. Мы отлично провели время – играли в бильярд, рассказывали истории, пили текилу. Мы засиделись далеко за полночь – я не останавливалась, не собиралась ограничивать себя в текиле, не желала показывать, что дело вообще-то дрянь. Но ночь сменилась утром, и кто-то из друзей наконец сказал, что пора по домам. Я обняла его так крепко и отчаянно, как может обнять лишь напившаяся текилы девчонка, и вдруг поняла, что действительно прощаюсь с друзьями. Я не знала, когда увижу их снова и как это произойдет. И я заплакала.
